В 1990 году Ловетт почувствовал, что президентские обязанности отнимают у него слишком много времени, и попросил Гатри взять на себя президентство, с тем чтобы самому стать председателем. Гатри согласился. К тому времени венецианцы распахнули перед фондом свои сердца и дворцы. Ловетт продолжал играть роль гостеприимного хозяина на мероприятиях, а супругами Гатри восхищались за их неутомимую деятельность во благо Венеции. Боб Гатри на самом деле стал истинным героем благодаря выдающейся роли в страшном кровавом происшествии, в котором было изуродовано лицо одной маркизы.
Этой маркизой была Барбара Берлингьери, одна из аристократок, которых Ларри Ловетт упросил войти в совет директоров «Спасти Венецию». Барбара легко открывала двери венецианского высшего общества и венецианских дворцов перед Ловеттом и его организацией. Кроме того, она стала, по существу, вице-президентом «Спасти Венецию». Барбара и ее муж Альберто часто приглашали к себе принца Майкла Кентского и принцессу как почетных гостей в свое палаццо на Гранд-канале, и Кенты отвечали им тем же. Как с оттенком сарказма писала «Коррьере делла сера», супруги Берлингьери практически жили в Кенсингтонском дворце.
Барбара Берлингьери была одной из светских красавиц Венеции. У нее был классический профиль и голубые глаза. Свои светлые волосы она собирала в пучок, скрепленный черной бархатной повязкой. Дворец Берлингьери, палаццо Тревес, был знаменит своим неоклассическим интерьером и двумя скульптурными работами Кановы, статуями Гектора и Аякса, которые стояли на вращающихся, специально изготовленных для них пьедесталах в колонном зале.
Однажды, сразу после четырехдневного гала-праздника фонда «Спасти Венецию», Барбара Берлингьери, находясь в своем дворце, услышала телефонный звонок, раздавшийся в нише противоположного конца длинного центрального зала. Она побежала к телефону, поскользнулась на мраморном полу и упала лицом на занавеску, ударившись о находившееся за ней оконное стекло. Стекло разбилось. Большой его осколок прорезал занавеску и рассек маркизе лицо от левого глаза до рта, достав до скуловой кости. Из раны хлынула кровь, и маркиза закричала мужу: «Звони Бобу Гатри!»
Гатри в это время паковал чемоданы, готовясь к отъезду в Нью-Йорк. Через несколько минут он был во дворце Берлингьери.
– Барбара находилась у себя в спальне. Везде была кровь. Альберто лихорадочно поливал лицо жены кровоостанавливающим спреем, который паутиной застывал на коже. Этот спрей рассчитан на лечение мелких ран и ссадин, но здесь мы имели дело с глубокой зияющей раной, и спрей образовывал лишь поверхностную пленку, под которой скапливалась кровь, – вспоминал Боб Гатри.
Через несколько минут к дворцу причалил катер «скорой помощи» и на предельной скорости доставил маркизу, ее мужа и Гатри в больницу Сан-Джованни-э-Паоло. Там их встретил главный хирург, готовый начать операцию. Однако он не был пластическим хирургом.
– Рана на лице Барбары создавала две серьезные проблемы, – вспоминал Гатри. – Была повреждена мышца смеха и задет край верхней губы, ее красная кайма. Если бы не удалось правильно сшить мышцу смеха, то улыбка Барбары стала бы кривой и односторонней, одна половина лица поднималась бы кверху, а вторая оставалась на месте. Если бы кайму губы сшили по прямой линии, то на ней образовалась бы некрасивая складка. При сшивании губ необходимо делать на кайме небольшую вырезку, чтобы край остался ровным. Тот хирург никогда не делал косметических операций. Альберто сказал ему, кто я, и попросил, чтобы операцию выполнил я. Хирург ответил, что, к сожалению, это будет незаконно. У меня не было лицензии на медицинскую практику в Италии, и хирург не мог разрешить мне делать операцию. Альберто, которого я всегда считал мягким и вежливым человеком, схватил хирурга за галстук и сказал: «Это моя жена. Вы разрешите доктору Гатри оперировать, иначе…» Я молчал, потому что по существу врач был прав. Он был потрясен, но сказал: «Хорошо, я не вижу причин, по которым доктор Гатри не может присутствовать в операционной как наблюдатель». Я переоделся в операционный костюм, помылся, и мы пошли в операционную. Все было готово, и тут хирург сказал: «Доктор Гатри, почему бы вам не показать нам свою технику?» Это было совершенно обоснованное и уместное предложение. Я сделал операцию, и она прошла удачно.
После этого героического деяния Венеция преисполнилась хорошим отношением к фонду «Спасти Венецию» и всем, кто был с ним связан. Барбара Берлингьери всюду говорила, что Боб Гатри спас ее лицо, да, собственно, и жизнь.
В течение следующих четырех-пяти лет дела шли гладко и удачно. Учитывая очевидный успех проектов «Спасти Венецию», ни у Гатри, как президента, ни у Ловетта, как председателя, не было причин обращать внимание на семена определенного раздражения, которые уже начали прорастать.
Гатри обнаружил, например, что Ловетт делал в Венеции заявления и давал разные поручения, не поставив его в известность; в некоторых случаях он отменял действия, предложенные или начатые Гатри. Кроме того, поскольку имя Ловетта стояло первым в списке членов совета директоров фонда «Спасти Венецию», он один получал бюллетени, рассылавшиеся Ассоциацией частных комитетов и канцелярией по связям ЮНЕСКО. В этих бюллетенях содержалась весьма важная информация относительно реставрационных работ, выполнявшихся под эгидой фонда «Спасти Венецию» и других комитетов. Тем не менее по не вполне ясным причинам Ловетт, если верить Гатри, не делился ни с кем этой информацией. Ловетт без зазрения совести обидел Гатри, когда самолично принял медаль за работу, выполненную фондом «Спасти Венецию» в базилике Сан-Марко, не пригласив на церемонию награждения Гатри и даже не известив его об этом. Точно так же Боб испытал сильное раздражение, когда Ловетт поместил свое имя на мемориальную доску в память о реставрации крещенской купели церкви Сан-Джованни-ин-Брагора, а затем устроил церемонию открытия доски, пригласив прессу и важных друзей, но не удосужившись позвать Боба Гатри. Это был первый случай, когда на мемориальной доске, посвященной фонду «Спасти Венецию», было помещено имя живого донатора, хотя они часто делали именные взносы в фонды для реставрации конкретных произведений искусства, как поступил Ловетт в данном случае.
Со своей стороны, Ловетт не возражал, когда Боб Гатри, став президентом, начал проявлять автократические наклонности, выступая от имени совета директоров, как единого безликого целого, не спросив предварительно мнения его членов или заявляя, что он, а не Ловетт будет публично выступать по поводу того или иного события. Ловетт внутренне возмущался, когда Гатри предъявлял непомерные требования к венецианским властям, настаивая, например, чтобы организации «Спасти Венецию» было разрешено использовать катера большого водоизмещения, а не водные такси для прогулок по Гранд-каналу, несмотря на то что использование таких катеров было запрещено из-за возможного затора в каналах, а также из-за того, что большие волны могли повредить фундаменты домов, стоящих на каналах. (Разрешение в таких случаях давали, поскольку фонд «Спасти Венецию» расходовал большие деньги на нужды города, но давали крайне неохотно.)
Какое-то время дружба продолжалась. Поворотный пункт наступил, когда Боб Гатри узнал, что Ларри Ловетт допустил унизительную ремарку о нем и Беа, назвав их наемными помощниками. Именно тогда Гатри поставил свое имя выше имени Ловетта в списке членов совета директоров фонда «Спасти Венецию». Это был первый залп публичной и становившейся все более отвратительной войны.
По характеру и положительным чертам Ларри Ловетт и Боб Гатри были полными антиподами.
Лоуренс Доу «Ларри» Ловетт являл собой образец утонченности в речи, манерах, одежде и светском обхождении. В детстве он мечтал стать концертирующим пианистом и в семнадцать лет совершил турне по Южной Америке, выступая перед маленькими аудиториями, но парализующий страх сцены заставил его отказаться от этой карьеры. Он окончил Гарвардский колледж и Гарвардскую юридическую школу. Потом он последовательно сменил ряд руководящих постов в компаниях, принадлежавших его отцу, – занимался нефтеналивными судами и пароходными линиями, но в пятьдесят лет вышел в отставку, выбрав жизнь, полную удовольствий и наслаждений, меценатство и освоение международного высшего общества. Пика своего социального успеха Ловетт добился в 1995 году, когда Диана, принцесса Уэльская, приехала в Венецию, чтобы открыть британский павильон на Биеннале, и пришла на ланч во дворец Ловетта, приведя с собой привычную свору газетных и телевизионных репортеров.
