Ознакомительная версия.
Дважды он слышал, как где-то высоко, под крышей звонил телефон, но никто не брал трубку.
Запястье резало наручником, и все же он задремал – обнимая мальчика и согревая его своим теплом. Он не знал, сколько он пробыл в этом забытье – ему вдруг привиделась теплая Калифорния, сухой и жаркий песок и ветер аризонских прерий и винсентовские питбули Кларк и Гейбл, которые почему-то лизали ему грудь своими шершавыми горячими языками.
Он очнулся от этого жара и понял, что это мальчик пылает у него на руках.
– Пить… – просил мальчишка, запрокинув голову. – Мама, пить…
У него был жар.
Робин встал и, держа на руках горячего и потного ребенка, стал бить в стены погреба каблуком ботинка.
Но бандиты спали где-то высоко и пьяно, и даже печь уже не гудела вверху – дрова в ней, видимо, прогорели.
Робин в бессильном отчаянии откинулся спиной к стене и осел по ней на пол.
Мальчик горел еще с полчаса, а потом стал мерзнуть от собственного пота, леденеющего на его теле. И вместе с температурой из него быстро, словно воздух из воздушного шара, уходила жизнь и слабело дыхание.
«У– у!» -глухо замычал Робин, пытаясь встряхнуть и разбудить его, и вдруг ощутил, как мальчишка затрясся в его руках лихорадочной мелкой дрожью. Дрожало все – тело, руки, ноги, голова, даже губы и язык мальчика затряслись и зубы застучали, прихватывая воздух с каким-то мелким дребезжащим присвистом.
Пытаясь остановить эту дрожь, Робин с силой прижал мальчика к себе и стал растирать ему спину свободной от наручников рукой.
Не помогало.
Дрожь перешла в крупную лихорадку, словно ребенок, икая, скакал на лошади. И вдруг – все оборвалось. Он затих разом, как умер, его плечи, руки и ноги повисли, голова запрокинулась.
Робин замычал вновь – он хотел кричать, он знал, что он должен, должен, ДОЛЖЕН закричать, заорать, разбудить этих дикарей и мерзавцев.
Но какая– то глухая, непробиваемая преграда стояла в его горле, не позволяя прорваться звуку.
Эту преграду невозможно было пробить даже там, во Вьетнаме, в мае 1975 года, когда в лагере Дьен Бинь для пленных американцев изобретательные вьетнамцы и их русские инструкторы пытались «разоблачить симулянта», придавливая ему гениталии своими армейскими ботинками.
Но теперь, в этом ледяном и темном погребе, Робин хватал воздух открытым ртом и снова давил, напирал на свое запертое горло всей мощью легких, чувствуя, что сейчас они просто лопнут и кровь хлынет через это проклятое мертвое горло. И вдруг…
Не крик, но вой изошел из Робина.
Изумившись, не веря самому себе, он откинул голову, освобождая в горле проход для этого воя и приспосабливая к этому проходу все свое тело, как флейтист или трубач пристраивает свое тело к мундштуку своего инструмента.
И густой звериный вой изошел из погреба и поплыл в ночном тумане над деревней Великие Жуки, и неожиданно близким воем отозвались на этот вой волки в соседнем лесу.
И тут же проснулись все деревенские собаки и залаяли надрывно, злобно, остервенело.
И где– то за лесом всполошились и истерически взлаяли псы соседних деревень.
Их лай сливался с волчьим воем, он становился нестерпимым, он срывал с постелей людей в окрестных селах и гнал их во дворы и на улицы, и заставлял палить из ружей в темноту и бить своих цепных собак.
И – наконец! – этот вой и лай разбудили одноухого и его команду.
Матерясь и громыхая ботинками, они пробежали откуда-то сверху во двор, одноухий выпустил из «Калашникова» весь рожок в сторону воющих в лесу волков и в наступившей паузе вдруг услышал вой у себя за спиной, в доме.
– Ептать, что это?
– Свет давай! Фонарь! Лампу!
Бандиты бросились в дом, держа на изготовку фонари и пистолеты, и обнаружили, что волчий вой исходит из-под крышки погреба.
– Открывай! – приказал своим одноухий, вставляя новый рожок в «Калашников».
Один из бандитов открыл замок, второй откинул крышку, третий посветил вниз фонарем, а одноухий подскочил к погребу с автоматом.
Внизу, у стены погреба, сидел Робин и, держа на руках мальчишку, выл в полный голос.
– Заткнись, бля! Убью! – заорал ему одноухий.
– Fuck you! – вдруг ответил Робин и повторил, не веря звукам своего голоса: – Fuck you!
– Ептать! – изумился один из парней. – А сказали – немой!
– Стремянку давай! – приказал ему одноухий и, когда сбросили вниз стремянку, велел Робину: – Вылезай, бля!
Но у Робина уже не было сил даже вынести мальчика наверх, бандиты за шкирку вытащили их обоих.
– Чо? Подох, что ли? – обеспокоенно спросил одноухий про мальчика.
– Водка! Водка давай! – по-русски крикнул Робин и протянул руку в наручнике. – Open! Open, уор tvoya mat!
– Опэн, опэн, – понял его одноухий и, достав из кармана ключ, открыл наручники, снял их с рук Робина и мальчика.
И Робин, уже не спрашивая, взял со стола недопитую бутылку водки, рванул с ребенка одежду и стал растирать водкой его окоченевшие ноги, живот, грудь и плечи.
– Fair! – приказал он одноухому, кивнув головой на печь. – Fair!
– Ептать! Ты ж немой! – сказал одноухий и принялся разжигать печь, крикнув своим опричникам: – Дрова несите! Фули стали?
– Phone! – сказал Робин и показал наверх, на чердак, где спали одноухий и остальные. – Telephone!
Действительно, там, наверху, негромко звенела «Моторола».
Хотя майор Сорокин не считал себя трусом, да и не был им, он – после телефонного разговора с «Земстроем» – покинул свое 208-е отделение и на милицейском «шевроле» покатил по предрассветной Москве. Ему не понравилось, как с ним разговаривали Брух и особенно этот охранник Машков. Угрожать ему, майору милиции! Эти «новые русские» вконец обнаглели! Интересно, как высоко стоят покровители Бруха и куда он может подпрыгнуть за помощью? Но пусть хоть к министру МВД, где доказательства его, Сорокина, связей с бандой, похитившей ребенка? Да, бандиты позвонили ему и через него выдвинули свои условия – потому что фирма «Сэйф уэй» на его территории. Вот и все. «Ляжешь вместе с ними!» Машков, паскуда, брал его на понт, но мы еще посмотрим, кто с кем ляжет! Брух уже сломался и, если помариновать его еще пару часов, сам на коленях приползет, в таких делах главное выдержать характер. Скорей всего через десять – пятнадцать минут они прискачут в 208-е – и Брух, и Машков и, может быть, еще какой-нибудь чин с Петровки. Но прискачут и умоются: «Майор Сорокин сдал дежурство и уехал домой». – «Как это уехал? Он ведь должен был ждать звонка!» – «Он сказал, что вы ему угрожали, и поэтому вышел из игры. Ищите своего сына сами». Ну? И что они будут делать?
Нет, на этом конце все в порядке. А вот почему не отвечает телефон у одноухого – это вопрос. Правда, вчера вечером одноухий сказал «до завтра» – в том смысле, чтоб Сорокин не звонил ему до утра. Но уже почти утро – неужели он просто выключил телефон? Железный парень! Он зашел в 208-е накануне Пасхи, сел напротив Сорокина в его кабинете, положил на стол сделанные в «Живаго» фотографии Винсента со стриптизерками и сказал:
– Ничо фотки, правда?
Сорокин сделал вид, что внимательно рассматривает снимки, но цену им он уже определил: с их помощью можно выжать налог с американцев, которые на его территории сели под крышу «Земстроя», завели собственную охрану и отказались от его милицейской защиты от рэкетиров. Но какую цену запросит за снимки этот одноухий? Сорокин поднял от снимков глаза и сказал:
– Фотки так себе, не порнуха. Секса нет.
– Секса нет, но и быть не может, – сказал одноухий. – И знаешь почему? Потому что они «голубые» – этот лох и его партнер. Немой который.
– С чего ты взял?
– А живут вместе! Сам подумай. – Одноухий стал заворачивать пальцы: – Американцы. Из Калифорнии. Ни одной бабы в Москве не трахнули. И живут вместе! Ясно? Короче, есть заказ. Прижать лоха этими фотками или как хочешь, это твое дело, и вставить меня партнером в их бизнес. Берешься? Десять процентов твои.
– Подожди, а ты кто?
Одноухий достал из кармана визитную карточку и положил перед Сорокиным. На ней значилось:
Фирма «НАДЕЖДА-КОНТАКТ» Виктор Викторович МОВЧАН Президент Член-корреспондент Международной академии прав Почетный есаул 6-го Императорского полка.
– Понял. Но это понты. Кто ты? – сказал Сорокин, он видел и не такие «примочки», модные у нынешних уголовников.
– Правильно, соображаешь, – удовлетворенно ответил Мовчан. – Моя кликуха «Скачок», можешь просветить в Угро, я у них чистый. Теперь по делу. У этих американцев проблемы с материалами – нет стали бронировать машины и еще какого-то кевлара-фуяра – короче, дерьма. Ты им объясни: они берут меня в долю и все получают, гарантия.
– Чья? – тут же выстрелил вопросом Сорокин, он уже все понял: этот одноухий не сам по себе, за ним есть кто-то весьма информированный и мощный.
Но одноухий не ответил. Он встал, собрал со стола фотографии и двинулся к выходу.
– Эй, в чем дело? – остановил его Сорокин.
Ознакомительная версия.
