Из ада…
Глюк это был или не глюк, Витюша так и не понял. Однако не только со здоровьем у него все образовалось, но и на службе — тоже полный ништяк! Разве что шеф, как тот врач, сделал предупреждение: еще одна пьянка — и под зад пинком.
С тех пор Неживой не пьет. Максимум 30 грамм коньяка в особых случаях… вот как сейчас…
* * *
— А моя скромная персона включена в те пункты, которые должны совпасть? — спросил Саврасов.
— А что — твоя персона? Ты ведь, шут гороховый, по другую сторону черты. Уже потом… сравнительно недавно…
— Ага! То есть директор еще приходил?
— Это тебя не касается.
— Вы серьезно, что ли?! — закричала Елена. — Ладно втирать-то! Что, только из-за всей этой чухни заставляете меня… заставляете … — Не найдя нужных слов, она изобразила воображаемым ножом что-то вроде харакири.
— Заставляю, — Неживой тоже повысил голос. — Точно так! Знаю, что тебе с ходу трудно поверить, поэтому — да, навязываю и заставляю! Силой и властью, моя сладкая!
— Кин А насмотрелись!
— Ты не станешь рожать.
— Моя мать родила меня в 16 лет. Чем я хуже?
— Ты не хуже, дура! Ты просто другая!
— Иная, — вполголоса подсказал Саврасов.
Елена встала.
— Виктор Антонович, я ДОЛЖНА иметь наследницу. Как моя мать. Родится девочка, я чувствую, иначе и быть не может. Назову Эвгленой. Вырастет Эвглена Третья…
— Ма-алчать! — сорвался Неживой.
Обитатели особняка никогда его таким не видели. Побелел, как мертвяк, хотя и так был — куда уж белее.
— Ты не понимаешь, что говоришь, девчонка!
— Ну хорошо, — сказала Елена. — Во что мне, по-вашему, трудно поверить? В эту вашу байду про «директора всего»?
— В то, какие возможности и какая судьба будут даны моему ребенку, — ответил Неживой, вколачивая слова, как гвозди. Елена рванулась что-то возразить, однако ее опередили: — Одному ребенку! Только одному, выношенному убийцей! Тебе!.. Если родишь — все испортишь. Появится лишнее звено. Новый ребенок, родившийся от меня, снова сделает ситуацию неопределенной. А ведь мы оба знаем, от кого на самом деле ты понесла, правда? Да и тело твое изменится необратимо.
Елена растерянно оглядела гостиную, словно ища кого-то. Дурдом, подумала она. Неужели ОН серьезно?..
* * *
…Она обманула его, что было, то было. Виктор Антонович, казалось, все предусмотрел — чтоб никаких сюрпризов. Привез контрацептивы с собой, не доверяя столь важное дело партнерше. Нежелательной беременности он опасался куда больше, чем ответственности за совращение несовершеннолетней. Опытный, основательный мужчина, и чрезвычайно, болезненно подозрительный. Тщательно проверил гостиничный номер на предмет прослушки и подгляда (не доверял даже своей креатуре). Когда от ласк перешли к делу, предложил ей вагинальную таблетку. Презервативы, сказал, терпеть не может, гормональными препаратами травить юный организм — преступление, а вагинальная таблетка — это столь же просто, сколь и надежно… Лично проверил, как она, лежа на спине, ввела в себя эту штучку, и терпеливо ждал десять минут, пока препарат растворится. Не знал только, не мог предположить со всей своей мнительностью, что она успела промазаться жидким мылом — в туалете, непосредственно перед тем, как… Он — боец, она — медик. Откуда ему знать, что мыло и мыльный раствор инактивирует спермицидное действие вагинальных контрацептивов? Уловка, безусловно, могла и не сработать. Однако — сработала, как выяснилось через месяц…
* * *
…Саврасов смотрел с усмешкой — то на нее, то на Виктора Антоновича. Допер? Сообразил, на что Неживой намекает?
Она взбунтовалась:
— Отлично! Верю! Но с какой стати, блин, здесь сидит — этот? Если все так важно, зачем он нас слушает? Противно же — при нем!
— Пусть сидит. Мне нужен свидетель.
— Свидетель? Чего?!
— Того, что ты согласилась добровольно убить плод.
— Во-первых, не согласилась. Во-вторых, что, и это важно?!
— Согласие, детка, основа нашей работы. Добровольность — как известь в бетоне, без нее все рассыпается.
— Да я не про добровольность! Я про этого! — она ткнула пальцем в сторону Саврасова. — Свидетель-то зачем?
— У твоего уважаемого отчима тоже есть настоящий хозяин, хоть он об этом и не подозревает.
— Вы сумасшедший? — прямо спросил Саврасов.
Неживой неспешно подошел к нему, развернул коляску — и… дал калеке пощечину. Тот успел среагировать с запозданием: руку не перехватил, лишь отдернулся. Ладонь прошла не по щеке, а скорее по рту.
Винч вскочил и зарычал. Неживой вернулся к Елене:
— Полегчало?.. Этот пидарас опять какие-то козни строит, теперь уже против меня. Я это чувствую так же ясно, как скопление газов в моей прямой кишке. Не забывай, он появился здесь не случайно. Разве ты не видишь, насколько он отличается от прочих свиней, которых вы режете и крошите? Так что смирись… пока.
— О каких «возможностях» вы говорили, Виктор Антонович? — спросила Елена, демонстративно сменив тему. — О какой-такой особой судьбе?
— Тебе уготована власть, которую ты себе даже представить не может. Мне тяжело это признавать, но меня, к примеру, ты превзойдешь по всем параметрам, явным и скрытым. А я, не хвастаясь, многое могу… Взросление начнется лет с восемнадцати-двадцати. Пока тебе придется побыть обычным человеком. Вернее, просто человеком… Ну что, едем завтра в больницу?
— У меня будет дочь. А вы — идите, пожалуйста, на фиг. Будьте так любезны.
Елена вновь села за стол, подвинула к себе блюдо с нарезанными помидорами и принялась их есть, макая ломтики в открытую солонку.
Неживой повернулся к Саврасову и произнес яростно:
— Торжествуешь?
Затем Елене:
— Посмотри, посмотри как он радуется! Отец с дочерью не могут договориться, а ему — в кайф!
Елена вскочила, опрокинув стул… Сильный был аргумент. Ее упрямство наконец-то дало трещину…
И тут в дом вернулся Балакирев.
* * *
…Вадим протопал в гостиную, в чем был, не раздеваясь и не снимая обуви. Жидкая грязь, стекавшая с его ботинок-«берцев», тянулась за ним цепочкой следов, — по паркету, по ковру. «Видно было, где он шел», рыцарь во гневе. Скотина невоспитанная…
Он и в разговор ворвался, как жлоб: ни тебе «доброго дня», ни «приятного аппетита».
— Короче! — объявил он. — Я все знаю!
Он обращался к Неживому. На Елену не смотрел.
— Кор-роче… — с наслаждением повторил Виктор Антонович. — Это здорово, когда человек хоть что-то знает.
— И про нее, и про тебя!
Виктор Антонович нахмурился.
— Я могу тебя заставить выйти на улицу и войти, как положено. Я могу заставить тебя вылизать это дерьмо языком. — Он показал на грязные разводы. — Но тебе сегодня повезло. Я об одном прошу : подумай как следует, прежде чем еще раз мне «тыкнуть».
— Что ты «знаешь», батхед? — вмешалась Елена.
— То!
— Что?
— Ни к какому репетитору вы вчера не ездили! Ребята проследили за тачкой! Сегодня я сходил на Маросейку, в это ваше гнездышко. Побазарил с горничной…
— А чего сразу-то ко мне не прибежал? — с оскорбительным спокойствием сказал Виктор Антонович. — Вчера ж следили, не сегодня. На двух машинах, сначала на потрепанном «Фольксвагене-джетте»… подожди, посмотрю номер… — он вытащил смартфон — У меня все записано… бэ — сто пятнадцать — эн-о, семьдесят седьмой рус… я и говорю, рухлядь. На Покровке «Фольксваген» отвалил, зато остался четырнадцатый «жигуль», номер «а — три-два-три — эм-ха», девяносто седьмой регион…
Балакирев растерялся на мгновение:
— Вы их засекли?
— А чего там засекать? Корявая и тупая работа. Я смеялся.
— Ты смеялся??? — громыхнул жених. — Будешь плакать!!!
В глазах у него больше не было разума. Неживой поиграл плечами.
— Усохни, малыш, не позорься.
— Что, на блядей у бобика больше не сто И т?! Малолеток бычкуем?!
— Вадька! — крикнула Елена, вставая между мужчинами.
Балакирев ее оттолкнул:
— А ты… ты… За что ты меня, Ленка?!
Да уж, сцена ревности была хороша! Обманутый жених молча шагнул к столу, взял пальцами кусок ветчины и остервенело запихнул его себе в рот. Проглотил, не жуя. Некоторое время осматривал натюрморт из столовых приборов, барабаня пальцами по столешнице. А потом…
Потом он ловко подхватил тарелку с рыбной солянкой, оставшуюся от Елены, и выплеснул содержимое на соперника.
Солянка была безнадежно остывшей. Более того, ингредиенты, ее составляющие, не горючи. Однако в комнате полыхнуло; ох, как же полыхнуло! Настоящий взрыв!
Неживой занял вдруг все пространство, обратившись в огромный, бесформенный сгусток силы. Движения его не фиксировались глазом: так, мелькание какое-то. Зато отлично было видно, как летает от стены к стене здоровяк Вадик, с каждой секундой все более похожий на тряпочную куклу.
