Ознакомительная версия.
Предвидящая не шелохнулас’ и не вз’лянула на меня, не. В жизни твоего племени существует естест’ный порядок. Кэткин все равно наступила бы на рыбу-скорпиона, хоть была бы я здесь, хоть нет.
Птицы дождя выдавали свою хлипко-хлюпающую песню. Я всего-то недалекий коз’пас, но считаю, шо одним своим присутствием здесь ты подрываешь этот естест’ный порядок. Я считаю, шо ты убиваешь Кэткин своим бездействием. И думаю, шо если бы твой собственный сын, Анафи, лежал там и яд рыбы-скорпиона расплавлял ему сердце и легкие, ей, этот естест’ный порядок не был бы для тебя так важен, так?
Она не ответила, но я знал, шо она слушает.
Поч’му жизнь Предвидящего ценнее жизни человека из Долин?
Она утратила свое спокойствие. Я здесь не для того, шоб разыгрывать из себя леди Сонми и всякий раз, когда случится шони’удь плохое, щелкать пальцами и все исправлять! Я всего лишь человек, Закри, как ты, как всякий другой!
Я пообещал: Этого не будет всякий раз, как случится шони’удь плохое, то’ко сейчас, и все.
В глазах у нее были слезы. Это не то обещание, к’торое ты можешь выполнить аль нарушить.
Неожиданно я ’бнаружил, шо рассказываю ей всю до последней капли правду о п’реправе у Слуши, ей, все подряд. Как я привел Конов, шоб они убили Па и поработили Адама, и никогда в этом никому не признавался вплоть до этого самого такта. Я не знал, поч’му я изливаю п’ред своим врагом эту запечатанную тайну, не знал, пока не добрался до самого конца, ’гда понял, в чем смысл этого рассказа, и ей тож’ сказал об этом. То, шо я сейчас открыл тебе о себе и своей душе, — это мне как нож у горла и кляп во рту. Ты можешь рассказать Старушке Молве то, шо я рассказал тебе, и погубить меня, ’гда т’е будет угодно. Она поверит тебе и правильно сделает, пот’му шо здесь шо ни слово, то правда, и люди т’е поверят, пот’му шо чу’с’вуют камни у меня в душе. А теперь, если у тебя есть какая-ни’удь Смекалка, ей, хоть шо-ни’удь, шо может сейчас помочь Кэткин, дай это мне, скажи мне это, сделай. Никто никогда, никогда не узнает, не, клянус’ т’е, то’к’ ты да я.
Мероним сжала голову руками, к’буто она раскалывалас’ от горя и боли, и пробормотала сама себе шо-то вроде: Если мой през’дент когда-ни’удь узнает, то весь мой факультет будет расформирован, ей, временами она использовала целые кучи-стада слов, к’торых я не знал. Из какого-то пузырька без крышки, шо был у нее в сумке, она достала крошечный, размером с муравьиное яйцо, бирюзовый камешек и велела мне украдкой положить его в рот Кэткин, так ловко, шоб никто не видел, не, шоб никому даж’ не показалос’ шо он видел. И во имя Сонми, предупредила меня Мероним, если Кэткин выживет, а я этого не обещаю, обяза’льно добейся, шоб за ее исцеление все превозносили травницу, а не этого колдуна, змея-подлизу из Хило, ей?
Ну вот, взял я это бирюзовое снадобье и побла’одарил ее, один то’ко раз. Мероним сказала: Ни словом не поминай этого, ни сейчас, ни впредь, пока я жива, и это обещание я выполнил от и до. Я бросил его в рот своей дорогой сестрейки, когда менял влажную губку у нее на голове, как велела мне Мероним, так шо никто ничего не увидел. И шо же случилось?
Через три дня Кэткин вернулас’ на занятия в школьную, ей.
Три дня! В общем, я п’рестал искать доказа’льства того, шо Предвидящая шпионит за нами, шоб нас поработить. Лири из Хило каркал всем суркам здесь и там, и жабам на дорогах, и всему большому миру, шо нет целителя более великого, чем он, даж’ среди Предвидящих, однако большинство людей полагали, шо этого добилас’ Уимоуэй, ей, а вовсе не он.
Однажды, примерно через луну после болезни Кэткин, мы ели на ужин кроликов с обжаренным таро, как вдруг Мероним сказала то, шо всех поразило. До возвращения К’рабля она намеревается взойти на Мауна-Кеа, сказанула она, шоб увидеть то, шо увидит. Первой заг’ворила Ма, уже встревоженная. Зачем, сестрея Мероним? Вверху на Мауна-Кеа нет ничего, кроме бесконечной зимы и огромной груды скал.
Ма, вишь, не сказала того, о чем мы все думали, пот’му шо не хотела выглядеть варваркой-дикаркой, но вот Сусси ничего утаивать не стала. Тетя Меро, если ты туда поднимешься, Старый Джорджи зам’розит тебя и выкопает душу своей злобной-гадкой ложкой и сожрет ее, так шо ты никогда даж’ и не родишься заново, а твое тело превратится в зам’роженный валун. Тебе надо оставаться здесь, в Долинах, где безопасно.
Мероним ничуть не подтрунивала над Сусси, она лишь сказала, шо у Предвидящих есть такая Смекалка, к’торая заставит Старого Джорджи держаться подальше. Восхождение на Мауна-Кеа было необходимо для составления карты Наветренной стороны острова, объяснила она, да и по-любому жители Долин нуждалис’ в более точных сведениях о п’редвижениях Конов через Подветренную сторону и Ваймеа. Ну, было время, когда такие слова возбудили бы во мне подозрения, но теперь я об этом не думал, не, однако оч’ встревожился за нашу гостью. Ладно, когда эта новость вывалилас’ наружу, то молва трудилас’ без устали неско’ко дней подряд. К’рабельщица восходит на Мауна-Ке! То и дело к нам заходили люди, предостерегая Мероним, шоб не ходила туда, не совала свой нос за ограду Ста-Джо, иначе она никогда оттуда не вернется. Даж’ Нейпс посетил нас и сказал, шо взойти на Мауна-Кеа в предании — это одно, а для того, шоб сделать это по-настоящему, надо прост’ хряпнуться-рехнуться. Аббатисса сказала, шо Мероним может сама решать, куда ей идти, но она бы ей не советовала: некому будет сопроводить Мероним наверх, прост’ вершина эта слишком уж неизвестна-опасна, три дня вверх да три дня вниз, и шо там встретится по пути, известно то’ко динго, да Конам, да Сонми, и в’обще, приготовления к обмену в Хонокаа потребуют всех рабочих рук в каждом жилище.
Вот тогда-то я всех и удивил, ей, и себя самого тож’, заявив, шо с ней пойду я. Меня не держали за самого бесстрашного бычка в хлеву. Так поч’му же я так поступил? Все просто. Первое, я был обязан Мероним спасением Кэткин. Второе, моя душа уже была наполовину отяг’щена камнями, ей, ясный пламень, мне не суждено было нового рождения, так шо мне было терять? Уж лучше пусть Старый Джорджи съест мою душу, чем чью-ни’удь еще, кто иначе родился бы снова, так? Это не храбрость, это просто здравый смысл. Ма была недовольна, в Долинах наступало напряженное время, пот’му шо подоспел урожай и все такое, но когда наступил рассвет, на к’тором мы с Мероним выходили в путь, она дала мне еды на дорогу, всяких-разных собственн’ручных копченостей-соленостей, и сказала, шо Па гордился бы, увидев, каким я стал взрослым-самостоя’льным. Джонас дал мне особый острый-крепкий гарпун для охоты на ершей-окуней, а Сусси — амулеты из раковин жемчужин, шоб слепить глаза Джорджи, если он за нами погонится. Мой кузей Коббери брался присмотреть за моими козами, он вручил мне мешок изюма из виноградников своей семьи. Последней была Кэткин, она поцеловала меня и Мероним и заставила нас обоих п’обещать, шо через шесть дней мы вернемся.
К востоку от Слуши мы не стали восходить на тропу Квиквихале, не, мы пошли в глубь острова вверх по течению Вайулили, и я узнал поляну у водопада Хиилаве, где пять-шесть лет назад я нежданно-негаданно явился на глаза Конов, убивших моего Па. Теперь там все заросло, лишь старые кострища чернели пос’редине. В мелк’водье заводи под водопадом я с помощью подаренного Джонасом гарпуна добыл двух окуней, шоб поберечь наши припасы. Прошел сильный дождь, и ручей Вайулили хлестал слишком уж яростно, шоб мож’ было п’рейти его вброд, так шо пришлось прорубать себе путь сквозь заросли сахарного тростника, ей, на этот трудный п’реход ушло полдня, прежде чем мы преодолели гребень Кохал; на открытой и продуваемой всеми ветрами местности у нас п’рехватило дыхание, и сквозь разрывы в облаках увидели мы Мауна-Кеа, уходившую выше неба, ей. Шо сказать, я, конечно, и прежде видел Мауна-Кеа из Хонокаа, но гора, на к’торую ты собираешься взойти, это не то же самое, шо та, на к’торую ты взбираться не собираешься. Она не так красива, не. Помолчи немного, и ты ее услышишь. Тростник поредел, уступая место г’рючим елям, и мы вышли на дорогу Древних на Ваймеа. Мы протопали по этой древней растрескавшейся дороге неско’ко миль, пока не встретили добытчика пушнины, к’торый вместе со своей веселой собачонкой отдыхал на склоне у п’ресыхающего пруда. Его звали Янаги-старый, и я подумал, шо к тому времени, как семейным делом займется Янаги-молодой, легкие у него уже оч’ сильно опреют. Мы сказали, шо мы травники и заняты поисками ценных растений, и Янаги то ли поверил нам, то ли нет, но дал нам в обмен на одного окуня грибную лепешку и предупредил, шо город Ваймеа теперь не такой друж’любный, как был прежде, не, Коны повременно то вели себя строго, то разъярялис’, и предугадать их поведение было невозможно.
В миле аль около того к востоку от Ваймеа мы услышали стук подкованных копыт и нырнули с дороги в распадок, прежде чем мимо пронеслис’ галопом трое воинов-Конов на черных жеребцах и их молодой конюх на пони. Меня трясло от ненависти и страха, и я хотел убить их, шо креветок на вертеле, то’ко медленнее. Парень, подумалос’ мне, мог быть Адамом, но я всегда так думал на молодых Конов, они были в шлемах, и я не мог видеть наверняка, не. После этого мы почти не г’ворили, пот’му шо голоса могут услышать шпионы, к’торых ты не сможешь углядеть. Теперь мы пробиралис’ ч’рез заросли кустарника на юг, пока не вышли на широкий путь. Я слышал о широком пути от сказителей, и вот он был п’ред нами, открытый, длинный, плоско вымощенный дорожным камнем. Молодые деревца и кусты пробивалис’ сквозь щели, но загадочным и диким было это ветреное пространство. Мероним сказала, шо на языке Древних это называлос’ Аэропортом, там бросали якорь их летающие лодки, ей, шо дикие гуси на б’лотах Пололу. Мы не п’ресекали широкого пути, не, мы пошли вдоль него, на нем самом, вишь, не было никакого прикрытия.
Ознакомительная версия.
