Ознакомительная версия.
В миле аль около того к востоку от Ваймеа мы услышали стук подкованных копыт и нырнули с дороги в распадок, прежде чем мимо пронеслис’ галопом трое воинов-Конов на черных жеребцах и их молодой конюх на пони. Меня трясло от ненависти и страха, и я хотел убить их, шо креветок на вертеле, то’ко медленнее. Парень, подумалос’ мне, мог быть Адамом, но я всегда так думал на молодых Конов, они были в шлемах, и я не мог видеть наверняка, не. После этого мы почти не г’ворили, пот’му шо голоса могут услышать шпионы, к’торых ты не сможешь углядеть. Теперь мы пробиралис’ ч’рез заросли кустарника на юг, пока не вышли на широкий путь. Я слышал о широком пути от сказителей, и вот он был п’ред нами, открытый, длинный, плоско вымощенный дорожным камнем. Молодые деревца и кусты пробивалис’ сквозь щели, но загадочным и диким было это ветреное пространство. Мероним сказала, шо на языке Древних это называлос’ Аэропортом, там бросали якорь их летающие лодки, ей, шо дикие гуси на б’лотах Пололу. Мы не п’ресекали широкого пути, не, мы пошли вдоль него, на нем самом, вишь, не было никакого прикрытия.
П’ред закатом мы разбили палатку в заросшей кактусами лощине, а когда доста’чно стемнело, я развел костер. Вдали от своих Долин и родичей я чу’с’вовал себя безмерно одиноким, но с Мероним в этой безлюдной земле соскользнула маска, и я видел ее яснее, чем когда-льбо раньше. Спросил у нее напрямик: На шо он похож, Целый Мир? Все эти дальние земли за океаном?
Однак’ ее маска соскользнула еще не полностью. А ты сам как думаешь?
Ну и я, значит, рассказал ей о том, как представляю себе места, знакомые мне по старым книгам и картинкам в школьной. О землях, где никогда не было Падения, о городах, шо были больш’ всего Большого острова, о сияющих башнях солнца и звезд, возносящихся выше, чем Мауна-Кеа, о бухтах, в к’торых стоял не один К’рабль Предвидящих, но мильоны. О хитр’умных ящиках, готовивших больш’ вкусной еды, чем человек мог съесть, о хитр’умных трубах, варивших больш’ питья, чем человек мог выпить, о местах, где всегда была весна и никто не болел, где не было ни ссор, ни драк, ни порабощения. О местах, где каждый был красив от рождения и проживал по сто пятьдесят лет.
Мероним плотнее укуталас’ в одеяло. Мои родители и все их пок’ление, они точно так же, как ты, Закри, верили, шо после Падения где-то за океанами уцелели целые города Древних. В в’ображении у них крутилис’ стародавние названия… Мельбун, Оркленд, Йо’бург, Буэнас-Йербс, Мумбай, Синг’пор. К’рабельщица открывала мне то, чего никогда не слышал ни один житель Долин, и я слушал ее безмолвно-напряженно. Наконец, спустя пять десятилетий после того, как наш народ высадился на острове Предвидения, мы снова запустили свой К’рабль, к’торый нас туда и доставил. Далеко-далеко выли динго, значит, кому-то вскоре предстояло умереть, и я молился Сонми, шоб это были не мы. Мы нашли эти города там, где указывали старые карты, города из мертвого камня, города, удушенные джунглями, города, прогнившие от чумы, но ни разу не наткнулис’ на какой-ни’удь признак живых городов своих устремлений. Мы, Предвидящие, не верили, шо наше слабое пламя Цив’лизации было теперь самым ярким в Целом Мире, и год от года мы плавали все дальше и дальше, но нигде не нашли пламени ярче. Мы чу’с’вовали себя такими одинокими. Какое это тяжкое бремя для двух тысяч пар рук! Клянус’, в Целом Мире насчитается лишь неско’ко мест, сравнимых по Смекалке с Девятью Долинами.
Услышав эти слова, я испытал одновременно и тревогу и гордость, шо твой па; а если г’ворить о нас с ней, то мы вовс’ не были столь различны, как бог и веру’щий, не.
На второй день распушенные облака унеслис’, шо твои кролики, на запад, и громко-жарко зашипело коварное подветренное солнце. Шо киты, пили мы воду из ледяных темно-коричневых ручьев и поднималис’ все выше к прохладе, пока от нас не отстали все мозесы до единого. В сухой-чахлый лес просеками вдавалис’ черные бритвенные языки лавы, выплюнутой-выблеванной Мауна-Кеа. Идти по этим скальным полям приходилос’, ей, черепашьим шагом, лишь коснис’ слегка этих скал, как из пальцев обильно-быстро польется кровь, так шо я обвязал себе башмаки и руки полосами шкурной коры и то же самое сделал для Мероним. Ноги у нее покрылис’ пузырями мозолей, вишь, ее подошвы не были такими загрубелыми, как у меня, коз’паса, но эта женщина не была плаксой, не, то’ко не это. П’латку мы разбили в игольчато-шипастом лесу, и восковая дымка укрыла наш костер, но она же укрыла и тех, кто мог бы к нам незаметно подкрасться, из-за чего мне было не по себе. Тела наши разламывалис’ от усталости, но сонливости в голове не было, и за едой мы немного пог’ворили. Ты действи’льно не боишься, спросил я, вздергивая кверху большой палец, повстречаться с Джорджи, когда мы доберемся до вершины, как это случилос’ с Труменом Нейпсом?
Мероним сказала, шо гораздо больш’ она боится, шо испортится погода.
Я высказал то, шо думал: Ты не веришь, шо он настоящий, правда?
Мероним признала, шо Старый Джорджи для нее нереален, не, но для меня он все равно может оставаться реальным.
Тогда кто, спросил я, учинил Падение, если не Старый Джорджи?
Миг аль два в темноте обменивалис’ новостями мрачные птицы, к’торых я не знал. Предвидящая ответила: Древние сами учинили свое Падение.
О, слова ее были шо веревка из дыма. Но ведь у Древних была Смекалка!
Помню, она ответила: Ей, Смекалка Древних справлялас’ с болезнями, милями, семенами и делала чудеса обыденными, но с одной вещью она не справлялас’, не, с жаждой, живущей в людских сердцах, с жаждой большего.
Чего большего? — спросил я. У Древних было все!
О, большего добра, более вкусной еды, более быстрых скоростей, более долгих жизней, да и более легких… в общем, большей власти, ей. Вишь, Целый Мир, он велик, но он не был достаточно велик для той жажды, к’торая заставляла Древних вспарывать небеса, кипятить моря, отравлять почву взбесившимися атомами и возиться со сгнившими семенами, как шо появлялис’ новые болезни и бебени рождалис’ уродцами. В конце концов государства, сначала постепенно, затем быстро-резко, превратилас’ в варварские племена, и дни Цив’лизации окончилис’, кроме нескольких складок-кармашков там и сям, где мерцали ее последние угольки.
Я спросил, поч’му Мероним никогда не г’ворила об этом в Долинах.
Жителям Долин не хотелос’ бы узнать, ответила она, шо людская жажда не то’ко породила Цив’лизацию, но и убила ее. Я знаю это от других иноземных племен, у к’торых гостила. Бывает, шо ты г’воришь кому-то, шо их верования неправильны, а они думают, будто ты г’воришь, шо их жизни неправильны и их правда тож’ неправильна.
Ей, она, вероятно, была права.
Третий день выдался ясным-голубым, но ноги у Мероним были шо твои медузы, так шо я все взвалил себе на спину, кроме ее сумки. Мы пошли по склону горы, к югу, где по направлению к вершине зигзагами пролегали шрамы, оставшиеся от дороги Древних. Около полудня Мероним присела отдохнуть, а я тем временем собрал сто’ко дров, шо их хватило бы на два огромных костра, пот’му шо теперь мы проходили через самые последние деревья. Глядя вниз, в сторону Мауна-Лоа, мы, щуряс’, углядели на Седельной дороге отряд всадников-Конов, чьи пики металлически поблескивали в солнечном свете. Мы были так высоко, шо их лошади казалис’ не больш’ термитов. Мне хотелос’ бы, шобы я мог раздавить этих дикарей между большим и указа’льным пальцами, а потом вытереть слизь о штаны. Я молил Сонми, шобы ни один Кон никогда не сворачивал на эту дорогу к вершине, пот’му шо там имелис’ прекрасные места для устройства засады, и мы с Мероним не смогли бы, я считал, оказать ни сильного, ни долгого с’противления. Во всяком случае, я нигде не видел отпечатков копыт аль следов от привалов.
Деревья кончилис’, и ветер сделался сильнее-злее, но он не доносил запахов ни дыма, ни земли, ни навоза, ничего в’обще, в нем витала одна то’ко мелкая-мелкая пыль. Птицы на крутых склонах, поросших низкорослым кустарником, тож’ поредели, одни то’ко канюки взмывали так высоко. К вечеру мы добралис’ до скопления зданий Древних, к’торые, по словам Мероним, были поселком ’строномов, жрецов той Смекалки, шо читала звезды. Со времени Падения в этом поселке никто не жил, и более заброшенного места мне никогда не приходилос’ видеть. Там не было ни воды, ни почвы, а наступившая ночь так и когтила холодом, так шо мы оделис’ потеплее и развели огонь в одном из пустых жилищ. Отсветы пламени танцевали с тенями вокруг никем не любимых стен. Я тревожился о завтрашнем дне, когда нам предстояло взойти на вершину, и поэтому, шоб отчасти ослепить свой разум, я спросил у Мероним, права ли Аббатисса, утверждающая, шо Целый Мир летает вокруг солнца, аль же правы люди из Хило, утверждающие, шо эт’ солнце летает вокруг Целого Мира.
Аббатисса совершенно права, ответила Мероним. Значит, настоящая правда отличается от кажущейся правды? — предположил я. Помню, Мероним прог’ворила: Ей, обычно это так, и поэтому настоящая правда ценнее брильянтов и встречается реже. Мало-помалу ее окутал сон, но мне никак не давали уснуть разбуженные мысли, а потом в комнату вошла безмолвная женщина и уселас’ у огня, приглушенно чихая и дрожа. Судя по ’жерелью из раковин каури, она была рыбачкой из племени Хоному, и если бы была жива, то, ясный пламень, была бы оч’ даж’ сочной. Разжав пальцы, женщина опустила их в огонь, прям’ в прекраснейшие бронзовые-рубиновые лепестки, но лишь вздохнула, еще более осиротелая, чем птица в клетке, опущенной в колодец, языки пламени, вишь, не могли ее больш’ согреть. Вместо глазных яблок в глазницах у нее были гальки, и я подумал, уж не поднимается ли она на Мауна-Кеа, шоб позволить наконец Старому Джорджи предать ее душу каменному сну. Мертвые слышат, о чем думают живые, и эта утонувшая рыбачка уставилас’ на меня своими гальками и утверди’льно кивнула, а потом достала трубку, шоб немного утешиться, но я не попросил у нее ни единой затяжки. Много позже я пробудился, огонь умирал, а отяг’щенная Хоному уже ушла. Она не оставила в пыли никаких следов, но такт аль два я обонял запах дыма из ее трубки. Вишь, я подумал: Мероним много знает о Смекалке и о жизни, но жители Долин больш’ знают о смерти.
Ознакомительная версия.
