Строй «юнкерсов» распался окончательно. Теряя машину за машиной, группы разворачивались и, разгоняясь на планировании, пытались оторваться от ЯКов.
«Теперь попробуй уберечь себя», — приказал себе Пихт.
Он направил машину вверх, где дрался Вайдеман. Один из ЯКов, заметив его, вошел в полупетлю. «Вот черт, сейчас кто кого». Нажав на гашетки, Пихт отбил атаку. ЯК скользнул на крыло, тормозя щитками и стараясь зайти в хвост. «Нет, не отцепится». — Тыльной стороной перчатки Пихт вытер пот. На помощь ЯКу подоспел еще один.
— Фальке[6]! — закричал Пихт, вызывая Вайдемана. — Отгони сверху, они зажали меня.
— Не смогу, Пауль… Тоже потерял ведомого… — хрипло отозвался Вайдеман.
В бешено перемещающихся линиях земли и неба Пихт все же увидел его самолет — единственный «фокке-вульф-190», который еще не вошел в серийноеп.
Все же Пихту удалось на несколько секунд отбиться от ЯКов. Он вырвался к Вайдеману, взглянул вниз — пора! В сетку прицела попал мотор. Короткая очередь сверкнула на мгновение.
— Что за дьявол! — услышал он сразу же испуганный голос Вайдемана. — У меня заклинило мотор!
— Попал снаряд?
— Наверное. Я выхожу, следи за мной.
— Хорошо.
«Фоккер» быстро проваливался вниз.
— Садись на вынужденную. Видишь карту? — спросил Пихт.
Вайдеман промолчал, видимо отыскивал на карте место, над которым сейчас летел.
— Видишь реку?
— Да, кажется, рядом можно сесть. Но там русские!
— Вряд ли. Зажигание выключено?
— Да.
— Перекрой баки!
Сильно раскачиваясь с крыла на крыло, «фоккер» Вайдемана планировал с выключенным двигателем. Вот он перевалил через овражек, достиг реки.
— Если русские — беги! — успел крикнуть Пихт.
Самолет Вайдемана врезался в сугроб и пропал в фонтане снега.
Пихт резко потянул ручку на себя. От перегрузки в лицо ударила кровь. Два ЯКа шли на него. Тогда он закрутил отчаянный штопор, вышел почти у самой земли и хотел уйти на бреющем. Но ЯКи, видно, серьезно решили доконать его «мессер». Тогда Пихт снова полез вверх. Последнее, что он увидел в холодном небе, — дымящий «юнкере» и три качающихся парашютика.
Чей-то истребитель отвесно шел к земле и, воткнувшись в запорошенную донскую степь, взорвался, как большая фугасная бомба. «Мессеры» и «юнкерсы» скрылись. Теперь Пихт видел только ЯКи.
Взрыв у мотора сильно качнул самолет. В следующую секунду будто треснул фюзеляж. Пихт выпустил управление из рук и до боли сжал зубы. «Все, — на плечи навалилась страшная усталость. — Обидно, такая нелепая смерть»… Мотор захлебнулся и трясся оттого, что еще крутился погнутый винт. На мгновение Пихт услышал цепенящую тишину, а потом свист.
«А может, попробовать?» — лениво шевельнулась мысль.
Рука нашла у левого борта ручку, потянула вверх. Скрипнул задний козырек кабины и рванул фонарь. Морозный воздух хлестнул по лицу. И тут Пихт увидел кружащуюся внизу белую степь, проволочные заграждения, дорожки темных окопов. Правой рукой он раскрыл замок привязных ремней и попытался подняться в кабине. Но тяжелый воздушный поток прижал его снова к сиденью. Тогда он поставил одну ногу под себя, на кресло, потом другую, и когда до земли уже оставалось не больше пятисот метров, выпрямил обе ноги и вывалился из кабины.
Больно дернули лямки парашюта. ЯКи прошли рядом. В заиндевевших фонарях Пихт увидел любопытные лица пилотов.
На землю он свалился как будто сбитый ударом кулака, подбородок попал на твердую кочку земли. В снег закапала кровь. Он стянул перчатку и зажал рану.
— Да вот он! — услышал Пихт голос за спиной.
— Вот фриц проклятый, притаился, — проговорил Другой.
— Тише, Семичев! Еще стрелять будет.
— Я вот ему стрельну!
Из глаз Пихта сами собой потекли слезы. Он уткнулся в колючий сугроб и замер. Над головой захрустел снег.
— Может, убился? — шепотом спросил один солдат.
— Давай перевернем. Кажется, дышит еще.
— А парашют добрый. Нашим бы бабам на платье…
— Да он сгодится и для военной надобности. Берем?
— Давай, — солдаты взялись за плечи Пихта.
— Я сам, — проговорил Пихт.
— Живой! Что-то лопочет по-своему! — обрадованно воскликнул солдат.
Пихт поднялся на колени и освободился от ремней парашюта.
— Не балуй, — отскочив и вскидывая винтовку, неожиданно закричал солдат в рыжей старой шинели и подшитых валенках, видимо, Семичев. — Хенде хох!
Другой, помоложе, маленький и узкоплечий, вытащил из кобуры парабеллум, поглядел на Пихта и удивленно свистнул.
— Плачет…
— От мороза надуло, — сердито сказал солдат с винтовкой, Семичев, — он ведь немец, к нашей зиме непривычный.
Тот, кто обезоружил его, был так мал, что винтовка, перекинутая через плечо, ударяла его прикладом под колено. Лицо у солдатика почернело от холода, на бороде заиндевел белесый пушок. Он еще раз взглянул на Пихта.
— Первый раз вижу фрица так близко.
— Насмотришься еще, — вздохнул Семичев и дернул винтовкой. — Ну, идем, гей форвертс!
Вдруг издалека донеслись выстрелы. Стреляли беспорядочно и зло. Пихт посмотрел в ту сторону и увидел зарывшийся в снег «фокке-вульф» Вайдемана. Альберт сильно хромал, бежал в сторону немецких окопов. Значит, сумел уцелеть.
Шагов через двести Пихт свернул в лесок. Пахнуло дымом и душноватым солдатским теплом. Он спустился в траншею. У дверей одной из землянок появился солдат с грязным ведром. Видимо, он собирался выбросить сор на помойку. Увидев летчика в серо-голубом немецком комбинезоне, солдат истошно закричал:
— Братцы, глядите! Фрица ведут.
Из землянок выскочили солдаты, кто в нательном белье, кто в гимнастерках без ремня, в шинелях внакидку, а кто и совсем голый до пояса, в одной фуфайке. Гомон вдруг смолк. В настороженной тишине Пихт почувствовал любопытство, и ненависть, и еще что-то встревоженное и недоброе.
— Длинный, гадюка, — тихо проговорил кто-то.
— В крови. Видишь, на бороде?
— Мабудь, трохи жидковат.
— А видел, как наших сшибал?!
— Слышь-ка, Семичев, дозволь я его с одной пули кончу!
— Обрадовался, — одернул кто-то сурово. — Ты вон тех лучше кончай, которые перед тобой в окопах сидят. А этот уже конченый.
Семичев, видимо гордый поручением привести пленного, сообщал подробности:
— Упал, значит, и лежит, примолк. Думал, мы такие лопухи, не заметим.
— А может, треснулся об землю и дух на миг потерял?
— Да нет, мы когда подошли, он забормотал чтой-то по-своему и стал парашют снимать. Дескать, Гитлер капут.
Несколько солдат засмеялись. Кто-то спросил:
— И куда его теперь?
— А там разберутся, — ответил тот же суровый голос. — Может, к стенке, а может, строить.
В командирской землянке было жарко. На раскрасневшейся железной печке подпрыгивал чайник.
— Товарищ комбат! — крикнул с порога Семичев. — Ваше приказание выполнено, фриц доставлен.
— Встань у двери, — комбат здоровой левой рукой застегнул воротник и обошел вокруг Пихта.
— Попался? Вот теперь я могу тебя стукнуть. Что хочу, то и сделаю. Ферштеен?
Пихт отрицательно замотал головой. Комбат неуклюже достал из кобуры наган и взвел курок.
— К стенке! — закричал он вдруг. — Семичев, ну-ка отойти в сторону.
— Я прошу доставить меня к старшему командиру, — проговорил Пихт.
— Что он говорит? Понял, Семичев?
— Никак нет, товарищ комбат.
— Просит доставить к старшему командиру, — отозвался из темноты нар глуховатый голос.
Пихт повернулся на голос. С нар сползла шинель, и появилось заспанное пожилое лицо. В петлицах гимнастерки краснела шпала капитана, и на рукав была пришита звезда. «Политрук», — догадался Пихт.
— Я для него старший! — куражливо крикнул комбат.
— Ладно, Ларюшин, — остановил его политрук. — Я поговорю с пленным, а то ты сгоряча его пустишь в расход.
На хорошем немецком языке капитан спросил Пихта:
— Какого ранга вам нужен старший?
— Полка или дивизии.
— Они, гады, семью мою под Смоленском… — прошептал комбат и вдруг смолк, всхлипнув носом.
— По какому делу? — спросил капитан, неодобрительно покосившись на Ларюшина.
— Извините, но я зам это сказать не могу. Лишь прошу об одном — на нейтральную полосу приземлился новейший германский истребитель «фокке-вульф-190». Добудьте его любой ценой…
— Ларюшин, позвоните в штаб, — всем туловищем капитан повернулся к Пихту.
— Вы из эскадры асов «Удет»?
— Да.
Комбат крутнул ручку полевого телефона.
— Алло, алло, шестой говорит. Дайте второго… Смирнов, ты? Слушай, пленный немец-летчик просит… Да, важный… Из эскадры «Удет»… Ну, привет.
* * *
Пихт шел бесконечно длинным пустым коридором, и взгляд его цепко останавливался на каких-то пустяковых деталях. Большинство кабинетов было закрыто. На высоких дверях, когда-то выкрашенных под дуб, были привинчены жестяные рамки. Под них вставлялась полоска бумаги с фамилией обладателя кабинета, напечатанной типографской краской. Но так делали до войны. Сейчас же, когда товарищ уезжал на фронт и погибал, уходил с повышением или понижением, на этой же полоске бумаги подписывалась сверху новая фамилия химическим карандашом, и так по столбику имен можно было прочитать всю родословную того или иного кабинета.
