Впрочем, сочинять рекламные тексты для буклетов немногим легче. Это до того умильный язык и галантерейная патетика, что бумажные искусственные цветы рядом с подобным текстом кажутся созданиями самой природы. Сейчас я как раз валяю один такой по заказу какой-то фирмы, что строит дома для людей с большими, вернее — очень большими доходами. «Бытовое обслуживание в нашем жилом Комплексе соответствует уровню пятизвездочного отеля. На входе услужливый швейцар распахнет перед Вами двери. Консьерж передаст корреспонденцию. Коридорный донесет Ваши вещи «от двери до двери». Горничная по Вашему желанию проведет уборку в квартире. Если же Вы предпочитаете заниматься домашними делами лично, к услугам жильцов — прачечная, оборудованная в соответствии с последними достижениями человеческой мысли в этой области, а также химчистка». Я пишу — и меня едва не физически тошнит от этого текста. Но нужно так и только так, и желательно изогнуться еще побольше, еще горячее лизнуть между раздвинутыми ягодицами.
О том, что я клипмейкер и за плечами у меня полтора десятка роликов, никто в агентстве не знает. Меня брали сюда метать бисер, за это платят мне американскими президентами в конверте — этим я и должен заниматься.
Правда, одному человеку в агентстве известно, кто я. И это не кто другой, как сам владелец его. Вернее, владелица.
Я проработал в агентстве чуть не год, не имея представления, кому оно реально принадлежит. Кто владелец — это, похоже, в моем окружении не было известно никому, и никого особо не волновало: так далеко находился этот владелец, так высоко. Возникало время от времени то в одном разговоре, то в другом имя: Ирина Ярославна, — но, вспорхнув с языка легкокрылой пташкой, тут же и исчезало, не оставив по себе следа.
Однако в один прекрасный день, вылетев посередине рабочего дня по какой-то неотложной надобности из дверей бывшего школьного здания, которое занимало агентство, я нос к носу столкнулся с Ирой, только что выпрыгнувшей из двухсотсильного, похожего на внушительных размеров серебряный чемодан, сверкающе-отдраенного джипа «Мерседес».
— Привет, — остановился я. — Какими судьбами?
— Привет, — во взгляде ее сквозило то же недоуменное любопытство, что, наверно, и у меня. — А ты здесь что делаешь?
— Я здесь работаю. А ты что? О каком-то заказе приехала договариваться?
Горло ее проиграло недоуменно-веселым клекотом смеха.
— Да ты что. Если ты тут работаешь, ты у меня работаешь. Ты кем?
Я сказал. В следующий миг догадавшись:
— Так Ирина Ярославна — это ты?
— Ирина Ярославна — это я, — все так же поклекетывая горлом, согласилась она.
Я едва не попросил ее о режиссерской работе. Я прикусил себе язык в то мгновение, когда слова этой просьбы уже готовы были сорваться с него. Нет, я не хотел быть ей ничем обязан. А и она, надо думать, вовсе не горела желанием что-то сделать для меня.
— А на телевидении ты что, больше не работаешь? — спросил я.
— Ну конечно, — сказала она. — Совмещать не выходит.
Оказывается, она уже несколько лет не работала на телевидении. Фамусов занял пост в администрации президента, владеть официально своей империей ему по закону было нельзя, он передал ее в верные руки, а часть отломил, отдав старшей дочери.
— Младшую что же, обошел? — спросилось невольно у меня.
— Лариской интересуешься? — в голосе Иры прозвучало понимание. — У нее и так все есть. Лариска за немца замуж вышла, миллионера, в Германии живет.
— Что ты! — Не знаю, чего было больше в том моем восклицании: удивления или восторга способностью сестер устраивать свою жизнь. — А как же Арнольд?
— А! — Ира поморщилась. — Не покатило у них с ним. Правильно ты говорил, бездарность.
Во время нашего разговора, держась поодаль, но и не отходя на слишком уж большое расстояние, вокруг нас танцевали двое охранников, поглядывая на меня с мутной волчьей недоброжелательностью, и от их присутствия мне было не по себе. Они указывали на пропасть, что пролегала между мной и Ирой. По сути, они и были этой пропастью, и хотя мы стояли вот так рядом, на самом деле мы стояли каждый со своей стороны обрыва — и никакого намека на мост.
— Ну что, у тебя время, наверно, деньги, — первым начал прощаться я.
Ира вздернула подбородок. То, что я начал прощаться первым, уязвило ее.
— Да уж да, — сказала она. И спросила: — Есть ко мне просьбы? Какие-нибудь проблемы?
Я отрицательно развел руками:
— Nothing.
Почему-то у меня ответилось по-английски, в котором не силен и которым, уж в силу одного этого, в жизни не пользуюсь.
Так мы и расстались, разошлись в противоположных направлениях, и с той поры наши дороги больше не пересекались.
Живу я довольно замкнуто, и за эти годы ни с кем не сошелся так, что мог бы назвать его другом, — как были у меня друзьями Стас, Николай, Юра Садок, Ловец. Николая, кстати, как и Стаса, тоже уже нет в живых. И, как Стас, он похоронен в цинковом гробу. Только Стаса в таком гробу увезли из Москвы, а Николая привезли. Каток, о котором он так много думал, наехал на него слепой автоматной очередью то ли чеченского боевика, то ли бойца федеральных войск и прокатился по нему с такой беспощадностью, что напарник-журналист привез в госпиталь то, что уже не могло быть ничем: ни ковриком, ни тряпкой для мытья полов. На похоронах вдова, рыдая, обвинила в смерти Николая меня: «Из-за вас он поехал туда! Я его не пускала, а он мне: долг надо отдать!» Это случилось вскоре после того, как ряженый разорил Ловца, и вот с той поры я живу с чувством, что какой-то частью того катка был я.
С Ловцом мы переписываемся по электронной почте. В Канаде он не стал никаким хозяином; неожиданным образом он оказался востребован в своей профессии инженера-путейца. Английский, полученный в свою пору в московской спецшколе, позволил ему подтвердить советский диплом, и профессия занесла его в город срединной Канады, о котором я никогда прежде не слышал Виннипег. Это даже и не сам Виннипег, а где-то под ним, какой-то маленький городишко, возможно, что-то типа моих Клинцов, а наверно, и меньше, но Ловец доволен, пишет даже, что счастлив, дорожит своим местом, познакомился с несколькими семьями выходцев из России и вроде на одной юной представительнице какой-то из этих семей собирается жениться.
Юра Садок по-прежнему работает музыкальным редактором на телевидении, только перешел на другой канал. Мы с ним не видимся, у меня и нет такого желания — увидеться, а то, что он по-прежнему работает музыкальным редактором, я знаю из титров, сопровождающих передачи канала.
Стоит, пожалуй, сказать и о всех других, что у них и как, — то, во всяком случае, что мне известно.
Больше всего мне известно о Лене Финько — хотя бы потому, что совсем недавно мне пришлось давать показания в прокуратуре после покушения на его жизнь, и еще я ездил навещал его в больнице, где он лежит в нейрохирургии, лечась от последствий черепно-мозговой травмы. Леня оказался прекрасным предпринимателем, он сумел при помощи скидок набрать себе кучу клиентов; куча клиентов требовала кучи сотрудников, но Леня, являясь единоличным распорядителем финансов, считал, что регулярные денежные выплаты положены лишь ему самому. Следствие выдвигает на роль подозреваемого одного его сотрудника за другим, но в агентстве Леню так все ненавидели, что, получается, мотивы совершить покушение были почти у каждого. Бизнес Лени разрушен: какому клиенту захочется ждать, когда хозяин рекламной фирмы встанет наконец с больничной койки, — все уже, естественно, разбежались по другим конторам. «Сань, давай начнем заново, — уговаривал меня Леня, когда я навещал его в больнице. — Я многое осознал, я теперь другой, давай начнем!» Но я уже не верю ему, не хочу иметь с ним дела, да у меня и совсем другие планы — я отказался.
У кого все роскошно — это у Долли-Наташи. Она выпустила еще два диска, к которым, само собой, я уже не имею никакого отношения, выступает в сборных концертах с самыми известными именами и дает сольные концерты, которым всегда сопутствует обильная реклама. В отзывах о ней положено писать такие слова, как «высокий профессионализм», «высокие чувства», «истинный драйв», «подлинное наслаждение». Судя по определенной однообразности эпитетов, все они откованы в одном месте и раздаются оттуда вместе с благодарностью за их неукоснительно точное использование. Она сказала, что будет звездой, и стала ею, одним словом — знаменитостью, или, как теперь пишут в журналах на американский манер, celebrity.
Вадик все так же играет в ее группе. Иногда он мне звонит; так, по телефону, мы с ним в основном и общаемся. Он часто расспрашивает меня о Ловце, но я подозреваю, что тут может быть некий интерес Долли-Наташи, и стараюсь о Ловце с ним не говорить.
Что до Бочаргина, то он, видимо, снова провалился в андеграунд и обитает в том, привычном для себя мире. После успеха диска, что спер у меня, он выпустил еще один — уже свой, натуральный, — и получил за него повсеместный сокрушительный разнос. Несколько этих разносных рецензий попались мне на глаза — надо сказать, читая их, я испытал чувство отмщения.
