Весь в крови, порохе и грязи, генерал в ужасе и отчаянии обернулся, словно ожидая помощи от Крова, но в свете вспышки увидел, что его слуга как будто ждал взрыва, так как предусмотрительно спрятался за старой оливой, подняв руки, будто желая закрыть уши. Фон Эсслин заревел, словно бык, и встал, весь дрожа от шока и боли, однако в этом реве слышались также иные ноты — горечь и боль душевная из-за предательства любимого польского раба. Содрогаясь всем телом, с развороченным лицом, не сводя с взгляда с поляка, генерал постоял несколько мгновений, а потом рухнул на колени, схватившись за качалку, качалка опрокинулась, и генерал упал ничком в траву.
К сожалению, все это видел юный солдатик в форме генеральского адъютанта; он как раз искал фон Эсслина, чтобы передать срочное послание, а так как в доме не нашел никого, то отправился в сад, и там, едва разглядев своего командира, увидел и остальное, в том числе и подозрительно прятавшегося за оливой слугу. Не было никаких сомнений в том, что Кров знал, что произойдет, следовательно, был в этом виновен. Юный немец впал в оцепенение, когда на его глазах генерал упал, рыча от боли и ярости. Пули со свистом пронеслись по кустам. Все было настолько неожиданно, что адъютант словно прирос к земле и простоял несколько мгновений, прежде чем броситься к генералу и одновременно свистнуть в свисток, призывая на помощь караульных, которые, стуча каблуками и тяжело дыша, примчались на балкон, держа наизготовку бесполезные винтовки. Кров был уже рядом с хозяином, на коленях, когда прибежал офицер, так что они вместе подняли все еще содрогавшееся тело и понесли его на веранду. Кто-то, не растерявшись, разыскал носилки, и генерала, яростно ругающегося и стонущего, положили на них. В громоздком служебном фургоне было довольно просторно, имелись откидные сидения, так что «скорую помощь» вызывать не пришлось. Главное было как можно скорее доставить генерала в находившийся в крепости госпиталь. Раненого уложили в фургоне. Потом офицер достал свой «люгер» и сказал Крову: «Поедешь с нами».
Кров не выказал особых эмоций, только попросил разрешения отлучиться в уборную. Офицер разрешил, но дверь приказал не закрывать и сам встал возле нее с оружием наизготовку. В полном молчании они доехали до крепости, где была вызвана охрана, и дежурный офицер получил приказ назначить на вечер военный трибунал. Потом он рассказал о случившемся всем, кто был на дежурстве, и сообщил по телексу, что генерал фон Эсслин тяжело ранен и что сведения о его состоянии будут получены от медиков этим же вечером. Врачи, не медля, смыли кровь, порох и грязь с лица генерала и с облегчением увидели, что все раны поверхностные, но вот его зрение под угрозой. Генерал почти ничего не видел, и тут прогнозы были неутешительные, по крайней мере на ближайшее будущее. Командование войсками исключалось, и оставалось только надеяться на скорый приезд нового командующего. Безусловно, это была катастрофа для amour-propre совершенно здорового мужчины — вдруг оказаться в темноте, а впереди — госпитализация и неминуемая отставка. Кроме боли и шока, кроме ноющих швов на щеке и на подбородке, его мучило страшное ощущение безысходности и абсолютной беспомощности. К нему приходил окулист, светил в глаза разными фонариками, но не сказал ничего определенного. Глазам надо дать время, объяснил он, ведь на них тоже сказался шок, вызванный несчастным случаем.
Несчастным случаем? В тот же вечер военный трибунал в тягостном молчании заслушал показания адъютанта относительно виновности польского слуги; члены трибунала пришли к выводу, что спрашивать у раненого, согласен ли он с показаниями адъютанта, нет необходимости — все было и так ясно. Крова приговорили к расстрелу, назначенному на следующее утро. Кстати, расстрелять его должны были в компании двух franc-tireurs. Генерал сидел в кресле возле окна. Его лицо уже было обработано и перевязано. Сидел он, покорный, придавленный тяжестью почти полной слепоты — еще не привыкший к ней! Однако он узнал голос адъютанта, который пришел сообщить о приговоре, вынесенном Крову, надеясь, вне всяких сомнений, порадовать своего командира скорым возмездием. Но старик промолчал. Помедлив немного, адъютант удалился, тихонько прикрыв за собой дверь. Когда в комнату вошла медицинская сестра, фон Эсслин все так же сидел у окна, но только подбородком упирался в грудь и дышал чаще обыкновенного, что говорило о нервном стрессе; необходимо было сказать генералу что-то приятное, чтобы вдохнуть в него немного оптимизма. Сестра действовала весьма грамотно. Вскоре он уже вовсю болтал с обычным своим добродушием, ласково благодаря ее за все, что было для него сделано. Когда он спрашивал у окулиста, возможно ли выздоровление, тот пригласил генерала в глазную клинику в Ниме, где за ним какое-то время будут наблюдать. Надо было собраться — но как это сделать без Крова, который легко справился бы с этой задачей? Наконец нашли пару неуклюжих ординарцев, которые сложили вещи старика и помогли ему сесть в служебный автомобиль. Вот так он освободил место для своего преемника.
Обо всем этом, но только в сокращенном виде, Смиргел тайно сообщил в Женеву, и ему даже удалось узнать фамилию нового командующего. Фон Риттер превыше всего ценил дисциплину, состоял в партии и был столь же уродлив, сколь беспринципен. Новость о его назначении породила некоторое волнение, потому что он должен был прибыть в Авиньон сразу после предпринятых им эффектных «ответных мер» по отношению к гражданскому населению России. Его приезд был торжественно отмечен повешением двадцати «партизан» в Ниме: на самом деле, это были юноши, которые, чтобы избежать трудовой повинности, отправились в горы и жили там как пастухи. Оружия у них не было, но какое это имело значение? Главное — преподать урок всем остальным.
Итак, весть о назначении нового командующего просочилась через непроницаемые заслоны любящих посудачить разведывательных учреждений, а фамилия фон Эсслина постепенно исчезла из сводок. И в Женеве и Авиньоне вновь установилась холодная погода с сильным ветром и снегопадами.
Глава одиннадцатая
Противостояние
Вокруг биллиардного стола с зовущим к общению зеленым сукном бродили двое мужчин, Аффад и Тоби, отчасти занятые расположением шаров, а отчасти насущной проблемой, то есть: последует ли за назначением Риттера изменение политики или это военная хитрость? По мнению Тоби это «плохо пахло». Несчастный случай стал отличным предлогом для замены старомодного вояки со старомодными взглядами на закусившего удила молодого генерала, который готов перевернуть горы. Аффад покачал головой.
— Вы все усложняете. Я верю Смиргелу.
— Как всегда, — смиренно вздохнув, сказал Тоби. — Погодите. Этот человек подведет вас.
— Я попросил провести независимую медицинскую экспертизу, так что посмотрим, кто окажется прав. Кстати, — проговорил Аффад, желая насыпать соли в открытую рану британской разведки, — я не спрашиваю вас, когда будет открыт второй фронт, но из Каира пришло сообщение. Не хочу смущать вас, но вот тут, на визитной карточке, я написал фальшивую дату, которую передал Смиргелу. Если вы поинтересуетесь, то обнаружите, что довольно много войск переброшено на север, на место предполагаемой высадки. Но, уверен, вам уже об этом известно.
Тоби мысленно выругался, потому что не имел ни малейшего представления о переброске войск, хотя и не собирался в этом признаваться, тем не менее на лице его промелькнула досада, и Аффад улыбнулся, так как любил поддразнивать англичанина. В результате Тоби промахнулся и выразил свое раздражение довольно громким проклятием, на самом деле, так были выражены обе досады разом.
Английская разведка и в самом деле ни на что не годилась. Ее вечно обходила какая-нибудь другая разведка, все оттого, что ей навязывали устаревшие, годившиеся разве что для театра методы, часть которых была разработана еще на стыке веков. Сказывалось влияние плохой беллетристики в духе серии «Приключения Шерлока Холмса» (которые он обожал). В Министерстве иностранных дел почему-то считали, что все шпионы ни днем ни ночью не должны расставаться с лупой — на случай непредвиденных отпечатков пальцев. А этот чертов мошенник-принц, не скрываясь, ходит везде и нагло подслушивает телефонные разговоры…
— Нам же ничего не говорят, — жалобно произнес принц и, удачно ударив по шару, сравнял счет.
Констанс задумчиво наблюдала за мужчинами из своего угла, стенографически записывая ответы на письма.
— Мне даже обидно вас слушать, — сказала она. — Об Авиньоне вам известно больше, чем мне, хотя я там жила и работала и повсюду ездила. Несчастный генерал; это ужасно — лишиться зрения!
Между тем, новый генерал не терял время даром. Он разогнал всех «стариков», назначил своих людей, в «твердости» которых не сомневался, и нагнал страху на все отделы, которые помимо всего прочего занимались отловом шпионов.
