– Знаете, Дмитрий Антонович, у меня есть одна идея. Я готов ее вам изложить завтра утром. Могу письменно, – веско произнес Кокотов, ощущая в голове сосущую пустоту, какая обычно бывает в голодном желудке.
– Почему же не сейчас?
– Мысль должна дозреть. И если вы дадите мне сегодняшний вечер на размышления…
– Не дам! – Игровод посмотрел на соавтора с иронией строгого родителя, ведающего все простодушные хитрости своего младенца. – Что вы мне врете, как депутат избирателю? Думайте! Немедленно! Вслух. Ну!
– Но это еще очень сыро… – соврал, борясь за свое счастье, писодей и незаметно посмотрел на часы: была уже половина седьмого.
– Ничего, что сыро. Я с вами!
«Господи, – подумал раздавленный Андрей Львович. – За что, за что мне все это? Чем страдать с этим пьяным самодуром, лучше сочинять вместо Ализонова чепуху про мозг Иллариона! И ведь сюжет беременная студентка неплохой придумала… Стоп, Андрюша, стоп! – Сам к себе да еще с особенной маминой интонацией он обращался очень редко, только в минуты страшного волнения или вынужденного мужества. – Тихо! Только не спугни, Андрю-юша!..»
И тут случилось чудо: из этого мысленного вопля, точнее сказать, «мыслевопля», вдруг мгновенно, точно огромный яркий букет бумажных цветов из сухонького кулачка фокусника, выскочила вся история убийства Бориса до последних мелочей. Казалось, Кокотов ее вынашивал, выдумывал, выстраивал не один день.
– Видите ли, Дмитрий Антонович, – начал писодей, стараясь придать голосу эпическое спокойствие. – Если наш Борис – олигарх, значит, у него есть враги. Isn’t it? – от страшного напряжения он перешел на английский, которого почти не знал.
– Of course! – подтвердил Жарынин. – Недаром Сен-Жон Перс говаривал: «Богатство – это узаконенное преступление!» Ну и что с того?
– Бориса хотят убить.
– За что?
– Не важно.
– Кто?
– И это не важно! – Андрей Львович почувствовал себя Жарыниным. – Да хоть одноклассник, которому он не дал списать на экзамене…
– Нет, лучше – одноклассник, который всегда давал ему списывать, а Борька, разбогатев, пожалел ему штуку баксов на бедность. Знаете коллега, если бы я был одноклассником Вексельберга, мне бы тоже захотелось его убить. Ведь, согласитесь, есть какой-то предел обогащения? Скажем, десять миллионов евро.
– Пять, – поправил экономный литератор.
– Хорошо, пять. Далее: создаем Всемирную чрезвычайную комиссию по борьбе с аморальным богатством (ВЧК БАБ), которая вместе с «фискалами» отслеживает рост состояний, и как только лимит превышен, на дом к оплошавшему нуворишу выезжает специальное подразделение «Омега-Минус», тихо снимает охрану, входит в кабинет: «Вы такой-то?» – «Да, а в чем дело?» – «Вы нарушили мондиальный закон “О пределах личного обогащения”». – «Нет, это ошибка! Меня подставили…» – «Ошибки быть не может!» – «Я вызову адвоката!» – «Не надо адвоката!» – и бац в лоб из “Макарова”. – Честь имеем!» А утром портретик в газетах с наставительной надписью: «Он не умел считать деньги!». А как сосчитаешь? Особенность бизнеса состоит в том, что никогда до конца не знаешь, сколько у тебя денег. А ВЧК БАБ знает. Весь мир, коллега, изменится невероятно! Вообразите, едва только ваши накопления приблизятся к роковой черте, вы начнете нервничать, не спать ночами, соображая, как избавиться от опасных излишков и не получить пулю в лоб. Жена будет рыдать, прося не покупать ей новую шубу, любовница в ужасе отшатываться от дареных бриллиантов. Ведь все считается, все – до карата и норковой спинки! А сами вы станете метаться из одного детского дома в другой, умоляя принять добровольные пожертвования, чтобы отправить соответствующую справку в ВЧК БАБ. Цунами благотворительности захлестнет человечество, Черная Африка наестся досыта. За редкими, как розовые фламинго, нищими будут гоняться толпы миллионеров, плача и требуя: «Возьми миллион, будь человеком!» В каждом мусорном контейнере легко отыщется два-три нераспечатанных банковских брикета. Люди снова потянутся к станкам, кульманам, в поля и огороды, возвращаясь к счастью низкооплачиваемого труда… Зачем рисковать жизнью ради денег, когда можно встретить румяную зорю с косой в руках по пояс в росе? Ну, как вам?
– Занятно, – сухо отозвался Кокотов. – Но прошу вас больше меня по пустякам не перебивать!
– Извините, коллега, замечтался.
– Итак, Бориса хотят убить и, конечно, не одноклассники. Он кому-то мешает, очень мощной структуре. Возможно, власти…
– Это вы бросьте! Нашей власти мешает только народ.
– А если он решил пойти в политику, в Кремль? – предположил писодей.
– Посадят за неуплату налогов. Нет, его хочет убрать конкурент!
– Согласен. И тут начинается самое главное. Конкурент должен найти исполнителей, очень серьезных.
– Самые серьезные – это «Киллвипсервис». Кстати, обратите внимание, коллега, каков язык этих пуританских англосаксов! Он словно нарочно приспособлен к тому, чтобы болтовня не отвлекала от работы. Попробуйте то же самое сказать по-русски – получится: «Служба ликвидации особо влиятельных особ» Ну кто обратится в такую фирму за помощью?! Никто. Другое дело – «Киллвипсервис». так и хочется кого-нибудь заказать!
– Слово… – пробормотал Кокотов.
– Какое слово?
– «Служба ликвидации особо влиятельных особ» – сокращенно «СЛОВО».
– Гениально! Поварская улица. Доходный дом начала ХХ века в стиле модерн, давно избавленный от коммуналок и выкупленный под офисы. Рядом с тяжелой дубовой дверью дюжина золотых табличек, а среди них затерялась скромнейшая, с деликатными буковками: ЗАО «СЛОВО». Небольшой офис на четвертом этаже, куда поднимает старинный лифт с кованой решеткой в стиле «ар нуво». В офисе обстановка дружной частной редакции: молодые интеллектуалы сгрудились над столом, заваленным фотографиями Бориса, газетными вырезками, журналами с его интервью. Есть там и «Умный рынок», который принесла домой Варя. Первое впечатление – они срочно готовят к печати книгу о нашем герое. Или же собирают на него досье, чтобы продать конкурентам. Они, кстати, так его и называют: «наш герой». «А что там наш герой? Что нового у нашего героя?» До самого последнего момента мы не догадываемся, что это убийцы. И только…
– Может быть, вы откроете дверь и выпустите меня? – сварливо перебил обиженный писатель. – Я вам, кажется, здесь совсем не нужен!
– Молчу, молчу!
– Значит, главная задача убийц – выманить Борю в такое место, где он окажется беззащитен, а охрана беспомощна. И ребята из СЛОВО тщательно изучают его жизнь с самого детства, узнают и про Юлию, и про их первую любовь…
– А может, нам вообще снять фильм про первую любовь? – мечтательно перебил Жарынин, открывая последнюю бутылку пива. – Знаете, от того, как обошелся человек со своей первой любовью, зависит, в сущности, его судьба. Если предмет желания остался холоден и недоступен, мужчина потом всю жизнь суетливо добивается женщин, панически боясь отказа. Если первая любовь оказалась взаимной, подхватила, понесла, но постепенно иссякла и отпустила, мужчина потом спокоен, уверен в себе и срывает женщин по обочинам жизненного пути, как травинки для чистки зубов. Если же первая страсть по какой-то причине оборвалась на взлете, в момент самых разгоряченных иллюзий, он свято верит, что потерял главное в жизни, лишился единственного возможного счастья. Прерванный половой акт – это ужасно. Прерванная любовь – это прекрасно! Как раз наш случай.
– А если первая любовь окончилась браком? – осторожно спросил Кокотов.
– Это самое неприятное. Искусство такие вещи не любит из-за художественной бесперспективности. Но извините, я снова вас перебил, коллега!
– Я уже почти все сказал. Убийцы хотят выманить Бориса с помощью Юли. Но как заставить ее позвонить ему? Очень просто: они втягивают Костю в провальный бизнес, дают денег на открытие частной дефектологической школы, а потом включают счетчик и подсказывают: пусть жена позвонит своему разбогатевшему другу юности. Они уверены: встретившись, бывшие любовники обязательно пойдут к гипсовому трубачу. Разумеется, ребята из СЛОВО не говорят: ты нам его вымани, а мы убьем. Объясняют иначе: нам надо с ним серьезно поговорить, а он недоступен, окружен охраной.
– Неплохо, коллега! А если усложнить? Костя догадывается, что Бориса хотят убить, и в нем просыпается мстительное чувство неудачника, который вырастил неродного ребенка и двадцать лет имел в постели обломок чужой любви. А?
– Возможно…
– И вот после «Золотого трепанга» наша парочка едет к гипсовому трубачу.
– А в шале они уже не едут?
– Нет. Теперь все гораздо серьезней. Юля хочет признаться Борису, что Варя – его дочь.
– Она же не хотела!
– Слушайте, Кокотов, Пушкин не отвечал за свою Татьяну, а я не отвечаю за Юлию. Не хотела – и вдруг захотела. Что вы, женщин не знаете?! Но сказать она ничего не успела. Они вышли из бронированного джипа, охрана, конечно, оцепила школьный сад, но влюбленные только успели подойти к гипсовому трубачу и взяться за руки… Раздался страшный взрыв. Тр-ра-ах! Под пьедестал была заложена бомба, как под Кадырова, помните?…
