— А почему? — с любопытством спросила Алиса.
— Честно сказать, не знаю, — признался Ник. — Я как будто устранился. Мне казалось, вам не очень-то и нужна моя жалость. Мне казалось… Да, мне казалось, что, будь у вас выбор, вы хотели бы, чтобы погиб я, а не Джина. Я, помню, обнял вас, а вы обе меня оттолкнули, как будто я вам страшно опротивел. Надо было мне больше стараться. Простите.
— С чего ты взял, будто я хотела, чтобы погиб ты, а не Джина?
Эта мысль показалась Алисе вздорной, глупой, ребяческой.
— С тобой мы тогда уже не ладили, а вот с ней вы тесно сдружились. То есть все было хорошо, просто прекрасно, только… — Он как-то смешно пожевал губами и договорил: — Только о том, что ты ждешь Оливию, ты сказала сначала ей, а потом уже мне.
— Правда?
Почему она поступила так?
— Прости!
— Да ладно, ничего страшного… — Он опять запнулся. — Потом как-то раз я случайно услышал, как ты говорила о нашей половой жизни. Вернее, о ее отсутствии. Ну, я, конечно, знаю, что женщины между собой часто об этом говорят. Дело было не в этом, а в тоне твоего голоса. В нем было столько презрения ко мне! А потом, когда они с Майком расстались, ты шаталась с ней по барам, чтобы она с кем-нибудь познакомилась. Мне тогда казалось, что ты ревнуешь. Ты хотела казаться одинокой женщиной, как и она. А я стоял на пути. Все тебе только портил.
— Прости, прости, — повторила Алиса.
Ей казалось, что Ник говорит это о какой-то совсем посторонней женщине, скажем о бывшей подруге-стерве, которая разбила ему сердце.
— А потом Джина умерла. С этого все и началось. Ты как будто застыла. Да, именно так… Ты стала как ледышка.
— Не понимаю, почему я так делала, — сказала Алиса.
Если бы умерла ее подруга Софи, она не один час прорыдала бы в крепких, утешающих руках Ника.
— Поэтому тебя и не было на похоронах? — догадалась она.
— Мне нужно было в Нью-Йорк. — Ник вздохнул. — Там было назначено большое совещание. Мы готовили его несколько месяцев, но я тебе миллион раз говорил, что буду счастлив, если его отменят. Я несколько раз спрашивал, хочешь ли ты видеть меня на похоронах, но в ответ слышал только одно: «Поступай как хочешь». Вот я и подумал: может, ты и не хочешь меня там видеть. А мне хотелось пойти. Когда-то ведь и мы дружили. Ты всегда, кажется, об этом забывала. Я просто с ума сходил от того, как она тобой завладела, но я все равно ее жалел. Только когда ушел Майк, стало очень непросто. Я хотел сохранить дружеские отношения и с ним, но ты усмотрела в этом предательство по отношению к Джине. Да и она тоже. Она просто взбеленилась. Увидит, бывало, меня, сразу: «Что, с Майком встречался?» — и обе смотрите на меня так зло, как на бандита какого-то. Я не понимал, зачем рвать дружбу с хорошим человеком из-за какого-то пьяного… Ну, с кем не бывало. Знаешь, когда она погибла, я чувствовал себя просто жутко — по-другому не могу сказать. Я не знал, что мне делать. Все ждал, что ты скажешь: «Конечно отменяй командировку. Конечно приходи на похороны». Как будто мне нужно было твое разрешение.
— Так вся эта каша заварилась у нас из-за Джины и Майка?
Эти два чужих человека разрушили их брак.
— Не думаю, что во всем виноваты только они, — заметил Ник. — Мы ссорились. Мы вздорили из-за каждой мелочи.
— Например?
— Например… Ну, не знаю… из-за вишни. Как-то мы собирались на обед к матери, а я съел какую-то там вишню, которую мы должны были взять с собой. Это оказалось преступлением века! Ты его просто так не оставила. Мы потом несколько месяцев только и говорили что про эту вишню.
— Вишню… — задумчиво повторила Алиса.
— На работе люди уважали мое мнение, — продолжил Ник, — но, как только я приходил домой, превращался в круглого дурака. Тарелки в посудомойку я ставил неправильно. Детям покупал не ту одежду. Я перестал предлагать помощь. А что толку? Все равно обругаешь — не за то, так за это.
Они немного помолчали. Рядом расстилала плед семья с грудной девочкой и мальчиком, который только начал ходить. Мальчик взял горсть песка и с самым решительным выражением лица швырнул в свою сестру. Они услышали, как мать сказала: «Чего не смотришь!» — и увидели, как отец вовремя оттащил его в сторону. Мать закатила глаза, а отец пробурчал что-то себе под нос.
— Понятно, я был вовсе не идеалом, — сказал Ник, — работа просто затянула. Ты говорила, что я на ней помешался. Ты все время говоришь о том годе, когда я работал в проекте «Гудмен». Я тогда много ездил. Ты оставалась одна с тремя детьми. Ты как-то сказала, что я тебя опустошил. Я всегда думаю, что благодаря тому году и сделал карьеру, но, возможно… — Он моргнул, посмотрел на залив и докончил: — Возможно, именно тогда наш брак и полетел к черту.
Проект «Гудмен»… От этих двух слов у нее стало противно во рту.
Проклятый проект «Гудмен»… Слово «проклятый» подходило к названию «Гудмен» как нельзя лучше.
Алиса вздохнула. Все представлялось донельзя запутанным. Ее промахи. Промахи Ника. Первый раз ей пришло в голову, что их брак, наверное, уже нельзя восстановить.
Она оглянулась на семейство с двумя детьми. Отец кружил сынишку на руках, а мать смеялась и снимала их на цифровую камеру. Когда потом они будут вспоминать этот день, что вспомнится раньше — эти снимки или горсть песка?
Мадисон вышла им навстречу из воды, вся сияя, держа в руках что-то маленькое.
Ладонь Ника лежала на коврике рядом с ладонью Алисы.
Она почувствовала, как он легко тронул ее пальцем.
— Давай попробуем еще раз, — произнес он.
Джордж с Милдред нашлись в пятницу.
Алиса обнаружила их в самом дальнем углу гаража. Джордж лежал на боку, словно его пинком свалили с ног. По морде льва, некогда исполненной достоинства, шли пятна зеленой плесени, отчего у него был пристыженный вид, как у старика, который размазал еду по лицу. Милдред сидела на полке, рядом со старыми горшками, поставленными горкой один в другой. Из лапы у нее торчала стружка, и смотрела она грустно и устало. Оба были неимоверно грязны.
Алиса перетащила их на заднюю веранду и принялась отмывать раствором отбеливателя, как посоветовала соседка, миссис Берген. Старушка страшно обрадовалась, что Алиса отказалась от мысли о многоэтажном строительстве, и опять начала с приветливой улыбкой махать ей при встрече и напоминать, чтобы она непременно присылала к ней своих детей играть на пианино в любое время, когда им только захочется. «Нам уже не пять лет, — скучно заметил на это Том. — Она что, не знает, что у нас есть „PlayStation“?»
Барб предложила в первый же свой свободный день взять Мадисон и поездить с ней по магазинам. «Не волнуйся, баловать ее не буду, — пообещала она Алисе. — Никаких новых тряпок, ничего такого. Вот если только она найдет что-то совсем особенное, тогда отложу до ее дня рождения».
Отмывая львов, Алиса раздумывала, будут ли они теперь выглядеть так же? Не поздно ли? Не испортили ли их безвозвратно годы забвения?
А у них с Ником будет ли все точно так же, как было? Не наросла ли на них обоих грубая кора из ссор, предательств, грязных слов, не закрыла ли наглухо все, что в них когда-то было нежного, хорошего?
Да если и так… Они все отмоют, отскребут до идеальной чистоты. Все будет просто отлично. Как новое! Она так яростно скребла гриву Милдред, что от усердия стиснула зубы.
Зазвонил телефон, и Алиса не без радости отложила губку в сторону.
Это был Бен. Голос его по телефону звучал глубоко, медленно, очень по-австралийски, словно с ней говорил кто-то из глубинки. Он рассказал, что целые сутки Элизабет просидела в кровати, не отрываясь от телевизора, громко протестуя каждый раз, когда он делал попытку его выключить, и что он не знает, насколько у него еще хватит терпения.
— Она, должно быть, очень расстроилась оттого, что последнее ЭКО оказалось неудачным, — ответила Алиса, глядя на холодильник, где на магнитах висели фотографии детей и школьное расписание, и очень желая хоть как-нибудь помочь сестре.
В трубке на мгновение стало тихо, а потом Бен сказал:
— Нет, тут другое. Я точно знаю. Мне звонили из клиники, подтверждали вызов на ультразвук. Она забеременела…
Домашняя работа, написанная Элизабет для ДжеремиЯ слышу, как в соседней комнате он звонит Алисе. Я взяла с него слово не говорить ни единой душе, что я беременна.
Так и знала, что он его не сдержит. Болтун!
Ты не представляешь, как меня все бесят. Он сам. Его мать. Моя мать. Алиса. Ты, Джереми. Я вас всех терпеть не могу. Даже не знаю почему.
Вероятно, потому, что все вы мне сочувствуете, жалеете, понимаете, а больше всего — из-за того, что надеетесь. Потому что мне все уши прожужжали: «Ну, теперь-то точно!», «У меня хорошее предчувствие!».
Ярость во мне ходит тяжелыми темно-красными волнами. Я представляю, что катаюсь на них. Наверное, нечто подобное испытывают при родовых схватках. Тошнит, ноет грудь, во рту какой-то непонятный привкус, нам это уже так знакомо, и я не могу пережить это еще раз, не могу, не могу!
