Это было совершенное вогнутое зеркало, часть сферической поверхности, воображаемый центр которой находился на расстоянии пятидесяти двух метров. Апертура его составляла семь метров в диаметре. Язык беден. У меня нет желания более говорить о том зрелище.
Тогда же мы впервые услышали о ней. Молва о ней разносилась по всему свету, словно она была самой знаменитой куртизанкой или оперной дивой. Она была шлифовальщицей стекла.
Я отправился в путь, чтобы найти её. Я следовал за теми чудесами, которые она создавала. У Фризских островов я увидел на судовой надстройке золотистый диск, словно на палубу опустили полную луну. Но это была не луна, это был ослепительно белый круг, свет которого был отражением света маяка, находящегося в десяти милях от судна. Световой пучок диаметром в полметра не рассеивался, он оставался таким, каким и был, покидая невероятную, непостижимую, совершенную линзу. Рассказывали, что это был её подарок голландскому государству.
В Вене я посетил новую оранжерею. Вогнутые стены она покрыла эллиптическими зеркалами, которые так воспроизводили внутренность помещения, что посетителей с трудом удавалось уговорить зайти внутрь, потому что на их глазах помещение площадью сто квадратных метров превращалось в непроходимый и бескрайний лимонно-апельсиновый лес, в котором, как им казалось, они обязательно заблудятся.
Я не нашёл её; всегда получалось так, что она только что уехала оттуда, куда я приехал, — таковы уж женщины. Наконец я вернулся в Гётеборг. Она оказалась там.
Она распорядилась, чтобы все, кроме меня, покинули помещение, и взялась за работу. Сперва она разделась. Я пытался объяснить ей про сферическую аберрацию, порок вогнутых зеркал. Не знаю, слушала ли она меня. Не знаю, понимала ли она. Она была примерно метр и шестьдесят сантиметров ростом, наполовину японка, наполовину итальянка. Говорили, что её предки были одними из первых, кто сбежал от запрета на выезд из страны, распространявшегося в Средние века на всех шлифовальщиков стекла в Венеции. Они бежали на Восток.
Она сняла с себя всю одежду, оставив лишь длинный кусок материи, обёрнутый вокруг бёдер. Кожа её была белой, как смесь пчелиного воска и стеарина, из которой делают алтарные свечи. На ноги и на руки она намотала куски белой хлопчатобумажной ткани. На них она насыпала смесь магния и алмазной пыли. Потом она забралась в зеркало и принялась шлифовать.
Я вспоминаю это время как целую эпоху своей жизни. На самом деле это продолжалось, возможно, три, возможно, четыре дня. Крыша над нашими головами была стеклянной, и зеркало собирало дневной свет. По превращённым в порошок драгоценным камням она передвигалась словно холодный голубой огонь. Движения её были медленными, но тело всегда было покрыто потом. В висящей над зеркалом стеклянной пыли возникало её отражение — перевёрнутые, изогнутые трёхмерные фрагменты её самой.
Однажды ночью мы спали вместе. Вы спросите, как так получилось? У меня нет на это ответа. Я не могу сказать, что сам себе нравлюсь. Я отношусь к себе с терпением, потому что знаю, что мне суждено быть вместе с самим собой, пока смерть не разлучит нас. Но я никогда не думал, что кто-то другой может любить меня. Я никогда не считал, что могу предложить женщинам что-нибудь иное, кроме своего мальчишеского обаяния, да и в него я больше не верю. Скорее всего, она осталась со мной из-за зеркала. Что ж, значит, она должна была разочароваться. По сравнению со своим произведением художник всегда проигрывает.
Во всяком случае, её присутствие причиняло мне сильное беспокойство. Когда она закончила шлифование, мы распрощались.
Только тогда я покрыл зеркало серебром. Затем мы смонтировали телескоп и направили его к звёздам. Мы сделали первые фотографии. Мы увидели то, чего никто до нас не видел. Мы первыми увидели квазар. Мы увидели планету Плутон. Мы увидели звёздную туманность, которая находилась в процессе распада и на следующую ночь вовсе исчезла с небосвода. Мы увидели непонятное тёмное тело, озадачившее всех нас. Кто-то из астрономов сказал, что это небесное явление предвещает славу и богатство. Но я понял, что на зеркале появилось инородное тело. На следующий день я осмотрел поверхность стекла. И ничего не нашёл. На следующих фотографиях тень переместилась, изменив форму. Тогда я накинул на зеркало сеть с мелкими квадратными ячейками и точно определил то место, где должна была находиться пылинка. Я направил микроскоп на стекло. И увидел лишь свет, исходящий от лампы прибора. Передо мной было только моё собственное отражение.
И тут я понял, что зеркало это должно быть живое. Глядя на своих коллег, я видел, что они довольны, они поздравляли меня и друг друга с блестящими результатами и радовались в предвкушении торжественного открытия. Нимало не беспокоясь, они вытеснили эту маленькую бродячую тёмную амёбу из своей картины мира.
Тогда я поехал за ней. Кадму в третьей книге «Метаморфоз» пришлось странствовать по свету в поисках женщины. Одиссей отправляется из дома за одной и возвращается домой к другой. И Тристан. И Соломон.
Я вспомнил о них, чтобы заручиться поддержкой истории: значит, я не единственный идиот, готовый объехать полсвета в поисках женщины. Мне казалось тогда, что гнало меня в путь подозрение, что у неё, оживившей мёртвое стекло, должно было быть и другое Зеркало. Теперь, когда моя душа похожа на полированный гранит, я могу позволить себе сказать, что к тому же мне её страшно не хватало.
Я нашёл её в Копенгагене. Она готовила выставку своих зеркал и линз в парке Тиволи. Ночью я перелез через кованую решётку сада.
Она была одна.
— Ты пришёл, чтобы увидеть Зеркало, — сказала она.
— Значит, оно всё-таки существует? — спросил я.
— Да, — ответила она и рассказала мне о нём.
— Тот, кто смотрит в зеркало, — объяснила она, — видит то, что хочет увидеть или боится увидеть. Я всегда понимала, что если захочу создать зеркало, которое отражает действительность, то это зеркало само должно быть живым организмом, который воспринимает состояние наблюдателя и показывает изображение, исправленное в соответствии с этим состоянием.
Она отвела меня в угол комнаты. Прислонённый к стене, там стоял прямоугольник высотой в человеческий рост, закрытый жёлтой тканью. Это могла быть картина. Она сбросила ткань. Сначала это было похоже на обычное зеркало. Потом я увидел, что в тёмном помещении появился слабый свет, который, казалось, шёл откуда-то из-за зеркальной поверхности. И ещё я увидел, что зеркало не пребывает в покое, что по краям его происходит какое-то слабое волнообразное, плазматическое движение. Я встал прямо перед ним.
Я повторяю ещё раз: никто не обязан верить тому, что я сейчас рассказываю. Я сам в это не верю. По ночам, когда я не могу заснуть, я думаю о том, не повредилась ли моя память. Эти мысли не дают мне уснуть. Но они придают моей бессоннице хотя бы какой-то смысл.
Сначала я увидел собственное отражение таким, каким я его знаю. Таким, каким, мне казалось, я его знаю. Но лицо моё было искажено. Я коснулся своей щеки и понял, что лицо спокойно. Я понял, зеркало знает, что моё самообладание — напускное. Чтобы приблизиться к истине, оно показало мне преувеличенное изображение моего внутреннего беспокойства.
Потом образ пришёл в движение. Возникло несколько несвязанных, перекошенных изображений меня самого. Я попытался рассмотреть каждое из них. Тогда они быстро начали сменяться. Я сосредоточился на том, как Зеркало представляет мою внешность. Теперь я вообще исчез с зеркальной поверхности, а вместо этого передо мной вихрем пронёсся целый ряд картин, которые я опознал как самые свои сокровенные желания и страхи. Я видел, как Зеркало пытается уравновесить те волны картин и состояний, что проносились внутри меня.
Я закрыл руками глаза. Попытался успокоиться, чтобы остановить Зеркало. Я сказал самому себе — что бы оно там ни показывало, я буду смотреть на это хладнокровно и спокойно, потому что буду знать, что это правда.
Когда я убрал руки, я увидел отражение комнаты, в которой я находился. Я узнал широкие грубые доски пола и сочетание позолоты и копоти на стенах. Но меня в ней не было, и сама комната уже не стояла на месте, а закручивалась спиралью, уходя в бесконечность.
Зеркало отразило моё ожидание правды. И чтобы сбалансировать это отображение, оно показало мне то, что явно не соответствовало истине.
Я всегда считал, что в моём характере есть какое-то ослиное упрямство и неотёсанность, которые всегда будут ограничивать мой мир, но которые при этом защитят меня от безумия. Теперь я увидел, что и это было заблуждением. Что здесь я участвую в жестокой игре, от которой кто угодно может сойти с ума.
Я схватил со стены обычное квадратное туалетное зеркало и поднёс его к Зеркалу, чтобы заставить его показать правду о самом себе. Оно ответило, но при этом не показало меня, не показало находящееся перед ним зеркало, а показало лишь стену позади меня — и ничего больше.
