Вспыхнул яркий свет, как если бы лучи прожектора были пропущены сквозь кристалл аметиста. Ковер на подиуме сверкал, словно снежный наст. Ночь над кораблем расступилась, наполненная сиянием. Казалось, заря предвещает восход небывалого светила. И оно не замедлило взойти. На подиум ступила красавица, переливаясь в лучах, словно по ее обнаженному телу струилась божественная влага. Свежесть, прелесть, пленительная таинственность, задумчивая грациозность делали девушку прекрасной. Она улыбалась, но не завороженным зрителям, а какой-то своей потаенной мечте. Глаза, прикрытые ресницами, хоть и смотрели на подиум, но видели другое пространство, иную даль, в которой кто-то желанный и ненаглядный спешил ей навстречу. Ее острые плечи приподнимались при каждом шаге, и на них переливался аметистовый свет. Маленькие, с заостренными сосками груди, отбрасывали нежные тени. Ступая, она сжимала бедра так плотно, что виднелась лишь серебристо-темная, с соболиным блеском полоска лобка. На ее правой ноге, от хрустальной остроконечнрй туфли, по хрупкой щиколотке до круглого чувственного колена, обвивалась алмазная змейка. Казалась живой, трепетала, качала охотной, с рубиновыми глазами, головкой. Струилась вверх по ноге, тянулась к животу, к полоске соболиного меха, пугая зрителей, взволнованных соседством красоты и смерти, прелести, сулившей несказанное блаженство, и гибельного страдания, обрывающего нежную жизнь. Девушка с алмазной змейкой была Клеопатра. Жрица любви, чья экстатическая страсть, пропитанная каплями яда, волновала воображение миллионов мужчин, включая и тех, кто завороженно сидел за столиками.
Словозайцев издалека, находясь в тени, вытягивал руку с миниатюрным прибором, где мерцали бусины индикаторов. Из прибора к манекенщице тянулся лучик света, — касался плеча, мочки уха, гибкой талии. Есаул наблюдал за кутюрье, который управлял своей креатурой, как управляют на состязаниях моделями игрушечных самолетов и кораблей. Луч, летящий к манекенщице, разноцветно переливался. Становился голубым, розовым, нежно-зеленым. Будто в женщину впрыскивали цветные растворы. Если приглядеться, то луч был прерывистый, состоял из множества разноцветных корпускул. Словозайцев направлял к женщине потоки разноцветных молекул, которые погружались в живую плоть, меняли ее эмоции, управляли пластикой. Это были инъекции, уколы на расстоянии, сигналы биороботу, чутко на них реагирующему. Открытия следовали одно за другим, повергая Есаула в паническое возбуждение.
В не меньшем возбуждении находился Франц Малютка. Едва узрев взошедшую на подиум женщину, он, казалось, забыл о сидящей рядом Луизе Кипчак. Раскрыл в восхищении рот. Устремился к красавице обожающим лицом. Вострепетал могучим, охваченным страстью телом.
Девушка достигла края подиума, на мгновение застыла. Стало видно, как змейка качает беспощадной ядовитой головкой, готовая укусить. Малютка застонал. Когда жрица, повернувшись на каблуках, мелькнула соболиным хвостиком и пошла обратно, переставляя восхитительные ноги перед самым лицом Малютки, тот полез в карман. Извлек узкий сафьяновый футляр, где лежали женские, усыпанные бриллиантами часики, предназначенные для суженой. Извлек драгоценность и в упоении кинул красавице. Та подхватила дар на лету и, не глядя на дарителя, удалилась по ковру.
Аметистовый прожектор погас. Вспыхнул ровный свет. Все нажимали пульты для голосования, подносили к губам бокалы и аплодировали. Оба оркестра утомленно умолкли. И среди воцарившейся тишины сочно прозвучала пощечина. Это взбешенная Луиза Кипчак припечатала свою изящную, но увесистую пятерню к толстой, гладко выбритой щеке Франца Малютки.
— Ты потный кобель!.. Похотливый кабан!.. У тебя весь разум помещается в яйцах!.. Я подарила тебе свою невинность, породнила с аристократической фамилией, ввела в высший свет!.. Старалась превратить тебя из неотесанного мужика и бандита в человека комиль-фо!.. А ты кидаешься на первую встречную блядь, позоришь меня перед обществом!.. Вот что значит моя первая морщинка!..Ты заметил ее и побежал к другой!.. Вот что значит первое дуновение осени, посыпающей голову женщины серым пеплом, накладывающей на чело первые признаки увядания!.. Я ухожу от тебя, негодяй!.. Прикажи капитану спустить шлюпку. Уплыву в ночь, и пусть на берегу я стану жертвой грубых мужиков, неотесанных русских крестьян, за освобождение которых от колхозного рабства отдал жизнь мой благородный отец!.. Капитан, шлюпку! — патетически воскликнула Луиза Кипчак, указывая на берег, где светились тусклые огоньки нищей деревеньки.
— Дорогая, ты не так меня поняла! — силился бъясниться Франц Малютка. — Это был невольный порыв!.. Я принял ее за тебя!.. Мне в глаза попали какие-то цветные частицы, и я потерял рассудок!..
— Не говори ничего, мерзкий обманщик и коварный изменник!.. Капитан, шлюпку!.. О моя первая морщинка посланница близкой осени и неизбежной зимы!.. О моя бедная маменька, делающая себе каждый месяц подтяжку, наматывающая на металлический винт свою нежную аристократическую кожу!
Стеклярусова, услыхав вопль возлюбленного чада, кинулась с кулаками на обидчика. Но вовремя опомнилась. Обернулась к верному Токе и раздраженно прошептала:
— Винтик поверни, дуралей!
Тока залез ей за шиворот и повернул на пол-оборота тайный винт, отчего вся кожа мадам Стеклярусовой натянулась, как барабан, издав легкий треск.
— Отпусти немного, — прохрипела мадам Стеклярусова ртом, который разъехался до ушей и никак не сдвигался.
Тока ослабил винт. Дама в изнеможении опустилась на стул, забыв, зачем подымалась.
Между тем общество кинулось утешать прекрасную Луизу. Все упрекали Малютку, тот смущенно сопел, топтался на месте. Мучился, видя, как по прекрасному лицу возлюбленной текут обильные слезы.
Вновь заиграл одесский квартет. Под пение негромких скрипок на освещенный подиум поднялся Словозайцев. Он был изящен и прост. Движения его были уверенны и элегантны.
— Дамы и господа, — произнес кутюрье. — Проведен подсчет голосов, который позволил жюри выбрать из всех претенденток ту, что удостаивается титула «Мисс Бродская»… Кстати, вам будет небезынтересно узнать. Когда я был на Венецианском карнавале, где представлял мою коллекцию «Гвельфы и гибеллины», мне довелось побывать на венецианском кладбище «Сан-Микеле». Том самом, где покоится прах великого поэта, чье имя носит наш теплоход. Должен заметить, что могила Иосифа Бродского находится в нескольких метрах от могилы другого великого поэта — Эзры Паунда, друга Бенито Муссолини и певца фашизма. Два поэта, иудей и фашист, оказались рядом, в венецианской земле, в двух соседних могилах. Можно было предположить, что между соседями возникнет непреодолимая распря. Но земная жизнь после смерти обретает перевернутую проекцию. Под землей между Бродским и Паундом установились великолепные отношения. Чтобы удобнее было ходить друг к другу в гости, они прорыли подземный ход и ночами, когда кладбище пустело и сторожа удалялись на покой, они сходились вместе и читали друг другу стихи. И те, что были написаны при жизни, и совершенно новые, свежие, написанные под землей. Они засиживались друг у друга в гостях, иногда у Паунда, иногда у Бродского. Сидели до зари, едва успевая разойтись по домам до появления первых посетителей и кладбищенских сторожей. Иногда они менялись могилами, и Эзра Паунд оставался под надгробием Иосифа Бродского, а тот коротал день в могиле знаменитого фашиста. В редких случаях, но и это бывало, они ночевали вместе, в одной могиле, то у Бродского, то у Паунда. Но такое случалось нечасто. С помощью новейших изобретений, уникальных, сконструированных нами приборов, удалось подслушать их поэтические чтения. Уже готовится к выходу сборник их посмертных стихов под названием «Рифмы Сан-Микеле», где потустороннее творчество открывает нам безбрежные горизонты того, что именуется «жизнью после смерти». А теперь объявляю имя победительницы! — Словозайцев воссиял лицом, которое превратилось в хрустальную люстру Георгиевского зала. — Приветствуйте «Мисс Бродскую»!.. Топ-модель по имени Фи-Фи!.. На сцену!
Ахнул медью и золотом, вскипятил ночь, раскалил ее добела новоорлеанский оркестр. Неистовые негры затанцевали со своими саксофонами и ударниками. Выпучивали фарфоровые белки, раздули глянцевые черные щеки, высовывали красные языки. На подиум вышла та, что еще недавно изображала Клеопатру, сияющая, в ореоле победы, в божественной наготе. С ее ноги исчезла алмазная змейка, но на запястье сверкали бриллиантами миниатюрные часики, показывая мгновение ее триумфа.
Луиза Кипчак, выпустив когти, попыталась было кинуться к ней и отобрать драгоценную вещицу, но властный взгляд кутюрье остановил бешеную от ревности женщину.
— Поприветствуем победительницу! — воскликнул модельер, обнимая за голые плечи красавицу.
