— Мне это не понадобится, — возразил мой отец.
— А ну как придут? — спросил мистер Кукузза. — Что тогда?
— Кукузза, я родился в Ньюарке в 1901 году. Всю жизнь я вовремя платил за квартиру, вовремя платил налоги и вовремя платил по счетам. Я ни разу не обманул ни одного клиента ни на копейку. Я ни разу не преступил закона. Я верю в нашу страну. Я люблю нашу страну.
— Я тоже, — отозвался наш могучий сосед с первого этажа, черный кожаный пояс которого был так широк, что его вполне можно было увешать головами поверженных врагов, — во всяком случае, глядя на него как загипнотизированный, я представлял себе именно это. — Я приехал, когда мне стукнуло восемнадцать. Лучшая страна в мире. И никакого тебе Муссолини.
— Я рад, что вы воспринимаете это именно так, Кукузза. Муссолини — это настоящая трагедия для Италии. Это настоящая трагедия для людей вашего чекана.
— Муссолини, Гитлер — меня от них блевать тянет.
— Знаете, что я люблю, Кукузза? День выборов, — сказал мой отец. — Мне нравится голосовать. Достигнув совершеннолетия, я не пропустил ни одних выборов любого уровня. В 1924 году я голосовал против Кулиджа и за Дэвиса, а выиграл Кулидж. И мы все скоро узнали, как Кулидж обошелся с несчастным народом нашей страны. В 1928 году я голосовал против Гувера и за Смита, а выиграл Гувер. И мы все скоро узнали, как обошелся с несчастным народом нашей страны уже он. В 1932 году я во второй раз голосовал против Гувера и в первый раз за Рузвельта, и, слава Богу, Рузвельт выиграл — и ему удалось поставить Америку на ноги. Он вывел страну из Великой депрессии и дал народу то, что пообещал — «Новый курс». В 1936 году я голосовал против Лэндона и за Рузвельта — и опять Рузвельт выиграл; только два штата — Мэн и Вермонт — проголосовали за Лэндона. Даже в Канзасе он победить не сумел. Рузвельт одержал победу с самым подавляющим преимуществом за всю историю президентских выборов — и опять-таки он выполнил все обещания, данные трудящимся в ходе избирательной кампании. Ну, а как отблагодарили его за это избиратели в 1940-м? Предпочли ему фашиста. Не просто идиота вроде Кулиджа, не патологического глупца типа Гувера, но самого настоящего фашиста, именно за свой фашизм и награжденного гитлеровской медалью. Они предпочли Рузвельту фашиста в связке с фашистским подпевалой Уилером, они ввели в правительство Генри Форда — не просто антисемита, единодушного по еврейскому вопросу с Гитлером, но и по сути дела рабовладельца, который превратил своих рабочих в придаток к машинам. И вот, сэр, вы приходите ко мне нынче вечером и предлагаете мне пистолет. В Америке, в 1942 году, только что въехав сюда, будучи человеком, которого я толком даже не знаю, вы приходите ко мне и предлагаете пистолет, чтобы я смог защитить себя и свою семью от толпы погромщиков, возглавляемой самим Линдбергом. Только не подумайте, Кукузза, будто я не испытываю благодарности. Я никогда не забуду вашу заботу. Но я гражданин США, и моя жена тоже, и мои дети тоже, и гражданином США был… — Тут голос отца предательски задрожал. — …Уолтер Уинчелл…
И как раз в это мгновение по радио заговорили об Уолтере Уинчелле.
— Тсс, — тут же зашипел отец. — Тсс! — Как будто кто-нибудь, кроме него, держал речь. Мы все слушали радио — даже Джой со своим слуховым аппаратом, — слушать было так же естественно, как птицам — лететь на юг, а рыбкам — плавать в школьном аквариуме.
Тело Уолтера Уинчелла, застреленного сегодня днем в ходе политического митинга в Луисвилле, штат Кентукки, предположительно, членом Национал-социалистической партии США в сообщничестве с Ку-клукс-кланом, будет нынешней ночью доставлено из Луисвилла на Пенсильванский вокзал в Нью-Йорке. По приказу мэра Нью-Йорка Фьорелло Лагуардиа и под охраной нью-йоркской полиции гроб с останками покойного пробудет в центральном зале вокзала все утро. Согласно иудейскому обычаю, обряд прощания пройдет в тот же день, начавшись в два часа, в храме «Эману-Эл» — самом большом во всем Нью-Йорке. Церемония будет транслироваться по громкоговорителям на всей Пятой авеню, где ожидается скопление десятков тысяч людей. В ходе гражданской панихиды, наряду с мэром Лагуардиа, выступят сенатор-демократ Джеймс Мид, губернатор штата Нью-Йорк, иудей по вероисповеданию, Герберт Леман и бывший президент США Франклин Д. Рузвельт.
— Свершилось! — воскликнул мой отец. — Он вернулся! ФДР вернулся.
— Вот уж вовремя, — сказал мистер Кукузза.
— Мальчики, — продолжил отец, обняв нас с Сэнди за плечи. — Вы понимаете, что это означает? Это начало конца фашизма во всей Америке! Никакого Муссолини, Кукузза, здесь не будет — никакой Муссолини здесь не пройдет!
Элвин появился у нас дома на следующий вечер, приехав на новехоньком зеленом «бьюике» в обществе Минны Шапп, с которой, как выяснилось, он был помолвлен. Само слово «помолвка» (и производные от него) чрезвычайно волновало меня в детстве и раннем отрочестве. Оно превращало девицу, к которой относилось, в нечто особенное: помолвленной (еще не стопроцентной невесте) полагалось в гостях у родителей или ближайших родственников будущего жениха сидеть не поднимая глаз и помалкивать из страха сделать что-нибудь не так. В данном случае изюминка помолвки заключалась не в самой суженой, а в ее отце и, соответственно, будущем тесте Элвина: это был крупный делец, который, как предполагалось, сумеет пристроить зятя, занимающегося пока суд да дело поставками нелегальных игральных автоматов в обществе двух громил — наполовину грузчиков, таскающих оборудование на плечах, наполовину «быков», выбивающих долги из клиентов, — и, одев его в шелковый костюм от хорошего портного и в дорогую сорочку с белой монограммой на белом фоне, «посадит» на ресторан в Атлантик-Сити. Хотя сам мистер Шапп, стартовав в двадцатые годы как Билли Шапиро по прозвищу Шарик, крышевал проституток мужского и женского пола и водился с самыми грязными подонками в самых отвратительных — самых трущобных и самых разбойных — районах южной Филадельфии (среди этих подонков был и дядя Шуши Маргулиса), к 1942 году суммарный доход от пинбола и игральных автоматов составлял уже пятнадцать тысяч не подлежащих налогообложению долларов в неделю, а Билли Шарик превратился в Уильяма Шаппа-второго, высокочтимого члена клуба «Грин-Вэлли», участника еврейской общественной организации «Брит-Ахим» (куда он по субботам водил свою жизнерадостную супругу — да и кто бы не порадовался жизни в таких брильянтах? — потанцевать под музыку Джеки Джейкобса и его «Веселых джазистов») и прихожанина синагоги «Хар Цион» (на кладбище которой, в самом живописном уголке, он заблаговременно прикупил участок для себя и для своих близких), не говоря уж о его восемнадцатикомнатном особняке в респектабельном пригороде Мэрион, выстроенном и обставленном с роскошью, в котором жил весною, летом и осенью, и о шикарных апартаментах в пентхаусе (заветная мечта мальчика из бедной семьи), который он ежегодно снимал в Майами, в прибрежном отеле «Эден-Рок», на всю зиму.
В свои тридцать один Минна (на восемь лет старше Элвина) была очень белолицей, и в тех редких случаях, когда она осмеливалась хоть что-нибудь сказать своим писклявым, чуть ли не младенческим голоском, выговаривала каждое слово так тщательно, словно только что научилась отвечать на вопрос: «Который час?» Всё в ней свидетельствовало о том, что ее отцу принадлежал, наряду с компанией междугородных перевозок (представляющей собой официальную вывеску нелегального игорного бизнеса), лобстер-хаус площадью в полакра прямо через дорогу от Стил-Пиер, возле которого по выходным машины парковались в два ряда, а поскольку после отмены сухого закона доходы Шарика несколько снизились, предприимчивый Шапиро открыл стейк-хаус «Ориджинал-Шаппс», мгновенно сделавшийся популярным среди, как выражаются в Филадельфии «еврейской черни». Таким образом отец Минны искупал в глазах Элвина чуть ли не все недостатки дочери. «Уговор у нас с тобой будет такой, — сказал Шапп Элвину, выдав ему деньги на покупку обручального кольца для собственной дочери. — Минна тебе дает, ты с ней живешь, а я даю жить вам обоим».
Вот каким образом мой двоюродный брат собирался обзавестись шелковыми костюмами от дорогого портного и взять на себя почетную ответственность лично препровождать за ресторанный столик таких крупных шишек, как коррумпированный мэр Джерси-Сити Фрэнк Хейг, чемпион Нью-Джерси в полутяжелом весе Гас Лесневич, король рэкета Мое Далиц из Кливленда, его коллеги Кинг Соломон из Бостона и Майк Коэн из Лос-Анджелеса и даже сам Мейер Лански по прозвищу Башка, когда им случится съехаться в Филадельфию на гангстерскую сходку. И, разумеется, регулярно, в сентябре каждого года, приветствовать только что коронованную Мисс Америка со всей ее вусмерть перепившейся свитой. Обласкав и приветив каждого из дорогих гостей и посулив им небывалого качества омаров, Элвин щелчком пальцев должен был дать понять официанту, что прием и на сей раз произойдет за счет заведения.
