Установив в этом заповеднике безвкусицы свое безоговорочное господство, он незамедлительно поменял кумиров, набрав новых исполнителей, среди которых первым номером стал его собственный сын.
Публика, как он и ожидал, ничего не заметила.
А Трубачев, почесав голову под париком, задумчиво сказал: "Странно устроен человек, в его любимом "Спартаке" может не остаться ни одного игрока из прежнего состава, в ней вообще могут играть только черномазые "варяги" из стран Латинской Америки, а он все равно будет истово болеть за родной клуб".
По моей подсказке Виталик взял сценический псевдоним двух своих предшественников, причудливо объединив их фамилии и создав лингвистическое новообразование, звучавшее весьма убедительно и которое я здесь не привожу лишь потому, что оно и так всем хорошо известно.
Выступая на сцене, Виталик все делает точно так же, как делают на эстраде исполнители популярных песенок уже великое множество лет, то есть прыгает как обезьяна, размахивает руками и разевает рот, изображая пение.
Публике нравится.
Поет за Виталика несчастный, которого держат в клетке, как дикое животное. Кормят дублера раз в день, чтобы громче и злее пел.
Трубачев, конечно, сумасшедший.
Но и мир наш, скажу я вам…
Повторяю, я абсолютно уверен, что Трубачев сумасшедший.
Впрочем, когда и кому это мешало управлять и руководить?
Даже целыми народами и странами?
Может, Сталину или Ивану Грозному?
Да, Трубачев едва не казнил собственных детей…
А царь Иван, да и Петр Великий разве церемонились со своими сыновьями?
И что, они были нормальны?!
Поэтому не вижу препятствий, которые могли бы помешать Трубачеву руководить кем и чем угодно.
И еще. Как многие сумасшедшие (о степени их ненормальности могу судить в результате многолетнего с ними общения — вокруг меня всегда было навалом психов, видно, таков уж, испокон веку, — и другим быть не может, — мир искусства), Трубачев помнит совсем не то, что помнят обычные люди. И забывает то, что, казалось бы, забыть невозможно.
Тут я как-то поинтересовался, куда подевался его горб? Я сильно рисковал, задавая этот вопрос, но, судя по всему, он, решив избавиться от горба, не заглянул внутрь котомки и забросил ее в какой-нибудь дальний угол.
"Что это с вами, друг мой? — удивился он. — Я никогда не был горбат!"
И Трубачев, повертев пальцем возле виска, посмотрел на меня своими чистыми детскими глазами.
Странный он все же человек…
А я вновь обратился к содержимому этой самой котомки, еще раз внимательно перелистав каббалистическую тетрадь. И набрел на такую запись. Сделанную уже не детскими каракулями, а почерком человека, знакомого со скорописью, то есть с быстрым письмом, и потому также сложную для прочтения.
"В Апокалипсисе, главе тринадцатой, — читал я, напрягая глаза и чертыхаясь, — стихе восемнадцатом сказано: "Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть".
Кажется, у Толстого, я встречал эти строки. Открыл "Войну и мир". И на странице 74-й третьего тома нашел то, что искал.
Используя книгу великого писателя как инструкцию, я, прежде всего, постарался "разобраться" со своим именем, отчеством и фамилией. И вышло, что имя соответствует шести, отчество — тоже шести, а вот с фамилией вышла заминка. Никак не желала она превращаться в шестерку.
Я попытался подкрасться к решению с разных сторон, исхитрялся, притягивал искомое решение, как говорится, за уши, но, увы, ничего не получалось. Выходила то двойка, то семерка, то десятка, но никак не шестерка.
А мне так хотелось оказаться Антихристом!
И тут я вспомнил, что Трубачев ведь тоже Сергей Андреевич.
Уже предчувствуя исход поисков, я с известной долей тревоги приступил к вычислениям.
И все сошлось! Фамилия Трубачев дала твердую шестерку. И без каких-либо ухищрений…
Если верить кабалистической системе, в соответствии с которой в результате получилось шестьсот шестьдесят шесть, Сергей Андреевич Трубачев был Антихристом!
Вот так номер! Вот бы посмеялись мои друзья!
Теперь о двух колодах карт, позаимствованных мною у Трубачева. Как-то — забавы ради — я решил с этими-то колодами карт повторить давнишний опыт, когда я, сам того не желая, запугал одну милую барышню, демонстрируя ей свои таланты карточного чародея.
Все получилось!
Не подглядывая, — честное слово! — я безошибочно назвал все карты, которые держал перед собой рубашкой кверху. Увы, свидетелей не было, так что приходится верить мне на слово.
Или карты волшебные, или во мне гуляет множество разнообразных таинственных сил…
Не считая этих развлечений, моя жизнь была бы тосклива, если бы в ней не появилась идея-фикс, которая согревала мою поскучневшую, холодеющую, но все же сохраняющую остатки неуемности, душу возможностью напоследок открыть оглушительную пальбу из всех стволов по некой цели…
…Стоит ли говорить, что союз, о котором мы столковались с господином Трубачевым, состоялся, и в настоящее время я являюсь звеном в цепи, размеры которой постоянно увеличиваются. Естественно, за счет новых грешников, коим несть числа.
Можно было бы сказать, что я смирился с господином Трубачевым, если бы не упомянутая выше идея-фикс…
Видно, так устроен мир, что в нем нет места для чистых, рыцарственных порывов. Их заменяют слова о чистых, рыцарственных порывах… В которые, похоже, перестают верить даже те, у кого не хватает духу и ума грешить по-крупному.
Грешить по-крупному — это ведь тоже талант иметь надо…
Грешить по-крупному — это не значит изменить жене.
Это значит — изменить себе. А этот грех куда интереснее, привлекательнее и страшнее… И соблазнительнее!
В мире нет места равновесию и соразмерности, о которых твердят теоретики с небесно-чистыми глазами правдоискателей.
Прав был покойный Юрок, Зло ощутимо побеждает. На всех фронтах.
Потерявшее надежду Добро испуганно прячется за спины идеалистов, которые скоро все до единого падут под ударами все чаще и чаще побеждающего Зла.
Так есть ли смысл в том, чтобы безвестно пасть на поле брани, возле которого уже томятся в ожидании сытного обеда несметные полчища крыс, ворон, шакалов, гиен и прочих падальщиков, принявших обличье людей?
Не лучше ли, по примеру Симеона Шварца, Бовы и многих других, примкнуть к триумфаторам, к этим непобедимым силам Зла?
Ведь жизнь дается один раз… И прожить ее надо так, чтобы… Как там у Островского-то?..
Кстати, Исфаил Бак занял место руководителя Академии и, по отзывам, неплохо справляется со своими обязанностями. Бова по-прежнему заместитель. За него-то я спокоен…
…Я опустился до того, что покупаю костюмы только от Пьера Кардена. Часы меняю не чаще одного раза в полгода, стоит ли говорить, что это Картье?
Когда я утром просыпаюсь в своей роскошной спальне, обставленной в стиле Людовика XIV, мой камердинер, которого я вызываю нажатием кнопки, приносит мне в постель бокал сухого калифорнийского вина урожая — скажем так — середины двадцатого столетия. Иногда я прошу принести охлажденного шампанского. С этого начинается мой рабочий день. Рабочий день парвеню.
Глубокое осознание того, что я выскочка, вовсе не мешает мне наслаждаться плодами богатства.
Но я выскочка с вывертом. Заказывая нечто экстравагантное, вроде ведра квашеной капусты, которое я недавно вытребовал в "Метрополе", я действую в стиле русских купцов конца девятнадцатого столетия, описанных старым пройдохой дядей Гиляем.
Это мой протест. Протест, так сказать, наоборот. Новым русским, которые себя и свои капризы воспринимают абсолютно серьезно, этого не понять никогда.
Появилась целая генерация (откуда они взялись?!) публичных людей, которые с умным видом несут такую дичь, что становится стыдно за них самих и за наше несчастное время.
Образ и стиль жизни этой тупиковой ветви древа человечества заключаются в том, чтобы, противопоставив себя окружающему миру, вырвать из него как можно больше удовольствий, денег и благ.
Принципиальное отрицание каких-либо принципов у них возведено в принцип.
Последняя максима сильно попахивает Юрком. Он, под занавес старчески злобствуя и скрежеща на поворотах, обожал полить нашу сумасшедшую эпоху смесью яда с мертвой водой.
