Алекс постоял некоторое время, как будто чего-то ждал, потом сказал — как скомкал:
— Жаль…
И ушел.
— Ничего не понимаю, — пожал я плечами, — эти похороны нас всех доконают…
— Не разыгрывай из себя дурака! — набросился на меня Шварц.
— Сема! Что с тобой?!
— Чувствовал я, что ты переменился! — кричал Шварц. — Я же твой друг! Как ты мог?..
Ага, сработало!
Я с трудом сдерживал самодовольную улыбку…
— Сочувствую, — сказал я и с усилием зевнул, — сочувствую и скорблю, но я-то здесь при чем?..
— Врешь, не верю! Сглазил ты! Сглазил! И я не верю тебе! Что я, тебя не знаю! Ты сейчас врешь! Голос подводит! Юлишь и виляешь!.. Что, надоело корчить из себя неудачника! Но какой же болван этот Алекс! Серж, учти, я тебя понимаю. Только я! Я сам такой же… И я всегда был тебе другом… Я целиком и полностью на твоей стороне. Хотя там были мои картины!
— Твои картины, говоришь? Ничего, не расстраивайся… Новые напишешь… Сема, будь другом, сгоняй за пивом.
А дальше жизнь покатилась, полетела, помчалась, понеслась, будто сорвавшись с цепи, поскакала, не разбирая дороги, к пропасти, которая соблазнительно пованивала случайной удачей, тысячу раз купленным и тысячу раз проданным счастьем, вспоенной грязными иллюзиями, завистью и прочими прелестями, недоступными людям с чистой совестью и доброй душой.
Хорошо, наверно, грешить, не сознавая всей гнусности совершаемого греха.
Я же — прекрасно все понимал…
Можно было ожидать, что во мне начнут неистовствовать противоречивые страсти, что меня начнут раздирать сомнения и угрызения совести, но ничего подобного не произошло.
Я был спокоен, как человек, целиком утративший центральную нервную систему. Эмоции бушевали где-то в стороне. В моем же сердце царил покой.
Видимо, я легко привыкаю к собственной подлости. Вот не знал, а то давно бы занялся этим прибыльным делом — совершением ненаказуемых законом преступных деяний. И верно, кому придет в голову привлекать меня к ответственности за сглаз? Дина знала, что говорила…
В течение нескольких недель я с сохраняющей безучастие совестью легко убрал со сцены всех своих соперников.
Надо ли говорить, что Трубачев деятельно помогал мне?
По совету этого мерзавца я нанял группу профессионалов, которые работали над колоссальными полотнами, с которыми я в одиночку никогда не справился бы.
Я только на минутку заскакивал в мастерскую, где полным ходом шли работы над очередным полотном, придирчивым глазом мастера осматривал квадратные метры будущего шедевра, давал сдержанные указания и убегал, сославшись на занятость и оставляя опытным помощникам возможность творить по собственному разумению.
Распаляя себя мыслями о предстоящих удовольствиях, бежал к любовнице или на какой-нибудь обед с известными всей стране людьми, куда меня уже самого приглашали в качестве изысканного угощения.
Расплачивался я со своими помощниками ничтожными суммами, забирая себе практически все, что получал от заказов. И полагал такое распределение доходов вполне справедливым.
Голодный всегда работает лучше сытого. Это я усвоил твердо. Голодный лучше работает потому, что его подстегивает страх перед туманной непредсказуемостью завтрашнего дня. (Нет, какова сентенция!..)
В этой моей подлости нет ничего оригинального. Музеи всего мира забиты полотнами великих художников, где доля участия этих художников была так мала, если не сказать ничтожна, что очень часто ограничивалась тем, что они ставили свое прославленное имя в одном из углов картины. Все остальное делали "негры".
Знаю по себе, нет ничего более приятного, чем такая работа…
Мой новый и опасный друг Трубачев, кстати, его зовут, как и меня, Сергеем Андреевичем — удивительно неприятное совпадение! — говорит, если бы мои
помощнички работали под страхом смерти, было бы еще лучше.
Не знаю…
Думаю, это слишком.
Хотя…
Трубачев уверен, что Булгакову вряд ли удались потрясающие, очищающие и освежающие душу последние страницы его бессмертного романа, если бы он, врач по образованию, не знал со всей определенностью, что скоро умрет.
Занятная параллель, не правда ли?..
Вообще, надо сказать, господин Трубачев стал нередко удивлять меня самыми неожиданными высказываниями.
Наряду с заявлениями вроде "я и мой народ", "я знаю, чего хочет мой народ", "русский мужик слышит меня", он принялся рассуждать о будущем России, о нравственном состоянии нации, о литературе, театре, кино, поэзии, телевидении, музыке, науке, молодежи, космосе, в общем обо всем том, о чем не имеет ни малейшего представления и с чем ему не терпится — как он говорит — "разобраться"…
Судя по всему, у него далеко идущие планы, они не ограничиваются сегодняшним днем. И Трубачев мечтает везде установить свой порядок.
"Не может быть никакой демократии в России, — убежденно говорит этот плешивый мудрец. — Все решает твердая рука патриотично настроенного лидера. И поменьше сложного! Народ кормится простыми истинами. И в жизнь их надо проводить с помощью средств массовой информации, к которым теперь с полным правом можно причислить всю современную литературу.
Прав был великий пролетарский писатель, литература должна быть понятна! И понятна сразу, сходу! Вот возьмите, например, Набокова. Он так засекретил всё в своих романах, что его перестали читать. Перевелись любители задумываться. Им на смену пришел массовый читатель, требующий простого, внятного, доступного чтива.
И я дам ему это чтиво! Это будет что-то вроде комиксов. Я до предела понижу интеллектуальный уровень общества. Чем глупее люди, тем легче учить их правильной жизни. Литература должна быть ясной, простой, элементарной. Смысл, который вкладывает автор в свое произведение, должен мгновенно доходить до сознания читателя.
И тут мои девочки вне конкуренции! Уж они-то, уверен, не подкачают! Они так набили руку в этом деле, используя при создании своих шедевров лишь словарь для школьников младших классов, что на их книгах уже учатся студенты журфака.
И скоро не надо будет тратить энергию и деньги на то, чтобы искусственно понижать уровень читающей публики. Он будет понижаться сам. Процесс уже идет. И этот процесс необратим.
Жаль, что ваш покойный приятель придерживался иного мнения. Он погиб в бою с куда более сильным противником. Ибо этот противник не соблюдает никаких правил, а Король их придерживался. Ну почему он был так глуп? Не желал перестраиваться, не желал подлаживаться. Верил в конечную победу справедливости. Глупец…
Еще никто не выигрывал в борьбе с беспринципностью, пошлостью и ложью. Ему бы понять это… Он мог принять участие в создании новой литературы, поставив на поток свой дар, который угас теперь вместе с его смертью… Он мог бы с легкостью заткнуть за пояс моих глупышек, он мог возглавить движение назад, к шалашам, шкурам, каменным топорам, пещерам и катакомбам!"
Трубачев носит теперь черный парик, и он отпустил усики. Он как две капли похож на известного политического деятеля середины двадцатого века, позорно прославившего свое грубое имя самой страшной в истории человечества войной и поголовным истреблением у себя на родине и в завоеванных странах представителей вечно гонимого великого народа.
Трубачев страшен несокрушимой уверенностью в своем праве решать всё и за всех единолично.
Его бизнес-машина завертелась после смерти Юрка с удесятеренной скоростью, завалив отечественный рынок красочно упакованным низкопробным товаром.
Теперь мне ясно, какими наивными выглядели попытки моего покойного друга зацепиться за великих предтеч. Никому, как оказалось, это теперь не нужно… Куда подевались любители интеллектуального чтива, несколько оживившиеся при появлении произведений Юрия Короля?..
Наладив гигантское производство большого количества нарезанных в четверку листов бумаги разного формата, напечатанных и собранных вместе, переплетенных и склеенных клейстером, господин Трубачев не успокоился и тут же нашел себе новое занятие.
Он с детства обожал эстраду.
Решив монополизировать это перспективное в финансовом отношении дело, он с моей помощью (вот когда я с удовольствием применил на практике свой дьявольский дар сглаза!) спровадил на кладбище десяток самых влиятельных заправил шоу-бизнеса, диктовавших моду на эстраде и телевидении.
