Мы были там.
Нет, не были.
Да, были.
Светло. Холодно, зуб на зуб не попадает. Какой-то попрошайка что-то хрипит в наш адрес; может, проклинает, может, просит деньги. Мы шарим в карманах и обнаруживаем двадцатку и немного мелочи.
Подаем двадцатку нищему; он видит боль в наших глазах и смотрит на нас с благодарностью, которая тут же сменяется разгоняющим алкогольную муть страхом. Он берет бумажку и бормочет что-то невнятно
(Вскоре после шахтерской забастовки, узнав, кто твой настоящий отец, ты уехал в Лондон и поступил на службу в полицию. Ты снова просиживал часами над газетными вырезками. Ты размышлял о собственных проблемах и возлагал ответственность за них на него, своего биологического отца. Его, самого ненавидимого и страшного из всех заключенных страны, содержали, заботясь о безопасности как его собственной, так и других людей, в отдельной камере. Его называли Чудовищем. И ты старался не думать о нем, ты гнал от себя тревожные мысли, ты продолжал жить. Ты был нормальным. Ты бросил шахту и поступил в полицию. Женился. Остепенился. У тебя родился ребенок. Ты был нормальным. Вот только приступы беспричинного беспокойства... Депрессии... Желания...)
Мы движемся в противоположном направлении, туда, откуда пришли. В витрине видим густую темную щетину. Надо побриться.
Что еще делать, как не идти домой.
Домой.
У меня нет фотографий. Только воспоминания. Я отчетливо помню, как поехал посмотреть на него.
На отца. Того, который никогда не изводил меня, никогда не заставлял есть уголь, никогда не называл меня дьявольским отродьем. И все равно я ненавидел его больше всех на свете.
Я привык бывать в таких местах по служебным делам. Я уже не замечал их. Но то место было трудно не заметить, трудно не почувствовать его гнетущую, тошнотворно-унылую мрачность. Громадная стена словно тянется по всей длине жуткой пустоты, заполненной дерьмовыми городишками, поселками, промышленными строениями и старыми шахтами, разбросанными между Эдинбургом и Глазго.
Внутри - запах. Пахнет дезинфектантом. Другого такого запаха нет. Он напоминает больничный, но намного более затхлый и вонючий.
Я уже трясся, когда тюремный сторож Джош Хартли от крыл мне камеру. Вся моя информация о нем ограничивалась нечеткой фотографией в «Дэйли Рекорд». Он представлялся мне воплощением зла. Действительность оказалась куда прозаичнее. Весь мой мандраж куда-то ушел, сменившись презрением и злостью, когда я увидел скрюченную старческую фигуру. Неужели это и есть Чудовище? Глаза. Они вовсе не были глаза ми убийцы, но вполне могли принадлежать какой-нибудь мерзкой карге, посвященной в грязную сплетню. Крючковатый нос, совсем не такой, как у меня - мой достался мне от матери. Мне хотелось швырнуть его на пол и растоптать ему башку, выбить из него жизнь, забрать се у него так же бездушно-грубо, как он когда-то дал мне мою. Я подумал о матери. Я презирал се за слабость. Как могла она позволить этому жалкому существу сотворить с ней такое? Как посмела не отбиться от него?
Хотела ли она этого? Хотела ли его? Хотела ли такого? Нет. Никогда.
Как могла она выносить в себе семя такой дряни, послушавшись поучений гребаной церкви, управляемой мудаками, которые и пизды-то не видели. Или даже голой жопы.
Это противоречило всем правилам.
Правила запрещают оставлять преступника данной категории наедине с офицером, а уж тем более с посторонним копом, но сторож служил в тюрьме не первый год. Он дал мне пять минут. Всего пять минут. Более чем достаточно, когда ты прошел школу скользких ступенек. Я думал, что скажу ему что-нибудь. Спрошу, потребую, обвиню. Но нет, такого желания не возникло. Зачем? Я просто молча шагнул к Чудовищу.
- Что тебе надо? Чего ты хочешь? - закудахтал он, чувствуя мою ненависть.
Когда сторож вернулся, мои руки сжимали шею Чудовища, а его голова отскакивала от стены.
Джош Хартли остановил меня. Вытащил из камеры. Чудовище и сейчас гниет в специальной тюрьме для психов. К побоям он привык - охранники спуску не дают, но я надеюсь, что тот раз запомнился ему как особенный. А может, и нет.
(Послушай меня, Брюс, ты не такой, как он. Он сделал свой выбор, ты сделал свой. Ты решил защищать людей от таких, как он, негодяев. Ты встал на сторону закона. Не будь слишком суров к себе. У тебя есть семья. Ты не такой, как У тот монстр. Все хотели, чтобы ты стал таким, как он; с самого начала ты был тем, кого пинали несчастные, запуганные людишки. Такую роль они отвели тебе. Но ты другой, Брюс, ты не похож на него. Забудь Рону. Была ведь Кэрол. У тебя была Кэрол. Кэрол была Другой. Ты влюбился в нее, и вскоре после возвращения из Лондона вы поженились.)
Переключаю каналы. Документальный фильм о Маргарет Тэтчер.
(Но импульсы не погасли. Импульс унижать и контролировать, чтобы заполнить внутреннюю пустоту. Ты думаешь о своем родителе. Ты отвергнутый и гордый. Потребность унижать, причинять боль и контролировать не слабеет. Посчитаться с ними. Ты думаешь о том, как было бы хорошо стать политиком. Как это должно быть прекрасно, начать войну. Послать на смерть тысячи людей. Ты преклоняешься перед Тэтчер после Фолклендов. Представляешь, какой кайф испытала она в тот момент, когда с ее губ слетело слово «ликуйте». Вспоминаешь, как в детстве, когда другие мальчишки воображали себя солдатами, ты мечтал сидеть за дубовым столом и отправлять умирать других. Ты репетировал речи, в которых клеймил врагов. Ты смотришь на свою работу и проклинаешь все ограничения, как личного свойства, так и наложенные извне. Учитывая обстоятельства, ты понимаешь, что не сможешь добраться до власти, не пройдя бесконечно утомительный путь. Но тебе необходима защита, потому что нормальные, желая защитить себя, упрячут тебя в тюрьму Служба в полиции представляется самой верной ставкой.)
Переключаю каналы. Джуди Чалмерс исследует Большой Барьерный Риф...
(Задело. Австралия манит. Тебе нравилось в славящейся коррумпированностью полиции Нового Южного Уэльса. Но ты вовсе не был таким уж плохим человеком. При всех обстоятельствах ты всегда возвращался домой к Кэрол. У тебя была Кэрол.)
Выключаю телевизор.
У меня была Кэрол, но я ебал всех, кого только мог, без разбору: проституток, родственниц, случайных ночных пташек, коллег по работе. Сказать по правде, нравились мне совсем немногие, но я всегда находил причины не признаваться себе в этом. Я ебал их всегда и везде, при каждом удобном случае.
Кэрол сделала это только один раз.
Кэрол отомстила нам, когда легла под черного. Сказана, что любит его. Больше я ничего о нем не знал: только то, что он черный и что она сказала, что любит его. Нам ничего не оставалось, как только прикончить его. Это случилось, когда мы были с ней, переодевшись в ее одежду. Мы пошли в тот клуб в ее платье, в больших туфлях, сделанных по специальному заказу в Ньюкасле. Уделали черного те недоумки. Уделали на лестнице. Нам оставалось только прикончить его, причем мы даже не знали, тот ли это парень, с которым была Кэрол. Мы добили черного молотком-гвоздодером, который всегда носили с собой и который купили в Челмсфорде, возвращаясь от Тони и Дианы. Драммонд могла обшарить всю Шотландию и ничего не найти. Молоток был нужен нам позарез - на улицах всегда хватает ищущих приключений подонков.
Да, мы были у Джемми Джо и видели Эфана Вури. Он пил, танцевал и веселился. Мы попробовали заговорить с ним, но он отмахнулся от нас. И тогда мы подумали, что именно с ним и была Кэрол. Он не пожелал с нами разговаривать. Отринул нас, меня и Кэрол. Он никогда не любил ее, только использовал. Мы не могли спустить ему это. Принципиально. Любой бы сделал то же самое. Поквитался бы с ним.
Эстелла Дэвидсон смотрела на нас весь вечер. Она видела нас в женском туалете. Она навела на нас Гормана и Сеттерингтона с их бандой. И тогда нам пришлось уйти.
Мы ушли и стали поджидать их. Чтобы расплатиться.
Черный привлек их внимание. Это они уделали его на лестнице. Я только прикончил, а первыми до него добрались они. Не знаю, чем он им насолил, да мне и наплевать; может, просто болтал с их птичками. Это их проблемы. Мне ни до кого нет дела, кроме себя. Хотя это не так.
(Не делай этого, Брюс. Не делай этого. Не делай этого. Ты же лучше, чем они. Не делай этого.)
Мне есть дело только до себя, поэтому мне нет дела до всех остальных.
Она считает, что может поступать так, как ей хочется, но вот уж хуй. Она и ребенка настроила против нас, рассказывая девчонке всякую чушь. Сука! Это из-за нее все пошло не так. Ее требуется наказать, заставить заплатить за все.
Мы звоним ее матери и говорим, что всего лишь хотим увидеть ребенка, хотим просто поговорить. О разводе.
Ее голос совсем не похож на голос Кэрол. Той Кэрол, которую мы знаем. Мы не находим места для слов, тех слов, которых она так долго ждала, тех слов, которые мы не способны были произнести, тех слов, которые, возможно, могли бы все поправить. В отсутствие слов она стала блядью, пиздой, дыркой, тем, что ебут, тем, над чем дрочат. Ей придется делать то, чего в иных обстоятельствах никогда бы не пришлось делать. Стать секс-игрушкой. Удовлетворять мои... потребности.
