Ирвин Ялом - Шопенгауэр как лекарство

Ознакомительная версия.

Новые фантазии; страсть охватила его и безудержным порывом ветра завертела и понесла прочь — прочь с того гордого возвышения, на котором он так долго оставался в невозмутимом одиночестве. Он вновь желал, он страдал, он хотел. И больше всего он хотел держать лицо Пэм в ладонях. Мысли перепутались, и ему вдруг представился морской лев в окружении гарема самок; потом лающий кобель, что снова и снова бросается на железную ограду, отделяющую его от текущей сучки. Он почувствовал себя животным, пещерным человеком, который, размахивая дубинкой, злобно рычит, отгоняя прочь незваных соперников. Он хотел обладать ею, лизать ее, вдыхать ее запах. Он вспомнил мускулистые руки Тони, и ему показалось, что он видит, как тот по-щенячьи, захлебываясь, глотает свое варево и потом отшвыривает лапой пустую миску. Он представил, как Тони ложится на нее — ее ноги раздвинуты, руки обнимают его… Эта кошечка должна принадлежать ему, ему одному. Она не имеет права мараться, предлагая себя Тони. Все, что она делала с Тони, омрачало его воспоминания о ней, обкрадывало его. Его вдруг сильно замутило. Он был двуногим.

Филип повернул и побрел вдоль причала, потом через Крисси-Филд вышел к заливу и зашагал вдоль кромки воды, где тихий прибой и вечный соленый запах моря наконец успокоили его. Он поежился и застегнул куртку. В гаснущем свете дня порывы ледяного ветра, врываясь в устье залива, налетали на берег, сбивая с ног — точно так же часы его жизни будут вечно нестись мимо, не принося ни радости, ни тепла. Этот ветер был знаком грядущего холода, серых, безрадостных пробуждений без надежды когда-нибудь обрести дом, любовь, нежность, счастье. В его хрустальном замке поселился вселенский холод. Странно, что он никогда раньше этого не замечал. Он шагал, и в мозгу его вспышками проносились мысли о том, что его дом, его жизнь с самого начала были выстроены на хрупком и ненадежном фундаменте.

На следующем занятии Филип ни словом не обмолвился ни об этих пугающих переживаниях, ни о том, почему так внезапно покинул занятие. Конечно, теперь он гораздо чаще общался с группой, но поскольку делал это всегда по настроению, группа со временем махнула рукой, решив, что пытаться вытянуть из Филипа лишнее словечко — только попусту терять время. А потому все переключились на Джулиуса: каждого интересовало, чувствует ли он себя ущемленным после того, как Филип завершил занятие.

— Как вам сказать. Я чувствую себя ни хорошо ни плохо, — ответил Джулиус. — Я даже прихожу к выводу, что на самом деле ничего страшного не произошло. Любой конец, любой уход со сцены всегда сопровождается потерей влияния и ослаблением роли лидера. Я неважно спал после того занятия. Хуже всего стало в три часа ночи: все мои беды разом навалились на меня, и я подумал, как много для меня кончается: группа, индивидуальные клиенты, мой последний хороший год. Это не очень приятная часть. А приятная в том, что я горжусь вами, друзья мои, включая и тебя, Филип. Горжусь тем, что вы становитесь самостоятельнее. Психотерапевты ведь как родители: хороший родитель делает все, чтобы его ребенок твердо стоял на ногах, чтобы однажды он смог распрощаться с родительским домом и начать собственную жизнь. Так и хороший психотерапевт: его задача — помочь пациенту однажды распрощаться с психотерапией.

— Во избежание недоразумений я хотел бы прояснить кое-какие детали, — заявил Филип. — Я не собирался никого ущемлять — я действовал исключительно в целях самозащиты: меня невыразимо раздражал разговор. Я заставил себя досидеть до конца, а потом вышел.

— Я понимаю тебя, Филип, — но я сейчас так одержим финалами вообще, что вижу их и в невинной ситуации. Но твои слова говорят о том, что ты заботишься обо мне. И за это спасибо.

Филип едва заметно кивнул. Джулиус продолжил:

— Раздражение, о котором ты сказал, — это кажется мне очень важным. Как ты думаешь, стоит нам заняться этим сегодня? У нас осталось всего пять занятий, и я советую вам извлечь из них максимальную пользу.

Филип потряс головой в знак того, что пока не готов к обсуждению, но это вовсе не означало, что он обречен был молчать. На дальнейших встречах его неумолимо втянули в дискуссию.

На следующем занятии Пэм с порога объявила:

— Хочу покаяться. Я много думала о тебе, Гилл, и, мне кажется, я должна извиниться… нет, я знаю, что должна извиниться перед тобой.

— Слушаю тебя. — Гилл взглянул на нее с настороженным любопытством.

— Несколько месяцев назад я на тебя набросилась — сказала, что ты пустое место, тихоня, что у тебя нет собственного мнения и что меня бесит все, о чем ты говоришь, помнишь? Так вот, это было очень грубо с моей стороны…

— Конечно, грубо, — перебил ее Гилл, — но справедливо. Это оказалось отличным средством. Оно поставило меня на ноги — хотите верьте, хотите нет, но с того дня я не выпил ни капли.

— Спасибо, но я хотела извиниться совсем не за то — это произошло позже. Ты изменился - ты работаешь, и в последнее время ты был со мной откровеннее всех. А я была так занята собой и не хотела в этом признаться. Вот за что я хочу перед тобой извиниться.

Гилл принял это извинение.

— А как насчет того, что я тебе сказал — помогает?

— Еще бы. От «генерального прокурора» меня потом много дней трясло. Это был удар в самое сердце, он заставил меня задуматься. Но больше всего меня задело то, что ты сказал про Джона, — что он сбежал не из-за своей трусости, а из-за моей злости. Вотчто пробрало меня до костей. Эти слова просто не шли у меня из головы. И знаешь что? Я поняла, что ты был абсолютно прав — Джон молодец, что сбежал от меня. Это не в нембыло что-то не так, это во мне было что-то не так — он был сыт по горло моими фокусами. Так что на днях я позвонила ему и сказала все, что я об этом думаю.

— Ну и как он к этому отнесся?

— Прекрасно — после того, как встал с пола, конечно. Мы отлично поболтали: обменялись новостями, обсудили работу, студентов, поговорили о совместных лекциях. Это было здорово. Он сказал, что я сильно изменилась.

— Отличная новость, Пэм, — сказал Джулиус. — Справиться со своей злостью — большая победа. Надо признать, ты крепко в ней увязла. Давай взглянем на этот процесс изнутри — так, на будущее, чтобы понять, как именно ты это сделала.

— Это случилось как-то само собой. По-моему, сработал твой любимый афоризм — куйжелезо,когда остынет.Мои чувства к Джону остыли, и я смогла спокойно взглянуть на себя и принять разумное решение.

— А как насчет Филипофобии? — спросила Ребекка.

— Я вижу, вы так до конца и не поняли, как чудовищно этот человек со мной поступил.

— Неправда. Я лично очень переживала за тебя. Когда ты про это рассказывала, я была просто в шоке. Но пятнадцать лет, Пэм. За пятнадцать лет что хочешь остынет. А что происходит с этим железом — почему до него до сих пор невозможно дотронуться?

— Я плохо спала ночью — все думала про историю с Филипом, и вдруг мне показалось, что я вхожу в свой мозг, хватаю этот отвратительный клубок мыслей и изо всех сил швыряю его на землю. Дальше я увидела, как я наклоняюсь над осколками и вижу — его лицо, его жалкую квартирку, мою погибшую юность, мое разочарование в учебе, мою бывшую подружку Молли… и пока я смотрела на эти осколки, я поняла: то, что случилось, просто… просто непростительно.

— Я помню, как Филип сказал, что непрощающий и непростительный — две разные вещи, — заметил Стюарт. — Я правильно передаю, Филип?

Филип кивнул.

— Не понял, — встрял Тони.

— Непростительность, — сказал Филип, — снимает с человека ответственность, а не прощать — значит, наоборот, быть ответственным за то, что отказываешься простить.

Тони кивнул:

— То есть ты хочешь сказать, или сам отвечаешь за то, что сделал, или винишь в этом кого-то другого?

— Вот именно, — ответил Филип. — А, как однажды заметил Джулиус, психотерапия начинается там, где кончается вина и возникает ответственность.

— Ты снова цитируешь Джулиуса. Мне это нравится, — сказал Тони.

— Ты выразился даже лучше меня, Филип, — добавил Джулиус. — Я снова замечаю, что ты движешься мне навстречу, это очень хорошо.

Филип едва заметно улыбнулся. Когда стало ясно, что он не собирается отвечать, Джулиус снова обратился к Пэм:

— Пэм, что ты чувствуешь?

— Если честно, меня убивает, как каждый из кожи вон лезет, чтобы отыскать перемены в Филипе. «Ах! Ох! Филип поковырял в носу, какой он молодец!» — просто смех. Филип исторгает очередную банальность — и все замирают от восхищения. — Копируя Филипа, она с нарочитой монотонностью произнесла: — «Психотерапияначинаетсятам,гдекончаетсявинаивозникаетответственность».- И потом уже громче: — А как насчет твоей ответственности, Филип? Или во всем виноваты клетки мозга? Ах да, они поменялись. Они все сделали за тебя. А ты, бедняжка, тут был ни при чем.

Ознакомительная версия.