Когда Брайони вошла под мост, по нему следовал поезд. Оглушительный ритмичный грохот заставил ее задрожать. Сталь, трущаяся о сталь, длинные, скрепленные болтами рельсы над головой, неизвестно куда ведущие двери, утопленные в кирпичной кладке мостовых опор, мощные переплетения стянутых ржавыми скобами чугунных труб, по которым течет неизвестно что, — подобное мощное изобретение должно быть делом рук сверхчеловека. Ее же забота — драить полы и менять повязки. Хватит ли у нее сил совершить путешествие, которое задумала?
Однако, выйдя из-под моста и ступив на клин пыльной, освещенной утренним солнцем травы, она услышала лишь безобидный перестук колес удалявшегося пригородного поезда. Вашему повествованию, в который раз вспомнила Брайони, недостает стержня. Она миновала маленький городской парк с теннисным кортом, на котором, разогреваясь перед товарищеской встречей, лениво перебрасывались мячом двое мужчин в спортивных костюмах. Неподалеку, на скамейке, две девушки в шортах цвета хаки вместе читали письмо. Она вспомнила о полученном ею письме — горькой пилюле в сахарной облатке. В течение всего дежурства она носила его в кармане, и вторая страница покрылась крабьими пятнами карболки. Она развернула листки, не собираясь их перечитывать, но в глаза, словно приговор, бросилось: Может, она каким-то чудовищным образом встала между ними? Конечно встала. А совершив подобный поступок, вправе ли она была затушевывать этот факт, сварганив изящное, едва ли умное сочинение, и — чтобы потешить собственное тщеславие — отсылать его в журнал? Бесконечные описания света, камней, воды, повествование, расщепленное на три разные точки зрения, гнетущее бездействие, предполагающее, что ничего больше так и не произошло, — все это не могло скрыть ее трусости. Неужели она действительно думала, будто удастся спрятаться за заимствованными приемами современного стиля и потопить свою вину в потоке сознания — трех сознаний?! Увертки, к которым она прибегла в своей маленькой новелле, зеркально отражают увертки, которыми она пытается прикрываться и в жизни. То, с чем она не желает сталкиваться в действительности, отсутствует и в новелле, манера письма обусловлена ее жизнью. И что же ей теперь делать? Стержня недоставало не ее повествованию, стержня недоставало ей самой.
Пройдя через парк, Брайони очутилась возле маленькой фабрики, за стенами которой так грохотали какие-то станки, что вибрировал даже тротуар. Кто знает, что производили за этими высокими грязными окнами и почему желто-черный дым валил из единственной узкой алюминиевой трубы над крышей? На противоположной стороне улицы, по диагонали, гостеприимно открытая двустворчатая дверь паба являла взору нечто вроде театральной декорации: мальчик с красивым, но грустным лицом вытряхивал в корзину пепельницы, вчерашний сизый дым витал в воздухе. Двое мужчин в кожаных фартуках сгружали с подводы и таскали по наклонно положенной доске ящики с пивом. Брайони никогда не видела столько лошадей на улицах. Должно быть, военные конфисковали все грузовики. Кто-то изнутри распахнул дверцы подвального люка. Створки откинулись, ударившись о землю и подняв облако пыли; над люком показался человек; высунувшись до пояса, он повернул голову и посмотрел ей вслед. Человек представился Брайони гигантской шахматной фигурой. Возницы тоже наблюдали за ней, один присвистнул с восхищением:
— Как дела, милашка?
Ее такие вопросы никогда не обижали, но она не знала, как на них реагировать. Сказать «спасибо, хорошо»? Брайони улыбнулась, радуясь, что ее лицо закрывает капюшон. Было очевидно, что все думают о предстоящей оккупации, но не оставалось ничего иного, кроме как жить дальше. Даже если придут немцы, люди будут продолжать играть в теннис, сплетничать, пить пиво. Разве что перестанут свистеть вслед симпатичным девушкам. По мере того как улица становилась у́же и извилистее, моторы гудели громче и теплые выхлопные газы все больше били в нос. В одном месте прямо на тротуар выходила краснокирпичная викторианская терраса. Женщина в клетчатом фартуке яростно, словно безумная, мела тротуар перед своим домом, из открытой двери которого доносился запах стряпни. Она отступила, давая Брайони пройти, потому что пешеходная часть была узкой, но на приветствие ответила лишь свирепым взглядом. Навстречу шла женщина с четырьмя лопоухими мальчиками, у одних были портфели в руках, у других — ранцы за плечами. Мальчишки дурачились, прыгали, кричали и пинали ногами старую туфлю. Они проигнорировали замечание усталой матери, увидевшей, что Брайони пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить их:
— Да прекратите же вы наконец! Дайте пройти сестрице.
Когда они поравнялись, женщина, чуть повернув голову, смущенно и немного удрученно улыбнулась Брайони. У нее недоставало двух передних зубов. Она была щедро надушена и держала между пальцами неприкуренную сигарету.
— Они так радуются тому, что уезжают из города! Вы не поверите — они никогда не были в деревне.
— Удачи вам, — сказала Брайони. — Надеюсь, вам повезет с хозяевами.
Женщина с такими же оттопыренными ушами, как у мальчиков, но отчасти прикрытыми коротко стриженными волосами, громко рассмеялась:
— С этой оравой никаким хозяевам ничего не светит!
Наконец Брайони подошла к месту, где сливалось несколько тенистых улочек. Смутно припомнив соответствующий квадрат на карте, она решила, что это и есть Стоквелл. Южное направление можно было угадать по укрепленной огневой точке, которую охраняла кучка скучающих ополченцев, у них была одна винтовка на всех. Самый старший из них, в фетровой шляпе и рабочем комбинезоне, с повязкой на рукаве, с обвисшими, как у бульдога брыли, щеками, отделился от остальных и попросил ее предъявить удостоверение. Потом с важным видом махнул рукой: можете, мол, идти. У него Брайони не захотелось уточнять дорогу. Она считала, что следует пройти по Клэпем-роуд еще мили две. Народу здесь было меньше, движение тоже оказалось менее интенсивным, а сама улица — шире той, по которой пришла Брайони. Относительную тишину прорезало лишь дребезжание отходившего от остановки трамвая. Вдоль улицы, в глубине, тянулись аккуратные жилые дома в стиле времен короля Эдуарда VII. Брайони позволила себе присесть на минутку в тени платана на низкий каменный парапет и снять туфлю, чтобы осмотреть вскочивший на пятке волдырь. Мимо проехала колонна трехтонок, направлявшаяся из города на юг. Брайони посмотрела им вслед, подсознательно ожидая увидеть в крытых кузовах раненых. Но там были лишь деревянные ящики.
Через сорок минут она достигла станции метро «Клэпем-Коммон». Приземистая церковь, сложенная из неотесанных камней, оказалась закрытой. Брайони достала отцовское письмо и уточнила название. Продавщица обувного магазина указала ей другую церковь, но, даже когда Брайони, перейдя через дорогу, ступила на траву, церкви она поначалу не увидела: ее наполовину скрывали густые деревья.
Церковь Святой Троицы оказалась вовсе не такой, какую ожидала увидеть Брайони. Она представляла собор со сводами в стиле пламенеющей французской готики, залитый бронзовым светом, льющимся сквозь стрельчатые красно-фиолетовые витражи, — антураж, достойный зловещей сцены преступления и мученичества. То, что она увидела, подойдя ближе, среди тенистых деревьев, представляло собой изящное кирпичное строение вроде греческого храма, с черной черепичной крышей, простыми окнами и низким портиком с белыми колоннами под башней с часами гармоничных пропорций. Неподалеку от входа стоял черный блестящий «роллс-ройс» с распахнутой со стороны шоферского сиденья дверцей, но водителя видно не было. Проходя мимо машины, Брайони ощутила тепло от радиатора, интимное, как тепло человеческого тела, и услышала пощелкивание остывающего металла. Поднявшись по ступенькам, она толкнула тяжелую, декорированную медными гвоздями дверь.
Внутри ощущался обычный для любой церкви сладковатый аромат вощеного дерева и сырой запах камня. Даже стоя спиной к собравшимся и осторожно закрывая за собой дверь, она почувствовала, что церковь почти пуста. Речь приходского священника звучала в контрапункт отражающимся от стен звукам. Брайони остановилась при входе, ожидая, пока глаза привыкнут к сумраку. Потом прошла к задней скамье и села на ее дальнем конце, но так, чтобы видеть алтарь. Ей доводилось присутствовать на многих семейных бракосочетаниях, хотя в Ливерпульский собор на грандиозное венчание дяди Сесила и тети Гермионы, чью изысканную шляпку она различала сейчас в переднем ряду, ее по малости лет не взяли. Между своими живущими врозь родителями были зажаты Пьеро и Джексон, выросшие дюймов на пять-шесть. По другую сторону прохода сидели три представителя семейства Маршалл. Вот и вся публика. Скромная церемония, только для родственников. Никаких репортеров из отделов светской хроники. Присутствие Брайони тоже не предполагалось. Ритуал был хорошо ей известен, поэтому она сразу поняла, что главного не пропустила.
