– Неужели ты позволишь им и дальше говорить мне подобные вещи?
Я выжидающе замолчала. Все годы наших отношений я старалась отстаивать свою позицию максимально аккуратно, по возможности без грубости и строптивости. Но вот это уже было нечестно. В конце концов, это его родители, не мои. Мы вроде как должны быть одной командой, и я бы никогда не позволила маме с папой разговаривать с Итаном в таком тоне, в каком его родители разговаривали со мной. Мы с мужем уставились друг на друга. Стив и Линн продолжали что‐то говорить, но мы не обращали на них внимания. Наши отношения подошли к последней черте, так что теперь Итану предстояло принять решение.
– Ну? – подтолкнула я его. Сама я была спокойна. И совершенно спокойно дожидалась, решится он указать родителям на нетактичность их замечания или нет.
Итан покачал головой, словно я его ужасно подвела, а затем снова принялся за торт.
Яснее некуда.
Впрочем, удивляться не стоило: Итан очень редко возражал родителями. До сих пор я терпела, но Руби правильно заметила, что я стала другой. Твое исчезновение изменило меня куда больше, чем я сама думала.
Так что я поднялась из-за стола.
– Спасибо вам за обед…
– Ада, – тут же вскинулся Итан, – сядь.
– …Я сегодня узнала много нового.
Отодвинув стул, я направилась к выходу. Итан поспешил следом и уже у самой двери поймал меня за руку, заставляя повернуться.
– Если ты сейчас уйдешь, клянусь богом, я…
– Что? – перебила я, не заботясь о том, что его родители могут услышать. – Что ты сделаешь, Итан? Мы несчастливы. И несчастливы уже давно. – Я наконец‐то произнесла эти слова вслух, позволила правде кристаллизоваться и засиять в лучах блеклого зимнего солнца, заглядывающего в окна. – Ты проводишь куда больше времени на работе, чем со мной; ты не поддерживаешь меня; ты плетешь козни у меня за спиной и пытаешься мной манипулировать. Сначала Руби, теперь обед с твоими родителями – ты все это подстроил. Складывается ощущение, что последние месяцы меня окружают люди, которых не волнует даже похищение моей сестры, лишь бы только узнать, когда ж ты меня наконец обрюхатишь!
– А, ну да, конечно, это я во всем виноват. Во всех твоих бедах виноват я один.
– Нет. Не один. Мы поженились, так и не удосужившись обсудить вопрос детей, и ты был уверен, что я хочу их завести. – Итан открыл рот, чтобы возразить, но я упреждающе подняла руку. – Весьма распространенное заблуждение, но ни один из нас ни разу не поднял этот вопрос по-настоящему. А когда мне показалось, что я забеременела, ты повел себя ужасно.
– Тогда это было не ко времени.
– Для тебя. Не ко времени для тебя, – вздохнула я. И подумала, что в какой‐то момент и впрямь хотела завести ребенка, но, посмотрев на реакцию Итана, поняла, что даже если и решусь родить, то уж точно не от него. – Больше так продолжаться не может.
Я ждала вспышки гнева, потока оскорблений – а вместо этого увидела лишь печаль и смирение. Итан взял меня за руку и продолжал держать, пока мы стояли, молча глядя друг на друга, скорбя об отношениях, которые очевидно подошли к концу, пускай никто из нас не готов был сказать об этом прямо, завести разговор о том, где искать юристов по бракоразводным делам и как мы будем делить дом. Итан вытер мне со щек слезы раньше, чем я успела понять, что плачу.
А потом он отпустил меня.
Я взяла пальто и вышла прочь, стуча каблуками по каменным ступеням. За руль садиться не стала, решив прогуляться до дома пешком – машину можно забрать и завтра. Было холодно, и дыхание вырывалось у меня изо рта облачком. Вот так вот льешь-льешь в кувшин отношений годы, надежды на будущее, воспоминания из детства, досыпаешь туда смех, секс, любовь, а потом хватает одного разговора погожим, морозным январским вечерком, чтобы кувшин треснул пополам и все налитое туда ушло в землю.
Ты бы мной гордилась. Уж ты‐то точно. А вот как мама с папой отреагируют, я даже представить не могла. И даже сейчас, когда я лежу в постели и пишу тебе письмо, я все еще гадаю, как они воспримут новость о моем разводе.
А тогда, после обеда, я шла и шла, сама не зная куда. Мне не хотелось возвращаться в огромный пустой дом и бродить по нему, зная, что я не смогу содержать его без мужа. А я ведь столько всего про Итана знаю, невероятное количество бессмысленной информации, еще час назад необходимой мне как воздух: как он предпочитает кофе, какие ласки любит, каким видит наше будущее…
А потом я подняла голову, и знаешь, где я оказалась? Около твоего дома. Опять. Вот только он больше не твой – домовладелец поселил туда новых жильцов. Мама с папой от этой новости пришли в ужас: они подумали, что новые арендаторы наслушались историй о твоей пропаже и решили поселиться в известном месте. Однако жильцы оказались молодой парой, переехавшей из Бристоля. Так что несколько недель назад нам пришлось собрать твои вещи и сдать их на хранение, потому что мы все еще надеемся, что однажды ты вернешься. Впрочем, ту красивую зеленую вазу, которую Ноа для тебя сделал, я забрала к себе домой. Она теперь живет у меня на прикроватной тумбочке.
Я постояла у ворот, глядя на твой дом. В спальне кто‐то включил свет. Если на секундочку обо всем забыть, можно было представить, что это ты там устроилась почитать в кровати, прихватив чашку чая, а под боком у тебя свернулась та бездомная кошка.
Мысленная картинка заставила меня спохватиться и оглядеться по сторонам, повторяя «кис-кис-кис». Я ведь совершенно забыла отвезти Шельму в приют. Я спрашивала Итана, не можем ли мы забрать кошку, но у него эта мысль вызвала такое отвращение, что не было смысла настаивать. Я минут двадцать искала Шельму вокруг всего здания, но так и не нашла.
К тому времени, когда я вернулась домой, уже стемнело. Итан явно заезжал: два его чемодана и бо́льшая часть одежды исчезли. Мне даже думать не хотелось о том, как быть, если он попросит вернуть помолвочное и обручальное кольца, я ведь их так и не нашла. Они наверняка у Джека – как и ты, я уверена, но доказать не могу ни то, ни другое.
Глава сорок шестая
Сто пятьдесят четвертый день после исчезновения
Элоди Фрей
Услышав тихий щелчок, я открываю глаза.
Никакого грохота, дыма и огня. Ничья грудная клетка не превращается в месиво. И кровь не забрызгивает мне лицо.
Все остается по-прежнему: мы с Джеком стоим лицом друг к другу, и между нами – твердое дуло винтовки.
И он смотрит на меня с леденящей смесью злости и веселья, но его эмоции кажутся бледной акварелью рядом с яркими чернилами моего разочарования и ужаса.
– Она на предохранителе, – сообщает мне Джек ласковым и тихим голосом, каким обычно сознаются в постыдных интимных тайнах.
А потом бросается вперед, хватая винтовку за дуло. Я отшатываюсь и, поскользнувшись, падаю на спину. Джек, не успевший выпустить винтовку, заваливается следом за мной, взметнув рой мелких снежинок. Бросив винтовку, я подскакиваю и со всех ног бросаюсь бежать. Ветки задевают волосы и лицо, но я не останавливаюсь. Джек несется за мной, зовя по имени. Я не оборачиваюсь, хватит с меня, и несусь вперед, как дикий, неприрученный зверь, наконец‐то вырвавшийся на волю.
Дышать тяжело и больно – воздух слишком холодный, – но адреналин бурлит в крови, так что я не сбавляю темп. Нужно добраться до дороги. Я понимаю, что бегу не в ту сторону, и сворачиваю вправо, рискнув обернуться на бегу. Джек следует за мной по пятам. Вне себя от ярости, он бежит за мной, напрягая каждый мускул.
И тут я слышу, как где‐то вдалеке проносится машина; рокот двигателя долетает до ушей и тут же стихает. Всхлипнув от облегчения, я бегу в ту сторону. И сквозь деревья различаю силуэт автомобиля.
– Стойте! – кричу я, задыхаясь. – Стойте!
Но машина проносится мимо. Наклонившись вперед, я ускоряю бег.
– Элоди! – Голос Джека раздается совсем рядом.
Ветер шумит в ушах, хлещет меня по лицу ледяными ладонями. Пальцы занемели от холода, а сердце вот-вот выскочит из груди. Я уже почти у дороги, почти…
