Кто‐то стучит по стеклу, и я вздрагиваю. Это та маленькая девочка, Сара, на ней розовый пуховичок и наушники.
– Здравствуйте, – говорит она.
– Здравствуйте, – ошарашенно откликаюсь я.
– Сара, отойди оттуда, – велит дед.
– Я просто поздоровалась с тетей.
Гарри подходит к машине и, взяв девочку за руку, тянет ее прочь, но затем оборачивается:
– У вас все в порядке, мисс?
Я напрягаюсь и кошусь на зеркало заднего вида – Джек тихонько приближается к водителю сзади.
– Да, – отвечаю я, мысленно радуясь, что голос не дрожит.
– Она беременна, – сообщает Джек. – Так что я велел ей посидеть в тепле.
– У вас будет ребенок? – спрашивает девочка.
Я киваю, потому что слова застревают в горле. Как же хорошо, что бо́льшую часть моего лица закрывают очки, ведь иначе мое отчаяние было бы слишком хорошо заметно.
– Моя мамуля тоже ждет ребенка! – с гордостью объявляет Сара.
Гарри усмехается.
– Пойдем, егоза.
Они разворачиваются и шагают мимо Джека, который провожает их внимательным взглядом. Девочка, обернувшись на ходу, машет мне ручкой. Помахать в ответ я не могу, так что улыбаюсь как можно лучезарнее.
Пока они садятся в машину, у меня внутри ворочается ледяной ком. Я ведь еще могу позвать на помощь. Все еще могу. Но я молчу. А потом они уезжают, посигналив нам на прощание.
Джек, улыбаясь во все тридцать два зуба, возвращается в машину. Та заводится с пол-оборота.
– Ты блестяще выдержала испытание, Фрей, – сообщает он мне, лучась восторгом. Машина трогается с места. – Просто‐таки блестяще!
Глава сорок седьмая
Сто пятьдесят девятый день после исчезновения
Элоди Фрей
Я ожидала, что за попытку побега Джек, как обычно, накажет меня: отберет телевизор, запрет в ванной, привяжет к кровати… Но он ничего такого не сделал. Заполнил мини-холодильник продуктами и заявил, что скоро вернется. С тех пор прошло пять дней, и сейчас я сижу на полу, скрестив ноги, и наблюдаю, как в микроволновке медленно вертятся под тусклой лампочкой покупные макароны с сыром.
В душе у меня поселилась новая ненависть. Не та, что накатывает и отпускает, а та, что гложет постоянно, не умолкая ни на секунду, грызет изнутри, как кровожадный паразит. Я ненавижу не только Джека, но и себя саму. Ненавижу за то, что позволила ему настроить меня против моей же семьи, сыграть на ошибочной уверенности, будто Аду любят больше, чем меня. Ненавижу за то, что поддалась его манипуляциям и поехала в «Глицинию», сознательно оказавшись в таком положении, какое любой другой женщине в кошмарном сне не приснится. Ненавижу за то, что переспала с Джеком. И за то, что так и не смогла сбежать, хотя возможности были.
Я ненавижу себя за то, что направила на Джека ружье и попыталась пристрелить. Вот уж и впрямь – не узнаешь предел собственных возможностей, пока не подойдешь к нему вплотную. Я вспоминаю, как мы по вечерам сидели с Кэти, Айви и Оливией в нашем студенческом домике, пропахшем плесенью и быстрорастворимой лапшой, и, отложив в сторону ноутбуки и курсовые, убивали время игрой в «или-или»:
«Что ты выберешь: оглохнуть или ослепнуть?»
«Что ты выберешь: сгореть или утонуть?»
«Что ты выберешь: всегда только шептать или только кричать?»
«Что ты выберешь: пристрелить лучшего друга, чтобы сбежать из плена, или остаться в заточении навеки?»
Если бы мне задали этот последний вопрос там, в уютном студенческом домике, где дверь свободно открывается и закрывается, а прогулка по магазинам – это повседневная реальность, а не роскошь, доступная лишь по большим праздникам, я бы, конечно, выбрала второй вариант. И выбирала бы его всякий раз. Но как узнать, что ты выберешь на самом деле, если не оказаться в ситуации, когда подобный вопрос перестает быть риторическим?
Шельма громко мяукает, бодая меня в колено, и начинает мурлыкать еще до того, как я успеваю до нее дотронуться. Я чешу питомицу под челюстью и чувствую, как любовь к этой кошке проступает сквозь ледяную корку моей ненависти. В углу комнаты стоит кошачий лоток, и у меня как раз кончается гранулированный наполнитель. Когда Джек уезжает надолго, он, слава богу, оставляет герметичные пакеты, чтобы было куда пересыпать использованный. А потом выбрасывает их, когда возвращается. Шельма мается: ей тяжко сидеть в подвале дольше недели без возможности выйти. Мне перед ней стыдно, и я каждый день старательно балую ее лакомствами.
Потом она громко мяукает и переворачивается на спинку. Но это уловка: она делает вид, что приглашает почесать животик, но, стоит мне потянуться к нему, Шельма начнет кусаться.
– Извини уж, мы тут вместе застряли, – шепчу я, почесывая ей пушистую щеку. Пресытившись моим вниманием, Шельма уходит. Миновав свою лежанку, она легко вспрыгивает ко мне на кровать и сворачивается там калачиком на своем любимом месте.
Я снова перевожу взгляд на микроволновку, задерживаясь на крохотной царапинке на стеклянной дверце.
Помню, какой прилив сил и злости я испытывала, когда разносила здесь мебель. У меня руки от напряжения дрожали, пока я поднимала микроволновку, чтобы швырнуть ее на пол. Вряд ли мне еще раз удастся настолько сильно разозлиться. Джек заменил комод с ящиками на стеллаж с мягкими контейнерами для хранения. Минимум гвоздей. Минимум риска. Окажись на моем месте Ада, она‐то точно смогла бы продумать идеальный план побега еще в тот раз. Обычно подобные мысли вызывают у меня горечь, но сейчас я испытываю острое желание походить на старшую сестру, свойственное младшим.
Микроволновка звякает. Я достаю обед и вытаскиваю одноразовую пластиковую ложку из упаковки, оставленной Джеком.
Буроватая масса в миске пахнет несвежими носками. Кажется, Джек нарочно покупает мне эти жуткие готовые обеды, чтобы я с нетерпением ждала, когда он вернется в «Глицинию» и сам что‐нибудь приготовит. Я с трудом заставляю себя впихнуть в рот ложку сырно-макаронной массы, но тут дверь подвала распахивается. Джек что‐то напевает себе под нос. Кажется, он в хорошем настроении. Шельма тут же спрыгивает с кровати и стрелой бросается вверх по лестнице, выскакивая наружу. Да, Джек точно в хорошем настроении: он даже не обзывает проскочившую под ногами кошку блоховозкой. Вместо этого он запирает дверь и, продолжая напевать, легко спускается по ступеням. Правда, теперь он внимательно посматривает под ноги: не насыпала ли я опять на ступеньки чего‐нибудь острого.
– У меня для тебя что‐то есть. – Джек демонстрирует пакет с покупками.
– Запасной ключик от подвала? – интересуюсь я в ответ и сама удивляюсь, как едко это прозвучало. Видимо, как только отпала нужда притворяться, вся накопленная желчь прорвалась наружу.
Но хорошее настроение Джека ничем не перешибить: он лишь улыбается и качает головой.
– Увы, нет. Но, может, это сгодится? – пошарив в пакете, он достает шоколадный апельсин «Терри» и кидает его мне.
Я ловлю угощение одной рукой.
– Не свобода перемещения, конечно, но тоже сойдет.
Джек подходит ко мне, и я неожиданно остро осознаю, что сейчас, сидя на полу, достаю ему головой аккурат до ширинки. Отставив миску, я как можно спокойнее поднимаюсь и отхожу к прикроватному столику. При этом краем глаза постоянно слежу за Джеком, как за опасным зверем, способным броситься на меня в любой момент.
Опираясь о столик, я складываю руки на груди.
– Если ты пришел позвать меня на второе свидание, советую задержать дыхание и подождать, пока я соглашусь.
Джек улыбается. Я одариваю его злобным взглядом.
– Вообще‐то, – начинает он, – я хочу кое-что тебе показать.
С этими словами он вытаскивает из кармана телефон. У меня в сердце вспыхивает надежда. Джек знает, что сигнала здесь, в подвале, нет, но он еще ни разу не брал с собой телефон, когда спускался ко мне. А когда позволял мне выйти наверх, то запирал телефон подальше вместе с кухонными ножами. Просто на всякий случай.
