– Нет уж, позвольте мне сказать! – воскликнул Редж, вскакивая с места. – Меч был спасен из русского плена только одним валлийцем, и этот валлиец – я. Его бесцеремонно отобрал у меня мой бывший однополчанин, причисляющий себя к основателям «Сынов Артура». Хотя я теперь и признаю правомочность этой экспроприации, ясно понимая, кому по праву принадлежит Каледвелч, я все же намерен добиваться справедливости: я требую, чтобы честь доставки меча на родину принадлежала не каким-то безымянным братьям кимрам, а тому, кто действительно это сделал. Пропустите меня к микрофону.
Раздались аплодисменты. Редж видел, как сидевшие в первых рядах важные персоны разинули рты от удивления. У одних на лицах был написан восторг, у других – замешательство. Редж добрался до трибуны.
– Представьтесь, – попросил прерванный оратор.
– Реджинальд Морроу Джонс. Это имя стоит в моем паспорте и на недавней советской визе. Советский перебежчик Юрий Петрович Шульгин, живущий ныне в Вашингтоне, с удовольствием подтвердит, что я и есть тот человек, который организовал похищение меча из ленинградского Эрмитажа. Полагаю, я заслужил право участвовать в церемонии освящения. Покажите наконец его всем нам.
Зал поддержал Реджа бурными аплодисментами. Свет притушили, зазвучал орган. Музыка ничем не напоминала кимрскую. Из суфлерской будки в середине сцены появился молодой человек в коричневом костюме с длинным, завернутым в черный креп предметом. Рабочий сцены в нарукавниках направил на молодого человека яркий юпитер, и тот оказался в кругу света. Он благоговейно снял с меча черное покрывало и поднял оружие над головой. Аудитория, похоже, была разочарована, послышались смешки. Подумаешь, кусок зазубренного железа. Прошлое всегда скромнее, чем оно нам представляется. Последний оратор попросил присутствующих встать. Большая часть зала поднялась с мест.
– Меч Артура призывает нас поклясться в том, что наша родина вновь станет великой и свободной, что она покончит с упадком и рабством! Так поклянемся же!
В это время в задних рядах прогремел взрыв. Женщины завизжали, а Редж, воспользовавшись суматохой, бросился на меченосца. Совладать с парнем оказалось непросто, но, прицелившись, Редж двинул ему тяжелым ботинком в пах, и тот, скорчившись от боли, выпустил свою ношу. У запасного выхода раздался второй взрыв, повалил дым. Люди, в панике позабыв про меч, кинулись к выходу. Чей-то голос с ирландским акцентом кричал:
– Британцы – вон!
Реджа попытались схватить. Он отбивался мечом. Миновав рояль и ряд складных стульев, он добежал до задника сцены, где, к счастью, наткнулся на дверь, ведущую за кулисы. В коридоре стояли два констебля, сержант и несколько мрачных типов в темных штатских костюмах и шляпах, один из которых мучительно напоминал незабвенного майора Машука. Сержант не очень уверенным голосом приказал Реджу сдать оружие, но в ответ Редж сделал выпад мечом. Один из констеблей схватил его сзади, но он заорал по-русски, что у него прямой приказ из Москвы, так что пусть эти посольские шестерки убираются прочь подобру-поздорову. Каледвелч не должен стать очередной жертвой Ялты. Редж перекинул через себя повисшего у него на спине констебля и откатился в сторону по пыльному полу. Кто-то из штатских ударил его ботинком в ребра, а Редж пырнул его мечом. Клинок пропорол темно-серую штанину и вонзился в икру. Сержант пытался вмешаться и решить дело мирно. Редж весь в пыли поднялся на ноги. Сержант приказал ему отдать меч господам из Министерства внутренних дел и прекратить безобразие. Раздался еще один взрыв, но сержант сказал, что наряд снаружи примет меры. Редж притворился, что сдается, и с поклоном протянул свое сокровище, вкусившее русской крови, тому, кто был похож на майора Машука, но в последний момент пырнул мечом обтянутый жилетом живот. Коридор уже был забит «Сынами Артура», которых не сумела сдержать полиция. РЗ адрес Реджа раздались проклятья. Он видел, как один из посольских вытащил пистолет. Ну нет, обойдемся без пальбы. Пятясь и защищаясь мечом, он чудом добрался до двери. Полицейский, стоявший у черного входа, бросился ему наперерез. Редж пихнул ему под ноги полную мусора урну и сбежал по разбитым ступеням к машине.
Автомобиль с докторской наклейкой на ветровом стекле мчался, превышая скорость и не замечая светофоров. Когда, повернув направо, на Марилебон-роуд, они остановились у Юстонского вокзала, доктор Льюис, он же Леви, сказал:
– Все-таки вы неисправимый романтик. Успокойтесь и радуйтесь жизни, хотя поводов для радости и немного. А русские пусть радуются «Положению во гроб» ван дер Вейдена Старшего, «Магдалине» ван дер Вейдена Младшего и «Мощам святого Губерта» Дирка Баутса. Уверен, эти вещи они никогда не вернут. Что еще взять с потомков черносотенцев.
«При чем туг черносотенцы?» – недоумевал Редж.
Первому президенту Израиля Хаиму Вейцману было далеко за семьдесят. Он болел, жить ему оставалось недолго, но он считал необходимым выступить с речью на сессии Генеральной Ассамблеи ООН, в американском Конгрессе и в своем родном Манчестерском университете, так что нужно было поторопиться. Меня назначили начальником его личной охраны не столько из уважения к моим боевым заслугам, сколько из уважения к памяти деда, его покойного друга. Сначала он собирался отправиться в Америку первым классом обычного рейса компании «Эль-Аль», но должность главы нового суверенного государства обязывала его лететь на персональном самолете с президентскими регалиями на фюзеляже. Итак, я со своими четырьмя подчиненными, одним из которых был молодой иммигрант из Лланелли, прекрасно устроился в комфортабельных креслах. Я дремал или лениво просматривал номера «Тайма» и «Ньюсуик», глазел в иллюминатор и прихлебывал лондонский джин, закусывая кошерными деликатесами, которые подавала стюардесса из новой породы израильтянок, худощавая сабра без всякого намека на чувственность, столь угнетавшую Рокантена. Мне приходилось тренировать девушек ее типа: все они вели себя крайне строго, не допуская флирта. Ими можно было восхищаться, но любить невозможно. Вообще в Израиле моя интимная жизнь почти затухла. Секс там считался прерогативой избранных, так же как чтение Канта или Гегеля. Я частенько тосковал по студенческой жизни, особенно по домику в тихом пригороде, где можно неспешно заниматься любовью. Я мечтаю о чистой постели, законной жене, напевающей по утрам на кухне, пока я бреюсь, и ароматному кофе. Сидя в удобном кресле, я думал о том, что, несмотря на приличное офицерское жалованье, отдельную комнату и бесплатный стол в офицерской столовой, я вряд ли стану продлевать свой контракт.
Перед отлетом Вейцман подчеркнул, что визит неофициальный, поэтому наше пребывание в Соединенных Штатах не должно привлекать внимания. У Израиля много врагов, и торжественная церемония встречи у трапа самолета может спровоцировать их на неблаговидные поступки, так что лучше не обременять американские службы безопасности. В аэропорту Айдлуайлд нас встретили чиновник из Госдепартамента и, естественно, израильский посол. Быстро покончив с въездными формальностями, нас повели к автомобильному кортежу. Габариты машин соответствовали значимости гостей. В сопровождении моторизованной бригады полицейских кортеж проследовал через Квинс в Манхэттен. Разместили нас в гостинице «Плаза» у Центрального парка. Мой номер находился через дверь от президентского. Представитель израильского посольства выдал мне и моим подчиненным пистолеты «барак» 45-го калибра. Официально они нам не полагались: американцы не любят иностранцев с оружием.
Визит проходил довольно гладко. Правда, нашелся один араб-фанатик, который в здании ООН стал орать «Джихад!» и попытался выстрелить в Вейцмана, но американские охранники его сразу скрутили. В Вашингтоне Вейцмана встречали очень тепло. Там обошлось без инцидентов. Субботу и воскресенье он планировал провести в Коннектикуте у своего старого друга Аарона Рапопорта, занимавшегося историей науки, а в понедельник нам предстоял перелет в Манчестер. В Лондон Вейцман заезжать не собирался, считая, что нынешний кабинет настроен антисемитски, но к Манчестеру, в особенности к университету, испытывал ностальгические чувства. Ехать в Коннектикут с израильской охраной ему казалось неприличным – пусть лучше пара тихих американцев в кустах позаботится о его безопасности. Так что я со своими ребятами получил неожиданный отпуск на выходные. Я похлопал себя по карману, где лежала пачка долларов, и пошел прогуляться по вечернему Манхэттену в поисках невинных забав.
В слабо освещенном баре на 57-й Восточной улице я увидел Ирвина Рота. До этого мы встречались только однажды, в Лондоне, в конце войны, а недавно я наткнулся на его фотографию на обложке его толстого скверного романа. Непонятый мрачный гений Ирвин Рот объяснял посетителям бара, кто он такой. Когда я вошел, он говорил, что роман Нормана Мейлера дерьмо. Бармен попросил не выражаться в общественном месте.
