В последние несколько лет Лаура сделала все возможное, чтобы подорвать здоровье, но, когда они с Сарой налегли на педали, было видно, что по силе она ей не уступает; обе мчались по дороге куда-то вдаль, и у обеих в распущенных волосах играл ветер.
Когда они перевезли Лауру со всеми ее вещами в четырехместные апартаменты в общежитии для второкурсников, долгих прощаний, объятий и поцелуев не последовало. Жить они будут всего в нескольких милях друг от друга, будут время от времени видеться, так что на прощание можно было пожелать разве что удачи — удачи, дорогая, — и до встречи.
Дом вдруг снова стал просторным. К нему вернулся облик и ощущение жилища, который так понравился им, когда они только приехали в Канзас, — лучшего в их жизни, удивительно хорошо устроенного современного дома, в котором все работает.
— Ну вот, девочка, — сказал он, — без тебя я эти месяцы не пережил бы. И она тоже.
Они стояли посреди гостиной, как гости, которых еще не пригласили сесть, и он наклонился и взял ее за обе руки, чтобы она на него посмотрела. Теперь ему хотелось только провести ее по коридору в спальню, где можно было остаться вдвоем на весь вечер и еще на полночи, совершенно не переживая, что их вздохи и вскрики разносятся по всему дому, потому что теперь он наконец снова принадлежал только им одним.
— По-моему, ты совершенно прекрасная, — сказал он.
— Да ты и сам ничего, — ответила она.
Она не возражала, когда он повел ее из гостиной в коридор, и этот знак доверия его обнадежил. Какой бы холодной и жесткой ни казалась иногда эта девушка, это была все та же девушка, которая первой сообщила в ресторане неподалеку от своего чопорного школьного кабинета, что тут неподалеку есть мотель. О боже мой, боже; Сара, слава тебе господи, всегда любила трахаться.
И он ее получил. Она была его, и только его в этих канзасских прериях целый год, полгода и потом еще, пока не пришло время выполнять обещание, которое он ей дал.
«Например, через год. Что скажешь?» — спрашивала она его больше года назад — время никого не ждет, — так что, когда она объявила ему в декабре 1971-го, под Рождество, что она беременна, ему не оставалось ничего другого, как преисполниться гордостью и счастьем.
Пока Сара была беременна, они предприняли несколько автомобильных поездок по Среднему Западу — знай и имей свою родину, как объяснял Майкл, — и однажды, заехав глубоко в Иллинойс, решили разыскать Пола Мэйтленда.
Попытка была рисковая, но дело того стоило. Майкл давно изводил себя жуткими воспоминаниями того вечера у Нельсонов, и теперь один приятный вечер в компании Пола Мэйтленда мог с легкостью исправить положение.
Он стоял в телефонной будке на обочине шоссе и, обливаясь потом, кидал в автомат монетки и старался отвлечься от грохота и свиста проносившихся за стеклом громадных грузовиков, чтобы в конце концов расслышать в трубке голос Пола Мэйтленда.
— Майк! Рад тебя слышать!
— Ты уверен?
— Я — что?
— Я просто спросил, уверен ли ты, что рад меня слышать, сам понимаешь. Может, я у тебя прохожу теперь по разряду мудаков.
— Ну что за глупости, Майк! Мы оба были вдупель пьяные, обменялись ударами, и выяснилось, что твой посильнее будет.
— Да твой, бля, тоже был ничего, — сказал Майкл и вздохнул с облегчением. — Я неделю, наверное, не мог от него отойти.
Пол спросил, откуда он звонит, после чего последовали длинные и подробные объяснения, как к ним добраться. Выходя из будки, Майкл чувствовал такой прилив радости, что, вскинув над головой руку, изобразил в лучах солнца победный кружок из большого и указательного пальцев, и Сара улыбнулась ему из окна припаркованной рядом машины.
— …Да, далече же мы удалились от Деланси-стрит, старик, — говорил Майкл час спустя в гостиной у Мэйтлендов. — И от «Белой лошади» мы теперь далече.
Деланая задушевность этой реплики ему самому не понравилась, но преодолеть ее он, похоже, не мог — на самом деле он не мог даже замолчать, чтобы дать другим вставить в разговор хоть слово.
Пол ограничился приятным бормотанием и пару раз меланхолически улыбнулся, признав таким образом, что ностальгия не миновала и его; Пегги промолчала, впрочем, она всегда славилась тем, что могла молчать часами, а у Сары не было еще возможности сказать что-либо, кроме дежурных любезностей.
У Мэйтлендов были уже две белокурые девчонки, которые родились после того, как Майкл уехал из округа Патнем: они робко вошли в гостиную из другой комнаты, чтобы познакомиться с гостями, но при первой же возможности снова исчезли. Мать поднялась и пошла за ними, и по длительности ее отсутствия можно было предположить, что компания дочерей ей куда интереснее, чем собравшееся в гостиной общество.
Майкл замолчал и только тогда заметил, что Пол одет теперь в белую рубашку и аккуратно выглаженные брюки цвета хаки, — старое джинсовое облачение исчезло; потом он откинулся в кресле и стал оглядываться вокруг, изучая ту небольшую часть дома, которая ему была видна. Он знал, что у входной двери уже не будет ящика с инструментами и заляпанных грязью ботинок; и все же он никогда бы не подумал, что Пол может оказаться в такой опрятной и чопорной, в такой откровенно буржуазной гостиной, и подумал, что Диана, вероятно, решила бы, что он здесь «гибнет».
— Ну что, Пол, как тебе преподавание? — спросил Майкл, потому что ему снова показалось, что кто-то должен что-нибудь сказать.
— Трудно, если раньше никогда этим не занимался, но какое-то удовлетворение приносит, — сказал Пол. — Думаю, у тебя впечатления примерно такие же.
— Да, — сказал Майкл. — Примерно такие же. Остается время для работы?
— Меньше, чем хотелось бы, — сказал Пол. — Как выяснилось, нужно дико много читать, просто чтобы успевать подготовиться к лекциям. Когда сюда приехал, я, например, почти ничего не знал про африканское искусство, но оказалось, что многим студентам интересно именно это.
Только теперь, когда у него запершило в горле и пересохло во рту, Майкл наконец понял, что́ здесь было не так: им до сих пор не предложили ни виски, ни даже пива. «В чем идея? — хотелось ему сказать. — Ты, что ли, совсем завязал?» Но пересохший язык пришлось прикусить. Он знал, что значит завязать, и догадывался, что Пола лучше об этом не спрашивать. В такие вещи лучше не лезть.
Потом к ним снова присоединилась Пегги; она вкатила в гостиную тележку с кофейником и тарелкой больших печений с изюмом; четыре чашки, блюдца и ложки позванивали на нижнем подносе.
— Очень красиво выглядят, — сказала Сара про пирожные. — Это вы сами пекли?
И Пегги скромно известила ее, что она все печет сама, даже хлеб.
— Правда? — сказала Сара. — Какая вы… предприимчивая.
Майкл отказался от пирожного — оно одно стоило целого обеда, — выпил почти весь свой кофе, которого на самом деле не хотел, и завел с хозяином новый разговор:
— Я смотрю, твой зять стал настоящей знаменитостью.
— А, ты об этом, — произнес Пол. — Забавно, что пьеса может оказаться такой успешной в коммерческом смысле. Она им всю жизнь изменила — в основном, конечно, к лучшему, потому что денег у них теперь столько, что за всю жизнь не потратить, но и хуже в каком-то смысле тоже стало.
И он рассказал, как в прошлом году они с Пегги на пару дней ездили к Моринам в Нью-Йорк. Диана казалась какой-то «потерянной в их роскошной квартире в небоскребе» — никогда он ее такой не видел, даже в детстве, и на мальчиках тоже лица не было. Ральф Морин почти беспрерывно обсуждал что-то по телефону, или его вообще не было: каждый день какие-то срочные совещания по поводу спектакля или переговоры о новых проектах.
— Все это было как-то… неловко, — заключил Пол. — Но со временем, наверное, все утрясется.
Майкл поставил пустую чашку на блюдце, и оно слегка звякнуло.
— А про Тома Нельсона что-нибудь слышно?
— Мы иногда переписываемся. Он пишет дико смешные письма, но ты, впрочем, наверняка об этом знаешь.
— Вообще-то, нет; он мне так ни разу и не написал. Раньше он вместо писем время от времени слал смешные рисунки с подписями.
Но даже и это было преувеличением: рисунок был всего один — карикатура, с которой Майкл, в профессорском берете и плаще, сурово взирал на зрителя. Подпись гласила: АРХИТЕКТОР МОЛОДЫХ УМОВ.
— Я очень жалею, что не познакомился с Томом сразу, когда ты только предложил, — сказал Пол. — Повел себя как дурак.
— Нет, я тогда прекрасно тебя понял, — заверил его Майкл. — Человек, который в двадцать шесть или в двадцать семь лет добился коммерческого успеха, всегда вызывает страх. Если бы я случайно с ним не познакомился, то сам никогда не стал бы искать повода. Может, оно было бы даже лучше, на самом-то деле.
