Ознакомительная версия.
Разговаривали двое, и голоса их показались знакомыми. Андрей Львович, присмотревшись, узнал Ибрагимбыкова в кожаном плаще и Дадакина, одетого как на пикник. Слов он различить не мог, но по жестам, движению рук, очерчивающих в пространстве какие-то спорные контуры, нетрудно было догадаться: коварный рейдер предлагает помощнику Скурятина землю за прудами, а тот возражает, рассчитывая на большее. Чтобы расслышать спор злоумышленников, автор «Сумерек экстаза» решил подобраться ближе, но, подлезая под сетку, неловко хрустнул сухими кустами малины и замер, уткнувшись лицом в траву, пахшую осенней грибной прелью.
Поднять голову он отважился, когда услышал, как хлопнула дверца автомобиля. Дадакин уже сел в машину и выставил из окна на прощанье лапку, которую Ибрагимбыков благодарно пожал. Значит договорились! Помощник начфукса отбыл. Однако этим дело не кончилось. Рейдер вынул телефон и с кем-то связался. Через две минуты показалась иномарка, явно дожидавшаяся где-то поблизости. Она остановилась возле джипа, но водитель не вышел, а лишь опустил темное стекло. Ибрагимбыков, почтительно склонившись, стал неслышно докладывать. Наблюдательный писатель даже не сомневался: в машине сидит босс. В позе рейдера, отчитывающегося о проделанной работе, была та солидная холуеватость, какую иногда замечаешь у генералов, выслужившихся из адъютантов и бумажных штабистов. Отрапортовав и получив одобрение (о чем свидетельствовало рукопожатие), мерзавец сел в джип, и, подождав, когда уедет руководство, укатил следом. Кокотов наконец добрался до кювета и смог, обстрекавшись крапивой, сорвать три больших лопуха.
«Ну дела! – думал он, неся их над головой, как Робинзон Крузо самодельный зонтик. – Снюхались! Вот так они нашей конституционной стабильностью и управляют!»
Честно говоря, поначалу он хотел все бросить и мчаться с черной вестью к соавтору. Но во-первых, из-за этого могло сорваться свидание с Натальей Павловной. Во-вторых, такую обидную информацию лучше доложить режиссеру, когда тот протрезвеет. А в-третьих, все эти дни жестокий игровод так мудровал над безответным Андреем Львовичем, что ему захотелось попридержать тайну, хоть ненадолго ощутив себя осведомленней и значительней Жарынина.
С этими мыслями писодей привел гигиеническое состояние беседки в соответствие с высоким предназначением. Однако, несмотря на крайнюю осторожность, непристойный запах каким-то непостижимым образом перешел теперь на автора «Роковой взимности». Взвизгнув от отчаянья, он ринулся в корпус – переодеваться. Влетев в свой номер, писатель сорвал с себя одежу и вскочил под душ, затем, едва обтершись полотенчиком, напялил на влажное тело первые попавшиеся шмотки. Запачканные новые джинсы и кроссовки пришлось поменять на старые. Опшикавшись с ног до головы одеколоном «Москино» и положив флакон в карман, он глянул на часы: оставалось одиннадцать минут.
По пути Кокотов, сам не зная зачем, заскочил в «люкс», но соавтора там не нашел. Лишь Татьяна, прирабатывавшая уборщицей, спешно готовила пустой номер для нового постояльца. В санузле вместо геополитической шторки висела свежая розовая занавеска.
– А где Дмитрий Анатольевич?
– Съехали…
– Как?!
– Так! Ох и скандалил же!
– А куда?
– Где был, – глумливо сверкнула золотым зубом официантка.
…Режиссер, смежив очи, лежал в своем прежнем маленьком номере, укрытый до подбородка одеялом. Над ним, как мраморные девы скорби над саркофагом крестоносца, пригорюнились Регина Федоровна и Валентина Никифоровна.
– Спит? – шепотом спросил писодей.
– Спит! – подтвердили обе, одновременно приложив указательные пальцы к губам.
– Не сплю! – вдруг молвил Жарынин, открывая мутные глаза страстотерпца. – Коллега, почему от вас так плохо пахнет? – с мукой на лице спросил он. – Если бы не благородный привкус тлена, можно решить, что вы надушились арабским самопалом за два доллара…
– Это «Москино»! – обиделся автор «Похитителя поцелуев».
– Не уверен…
Дамы с шумом втянули воздух и тоже с сомнением покачали головами, причем на лице Валентины Никифоровны возникло смущение оттого, что однажды близкий ей мужчина пользуется, увы, сомнительным одеколоном.
– А знаете, кого я видел на дороге, возле старой беседки? – мстительно спросил поруганный писодей.
– Зачем вы ходили к старой беседке?
– Не важно! – гордо ответил Андрей Львович, уловив на лице отведанной бухгалтерши удивленное движенье тонких бровей.
– Ну и кого вы видели? – утомленно полюбопытствовал игровод.
– Иб-ра-гим-бы-ко-ва… – после хорошей мхатовской паузы по слогам произнес Кокотов. – И знаете, с кем?
– С кем? – еще утомленнее спросил Жарынин.
– С Дадакиным! – гордо объявил писатель и торопливо добавил: – Был еще третий, главный, но кто – не знаю… Он не выходил из машины.
Лица женщин вытянулись так, словно широкоэкранный фильм вдруг загнали в обычный формат. Но режиссер, вопреки ожидаемому, не закричал, не вскочил с постели, не схватился за трость с кинжалом. Он лишь бессильно закрыл глаза и некоторое время лежал молча.
– Что они делали? – наконец тихо вымолвил раздавленный игровод.
– Я не слышал. Но кажется, Ибрагимбыков предлагал Дадакину землю за третьим прудом.
– Кругом подлость, и предательство, и измена… – зажмурившись от слез, прошептал Жарынин. – И этот тоже, с ними заодно!
– Кто?
– Энергетический глист! Что ж… Кровь врага – нектар возмездия!
– Дима, не надо! – в один голос воскликнули верные бухгалтерши.
– Это Сен-Жон Перс, девочки. А вы, коллега, бегите, вас ждут! Я должен подумать…
Не простившись, Кокотов стремглав помчался к месту свидания, прыгая через ступеньки и оставляя за собой в воздухе реактивный одеколонный след, от которого прощальные сентябрьские комары падали замертво. В том месте, где солнце ушло за горизонт, плыли, угасая, длинные сине-розовые облака. Смеркалось, и все теснее обступала черная лесная зелень. Под ногами, светясь, летела серая асфальтовая полоска. Белесые мощи борщевиков удивленно смотрели вслед душистому спринтеру.
Но в беседке снова никого не оказалась. Странно! Чуть отдышавшись, писодей нашел на полу влажное пятно из-под нехорошего кренделя и достал из кармана флакон. От смеси двух антагонистических запахов он расчихался, но вдруг заметил непонятную фигурку на одеяле, которое, уходя за лопухами, повесил на перила. Приблизившись, Андрей Львович узнал фаянсового горниста – такие трубачи и барабанщики во времена кокотовского детства рядами стояли на полках сувенирных отделов. Он взял его и рассмотрел, насколько позволяли сумерки: ультрамариновые штанишки, рука, упертая в бедро, гордо вскинутая голова, крошечный горн, отливающий мрачной позолотой… По телу писателя поползли мистические мурашки.
– О, мой герой!
Автор «Нежной жажды» резво оглянулся и обмер: возле беседки стояла Обоярова, одетая во все пионерское: белую блузку с рукавами-фонариками, темно-синюю юбку «плиссе» и лихо заломленную пилотку-испанку. Алый галстук, раздваиваясь, лежал на высокой груди, вздымавшейся от волнения.
– Ну, как вам мой сюрприз? – спросила она.
– Потрясающе! А где вы взяли горниста?
– Купила в магазине ненужных вещей. Теперь у нас с вами все как тогда!
– Как тогда… – эхом повторил он.
– Дайте же мне скорей одеяло! – взмолилась Наталья Павловна. – Я не думала, что будет так холодно. Какой странный запах! У вас новый одеколон?
Конец второй частиОзнакомительная версия.
