— Нет, я Скаддер. — Это была первая фамилия, что пришла ему в голову. Она лежала на поверхности, и, едва произнеся ее, он уже знал, почему представился именно так. Но не успел миг просветления улетучиться, как слово взял Алек.
— Неправда, — сообщил он мистеру Даси, — и я должен выдвинуть против этого джентльмена серьезные обвинения.
— Да еще какие серьезные, — подтвердил Морис и положил руку на плечо Алеку, чуть коснувшись пальцами шеи — просто потому, что так захотелось, другой причины не было.
Мистер Даси ничего не заметил. Не будучи по натуре человеком подозрительным, он решил, что тут зашифрована какая-то неуклюжая шутка. Раз этот достойного вида темноволосый джентльмен говорит, что он — не Уимблди, значит, так оно и есть.
— Извините, ради Бога, сэр, — сконфузился он, — я так редко ошибаюсь.
И тут же, вознамерившись показать, что до старого осла ему далеко, и поразить воображение молча внемлющей пары, пустился в пространные рассуждения о Британском музее: это, мол, не просто коллекция древностей, по здешним коридорам вполне можно поводить… да, обделенных судьбой, вот именно… здесь у людей пробуждается интерес… возникают вопросы даже в детских неокрепших душах… Да, подумал Морис, одной такой душе ты прочитал лекцию, вовек не забуду. Наконец терпеливый голос произнес:
— Бен, мы ждем. — И мистер Даси последовал за женой. Тут же отстранившись, Алек пробормотал:
— Ладно, все. Больше я вас беспокоить не буду.
— И куда вы пойдете со своими серьезными обвинениями? — спросил Морис, вдруг набычившись.
— Откуда я знаю! — Он оглянулся, лицо его ярким пятном выделялось на фоне лепных героев, безупречных, но бескровных, никогда не ведавших мук и потрясений. — Можете быть спокойны, я не причиню вам вреда, такого, как вы, все равно ничем не проймешь.
— Уже пронял, — возразил Морис, переполняясь гневом.
— Все, на этом точка… — Алек хлопнул себя ладонью по рту. — Не знаю, мистер Холл, что на меня нашло. Не хочу я вам вредить, да и никогда не хотел.
— Зачем тогда шантажировал?
— Нет же, сэр…
— Еще как шантажировал…
— Морис, я просто…
— Уже и «Морис»?
— Вы же называли меня «Алек»… Разве я хуже вас?
— Хуже!
Наступила пауза — затишье перед бурей. Наконец Морис взорвался:
— Клянусь Богом, если бы вы настучали на меня мистеру Даси, я бы вас уничтожил. Это бы дорого мне обошлось, но я бы нашел чем заплатить, а полиция всегда возьмет мою сторону, а не вашу. Вы еще жизни не знаете. И упрятали бы вас под замок за шантаж, а потом… я бы вышиб себе мозги.
— Застрелился бы? Лишил себя жизни?
— К тому времени я разобрался бы, что люблю вас. Но было бы поздно… как всегда, все приходит поздно. — Ряды обветшавших статуй нависли над ними, и он услышал свой голос: — Давайте выйдем отсюда, тут невозможно разговаривать. — Они вышли из перегретой громадины здания, прошли мимо библиотеки, якобы католической, в поисках тьмы и дождя. — Совсем забыл. Где ваш брат?
— У отца. Он ничего не знает… я просто угрожал…
— …шантажом.
— Как вы не можете понять… — Алек вытащил из кармана записку Мориса. — Возьмите, если хотите… она мне не нужна… и не была нужна… что ж, наверное, это конец.
Но нет, до конца было явно далеко. Не в силах расстаться, но и совершенно не представляя, что будет дальше, тугими пружинами шли они сквозь мерцание гаснувшего дня; наконец на них внезапно навалилась ночь, и Морису удалось взять себя в руки и осмыслить новые обстоятельства, в которые его поставила страсть. Они остановились на пустынной площади, прислонились к железной оградке вокруг деревьев — и Морис взял слово, стараясь найти выход из тупика.
Но чем спокойнее становился Морис, тем больше свирепел Алек. Мистер Даси словно установил между ними дьявольские качели — стоило одному из них ослабить напор, в атаку тут же переходил другой. Алек коршуном налетел на Мориса:
— В сарае для лодок тогда лило как из ведра, не то что сейчас. Да и ветер свистел. Почему вы не приехали?
— Потому что в голове — разброд.
— Что-что?
— У меня всегда так — тянет в разные стороны. Не приехал и не написал, потому что хотел убежать от вас, но на самом деле — не хотел. Вам этого не понять. Меня к вам тянуло, и оттого было страшно. А когда доктор попытался меня загипнотизировать, мне явились вы. Явились — и не дали уснуть. Меня будто околдовала зловещая сила, и я сказал себе, что эта сила — вы.
— А на самом деле что было?
— Все вместе.
— Не понимаю. Почему же вы не приехали к сараю?
— Боялся… кстати, вы тоже боитесь. С самого крикетного матча. Вы допустили внутрь страх, позволили себе бояться меня. Потому мы так и кидаемся друг на друга безо всякой нужды.
— Я бы у вас ни пенса не взял, пальцем бы вас не тронул, — простонал Алек и затряс решетку, что отделяла его от деревьев.
— А сами так и норовите сделать мне больно.
— А почему вы сказали, что любите меня?
— А почему вы зовете меня «Морис»?
— Знаете что, хватит разбираться. Вот… — И он протянул руку. Морис взял ее, и в ту же секунду они познали триумф, величайший из тех, что доступен обычному человеку. За физической любовью наступает реакция, сродни панике, и Морис вдруг со всей ясностью увидел, как легко животный порыв, бросивший их в объятия друг друга в Пендже, мог привести к катастрофе. Они так мало знали друг о друге — и так много. Отсюда страх. И жестокость. Все его существо наполнилось радостью, потому что муки Алека открылись ему через свои собственные — это вынырнул на поверхность гений, что прячется на дне каждой истерзанной души. Проявив не бесстрашие, но чуткость, Морис выдержал все нападки Алека, в которых была и детская наивность, и что-то иное, труднообъяснимое.
Пришел черед говорить другому. Угрызения совести, мольбы о прощении — все невнятным бульканьем вырвалось наружу. Так человек освобождается от поразившего его внутренности яда. Потом, чуть окрепнув, Алек стал рассказывать своему другу все, уже безо всякого стеснения. Про родственников. Про то, как в классе он тоже всегда был на вторых ролях. Никто не знает, что сейчас он в Лондоне, — в Пендже считают, что он у отца, отец полагает что он в Пендже. В общем, вырваться было трудно, даже очень. Сейчас ему пора домой — надо встретиться с братом, в Аргентину они едут вместе. Брат у него по торговой линии, жена брата — тоже. Не преминул он и прихвастнуть, как свойственно тем, для кого образование — не насущная потребность. Снова повторил, что родом из порядочной семьи, никогда ни перед кем не пресмыкался, нет, он не из таких, он не хуже любого джентльмена. Рука его тем временем подбиралась к руке Мориса. Они оба заслужили эту нежность… какое странное ощущение. Фонтан слов затих так же внезапно, как и всколыхнулся. Наступила тишина. Нарушить ее отважился Алек:
— Останься со мной.
Морис дернулся, мышцы их соприкоснулись. Теперь они любили друг друга осознанно.
— Проведем ночь вместе. Я знаю, где.
— Не могу. У меня встреча, — отказался Морис, слыша, как бешено колотится сердце. Предстоял официальный обед с возможным клиентом их фирмы, а клиентами, как известно, не бросаются. Надо же, он едва не забыл об этой встрече. — Мне пора, надо переодеться. Дело есть дело, Алек, ты же понимаешь. Встретимся в любой другой вечер — когда угодно.
— Мне в другой раз в Лондон не выбраться — отец или мистер Эйрис могут что-то заподозрить.
— Ну и что?
— А пропустить встречу нельзя?
Снова повисла тишина. Потом с пылкой отрешенностью Морис сказал:
— Ладно, черт с ней.
И они зашагали под дождем к месту свидания.
44
— Алек, проснись.
По руке словно пробежала судорога.
— Надо поговорить о будущем.
Алек свернулся поуютнее, не такой уж и спящий — теплый, мускулистый, счастливый. Да и Морис был счастлив как никогда. Он шевельнулся, тут же ощутил ответное пожатие и забыл, что хотел сказать. Свет сочился на них из внешнего мира, где все не унимался дождь. Какая-то нелепая гостиница, случайное пристанище — укрыться от врагов чуть подольше.
— Эй, малыш, пора вставать. Утро.
— Ну и вставай.
— Встанешь, когда ты так вцепился.
— Будет ерзать, вот я тебе поерзаю. — От чрезмерной почтительности Алек избавился полностью. Британский музей исцелил его от этого недуга. Сегодня праздник, он в Лондоне, на сердце покойно, хотелось нежиться в полудреме, бездельничать, безобидно подшучивать и заниматься любовью.
Того же хотелось и Морису — что может быть лучше? — но его отвлекали мысли о будущем, весьма близком, утренний свет набирал силу, и их уютное гнездышко обретало реальный облик. Предстояло что-то говорить, что-то решать. Господи, благослови эту ночь, что вот-вот кончится, благослови сон и бодрствование, крепость мышц и ласку, легкий нрав, надежный покров тьмы. Повторится ли такая ночь?
