Спустя неделю ей пришлось подновить свой список. Джонатан удивил ее покупкой шале в Аспене, который стал носить ее имя согласно документам на дом и на особой дощечке, укрепленной на фасаде.
Вот тебе, Ивана! Разве у тебя есть шале, носящий твое имя?
Она прибавила к своему списку: «Как можно быстрее обставить шале в Аспене и доставить туда кого-нибудь из «Архитектурного дайджеста», даже если придется для этого применить силу».
Подумав немного, она жирной чертой подчеркнула пункт о ребенке.
Она никогда не загадывала о своем будущем и не могла быть в нем уверенной, но одну вещь она знала наверняка: Джонатан, который столь доверчиво и открыто подарил ей свою любовь, заслуживал всего, что она могла ему дать, всего самого-самого лучшего. Он заслуживал настоящий, живой дар любви…
— Я буду с тобой откровенен, Андрианна, — сказал Джерри, глядя на нее из-за стола. — Тесты прошли нормально, и я пришел к выводу, что ремиссия у тебя все еще продолжается. Но, знаешь… Мне не нравится, как ты выглядишь.
— О, как мы сегодня не галантны, доктор! Между прочим, мой муж говорит, что я красивее обычного. Он сказал мне это сегодня утром.
— Значит, у него плохое зрение. А может быть, он настолько занят работой, что не успевает внимательно в тебя всмотреться. Если бы он это сделал, он бы увидел, что ты выглядишь крайне усталой, безжизненной и, наконец, бледной. Со своими запросами он совсем тебя замотает.
— Уж не начал ли ты всерьез критиковать Джонатана? Я обойдусь без этой критики. Если хочешь знать, у Джонатана вообще нет никаких запросов по отношению ко мне. Он не такой, как ты думаешь. Он идет навстречу малейшим моим желаниям. Да он только и делает, что балует меня! И я решила, только я сама, что он не должен быть обманут тем, что женился на женщине, которая…
Джерри хотел вставить какую-то реплику, но она не дала ему этого сделать и продолжала:
— Впрочем, ладно, тебе не надо рассказывать, ты и так знаешь… Но вот поверь мне: стоит тебе познакомиться с Джонатаном, как ты сразу увидишь, какой это замечательный человек, практически всегда добродушен, невзирая на то, какое у него на самом деле настроение. И великодушен. Настолько великодушен! А его щедрость? Тебе известно, что он дарит мне подарки на каждый праздник! Даже на такие, на которые не принято дарить. Даже на День труда. А на Четвертое июля он подарил мне красно-бело-голубой браслет с рубинами, сапфирами и жемчугом!
— По-моему, слишком кричаще, а потому безвкусно.
— А по-моему, то, что ты сейчас сказал — отвратительно! И вообще, я теперь и сама не знаю, с какой стати я терплю тебя.
— Зато я знаю. С такой стати, что ты нуждаешься во мне, чтобы использовать меня в своих гадких целях.
— О, Джерри, давай не будем ссориться. Кстати, мне пора идти.
— Почему так скоро вдруг? Тебя ждет твой муж? — фальшиво поинтересовался он.
— Нет, не ждет. Он даже не знает, что сегодня я у тебя. А ты… ты действительно невыносим! И неблагодарен! Я уверена, что для клиники Джонатан сделал самый крупный взнос.
— Это всего лишь денежки. Кроме того, много оторвали на налоги.
— Я ухожу. Хватит с меня на сегодня твоего общества. Когда я тебя увидела впервые, мне казалось, что ты святой, нежный, обаятельный, понимающий и чертовски симпатичный.
— А теперь что кажется?
— А теперь я думаю, что в тебе есть только последнее качество. В самом деле, что с тобой произошло?
Он поиграл завитком ее волос.
— Кто знает? Может быть, вся проблема в том, что я немножко ревную, — сказал он, очевидно шутя.
— Ты ревнуешь? Не верю своим ушам. К чему это ты можешь ревновать?
— Не к чему, а скорее — к кому.
Больше она не задавала вопросов. Она не хотела слышать на них ответы.
— Через две недели у нас здесь состоится торжественное освещение полученной земли. Ты приедешь? Я думаю, что твое присутствие на церемонии было бы только полезным, ведь…
— Нет, Джерри, не думаю, что получится.
— А почему?
— Потому что я не нужна тебе там. Теперь, когда у тебя есть почти все деньги, которые нужны, и когда начало уже положено, я думаю, лучше всего мне на этом закончить. К тому же, если я поеду на эту церемонию, то Джонатан обязательно попросится со мной, а я просто не могу допустить этого.
— Ты все еще не можешь сказать ему всю правду о себе? Вот тут ты все уши мне прожужжала про то, какой он замечательный, а ведь выходит, что ты сама ему веришь не настолько, чтобы…
— Хоть ты и являешься единственным человеком, который знает обо мне все до конца, ты ничего не понимаешь. А теперь до свиданья, поздравляю с торжеством и привет Мелиссе.
— Хорошо. Я провожу тебя. — Затем он сказал то, что говорил каждый раз: — И запомни: ешь свои витамины и, ради всего святого, отдыхай побольше и ни в коем случае не допусти беременности.
Она показала ему язык.
Все же, сидя на следующее утро в своей любимой комнате и ожидая, пока к завтраку появится Джонатан, она думала, вернее, продолжала думать о том, что говорил ей накануне Джерри. Неужели она в самом деле выглядит так плохо? Да, в последнее время она и сама чувствовала себя все более изможденной, хотя и не признавалась в этом Джерри. Может, ей и впрямь следует немного расслабиться? Прекратить на время все свои суетливые занятия? Успокоиться? И пока не думать о возможности родить ребенка? Отложить это до лучших времен, пока она не почувствует себя увереннее в смысле здоровья? Но если ее ремиссия завершится, тогда ее «чертова монстра» можно будет унимать только медикаментозными средствами. Это будет началом конца… Конца всего… Всей ее удивительной жизни с Джонатаном.
Нет, теперь она не перенесет потери такого масштаба! Теперь, когда ей наконец-то довелось испытать всю полноту жизни… настоящей любви. Эта любовь создала все, что ее окружало, до чего она могла дотронуться, на что посмотреть, что почувствовать… И все это было так красиво и удивительно хорошо! Каждая крохотная деталька! Даже их своеобразный семейный ритуал — завтрак по утрам в ее любимой комнате.
Едва она закончила обстановку дома, как это решение само собой пришло ей в голову — всегда завтракать только в этой комнате и сделать из этого добрый обычай, ритуал. Смысл такого намерения заключался в том, что именно семейные обычаи, как проявление постоянства, дают ей надежду, уверенность в том, что ее узы с Джонатаном являются неразрывными, что эти узы не дано порвать никому и ничему.
Что касается Джонатана, то он с воодушевлением воспринял такой способ проведения утра: сидеть в окружении пальм, фикусов, орхидей — белых, желтых, пурпурных, в окружении всей яркой красоты и света, бьющего со всех сторон в восьмиугольной комнате, где все окна — от пола до потолка. Джонатан с удовольствием проводил здесь время и говорил, что эта комната суть порождение «золотого видения» жизни, которым якобы обладает его жена. Он говорил, что у нее есть способность даже обычное помещение превратить в волнующую и вдохновляющую сказку.
Прежде чем сесть за стол, Джонатан наклонился и поцеловал Андрианну. Его губы нежно скользнули по ее шее. В этом было не меньше чувственности, как и в их ночной любви. Она затаила дыхание, старалась полнее вкусить радость от этого поцелуя, смакуя его, как она смаковала каждую минуту, проведенную с мужем. И в который уже раз за последнее время она просила у судьбы волшебную палочку, которой бы она могла указать на Джонатана, на это утро, на их любовь — и поймать момент, как кинокамерой, и сохранить его нетронутым на все время, которое еще было впереди… Навечно…
Она позвонила. Звонок давал знак Сильвии, что она может войти и начать сервировать стол. Потом Андрианна окинула претенциозным взглядом одеяние Джонатана — то самое, в которое он облачался в рабочие дни: темный деловой костюм, белая рубашка, неяркий красный галстук (иногда менялся цвет галстука и рубашки) — и с подчеркнутой медлительностью произнесла следующее:
— Джонни, милый… Я не перестаю утверждать, что ты лучше всех мужчин, которых мне только приходилось видеть… Но сегодня такой редкий, великолепный день, что я подумала… что ты захочешь изменить некоторым своим привычкам в отношении гардероба… И скинуть эту униформу сию же секунду!.. В конце концов, милый, это Лос-Анджелес. Только гробовщики, адвокаты и театральные агенты надевают здесь деловые костюмы… Да и то…
Она часто говорила ему эти слова, и это тоже являлось частью их утреннего ритуала.
Он отвечал ей, как обычно.
— Хорошо, — торжественно кивнул он. — Через день-два я решусь и… не надену костюм… не надену вообще ничего. Но я должен предупредить тебя. Тебе будет неприятно, когда узнаешь, что я был на улице атакован ордами сексуально озабоченных, которые будут драться между собой за право обладания моим великолепным телом. А хочешь, я отправлюсь в офис с плакатом, на котором будет начертан девиз: «Все на спасение калифорнийского фруктового урожая!» Или еще лучше: «Я верю в секс, наркотики и рок-н-ролл».
