А на месте Кап Яра давно уже город Знаменск, вылизанный до блеска, как хорошая казарма. Центр гигантского и старейшего ракетного полигона. В степи, там, откуда запустили первую советскую баллистическую ракету 8Ж34 (она же немецкая V2, «Фау-2»), стоит ее макет в натуральную величину. И на постаменте, среди пары десятков других фамилий, таких, как, например, великий Королев, есть фамилия моего отца, участника первого запуска. Все это давно рассекретили.
И только один секрет остается нераскрытым, и я все думаю и думаю о нем – куда все делось, куда делись все? И главное, куда делся тот мальчишка, нерадиво учившийся музыке и куривший за котельной, уже начинавший чувствовать себя чужим всему вокруг, уже сочинявший, уже влюбчивый? Неужто вот он, этот старик – сидит и думает, куда все делось? Невозможно поверить, но ведь другого ответа нет.
Ольга Трифонова
Счастливчик Степан Дугласович Дойл
Это было во времена, когда страна перевернулась, по выражению А. П. Чехова, «верхним концом вниз», и кто-то решил, что начинается новая светлая и справедливая жизнь, а кто-то хватал что плохо лежит. А плохо лежало практически все, даже заграничная помощь беженцам из Баку, Еревана, Спитака и других разнесчастных мест.
Я и мой сын Валя принадлежали к первым и занялись этой помощью.
Можно сказать, я возглавила эту помощь, хотя формально руководила всем одна бойкая журналистка. Но именно формально, потому что собирала в офисе при газете несчастных замордованных людей, учила их жизни, а мы вместе с членами общества «Свеча» – содружеством людей, покушавшихся на самоубийство, ездили по подмосковным домам отдыха и бывшим пионерлагерям, где расселили беженцев. Люди в этом трагическом сообществе были удивительные– бескорыстные и беззаветно добрые.
Они дотемна тащились через леса и поля с продуктовыми посылками, которые присылала католическая благотворительная организация «Каритас» из Германии. Мы с сыном-подростком развозили посылки на дряхлых «Жигулях». Каждая весила около двенадцати килограммов, и мы с сыном потом подсчитали, что перетаскали на себе несколько тонн.
Но тогда мы, казалось, не ощущали их тяжести, потому что беженцы, получив посылку, немедленно накрывали стол, и отказаться от их восточного гостеприимства было невозможно. Кроме того, мы тоже подголадывали, и это, наверное, было заметно.
Это были удивительные посиделки, иногда действительно при свечах, долгие рассказы о судьбах, о горестях, прекрасные лучистые черные глаза, женщины, которые в немыслимых условиях сохраняли женскую привлекательность, и мужчины, сохранившие благородство.
Самые смышленые из них протоптали вскоре дорожку в американское посольство на выезд, а несмышленые рассеялись по городам и весям России.
Через тот же «Каритас» шли огромные тюки с вещами. Мы сортировали и раздавали одежду (очень хорошую, кстати), зарабатывая астму от реагентов химчистки.
Но рассказ мой не об этом, тем более что от этого дела я отошла, не вызвав сожаления у бойкой журналистки. Умненькая ее головка придумала, что вещи надо не раздавать беженцам, а относить в комиссионки. Так происходило первое освоение системы откатов, и я почувствовала, что, как говорят в Америке, начало сильно вонять.
В это самое время подруга познакомила меня с Линой. Она была очаровательна, по-другому и нельзя было сказать о хрупкой, женственной, мягкой, тогда еще молодой, женщине. А еще она была тверда, расчетлива, подозрительна и беспощадна.
Закончив престижный московский вуз, Лина уже давно жила в Америке. Сейчас не вспомню, как и почему она там оказалась, да это и неважно, но вот каким четким и умелым администратором была она, какие связи ловко налаживала в нужных ведомствах, помню отлично. Для нее суровые тетки из Минздрава и Наробраза были Катями, Ноннами, Любами… Она дарила им неслабые подарки, где надо, изящно вручала конверты… Дело в том, что Лина занималась усыновлением в нашей разоренной голодной стране.
Да, она была классным менеджером, и свои немалые деньги отрабатывала честно, хотя судьба бедных крошек, увозимых в неведомые дали, была ей абсолютно безразлична – «только бизнес и ничего личного».
…Первой «моей» усыновительницей была женщина – морской пехотинец из Штатов.
Смуглая с жесткими черными волосами, жесткой складкой губ и жесткими интонациями, она была не замужем, но имела уже одного усыновленного, – мальчика по имени Лукас. Кажется, он был из Мексики. Теперь морпех хотела девочку – черненькую, с черными глазками, и Лина посылала ее за такой девочкой куда-то на Урал.
По условиям (кстати, никаких «следов» в виде контракта Лина не оставляла, все оговаривалось устно), так вот, по уговору мы обязаны были сопровождать усыновителей на всех этапах усыновления. Но я простудилась и поехать с морпехом не могла. Я вообще не понимала, зачем суровой неулыбчивой морпехше так уж нужен второй ребенок. Кроме того, у меня были некоторые подозрения по поводу ее сексуальной ориентации. Может, если бы не все эти обстоятельства, я преодолела бы недуг и поехала в уральскую глухомань, а так – просто организовала все по телефону, созвонившись с директоршей Дома ребенка. Директорша за баснословную по тем временам сумму, полагавшуюся ей за качественного ребенка, все организовала в лучшем виде, но морпех, судя по всему, накатала на меня телегу.
Прожила она у меня неделю, отдавая отрывистые приказания, и отбыла с черненькой, как галчонок, девочкой в расположение своей части, штат Вашингтон.
Остался противный осадок, предчувствие неприятного разговора с Линой (он вскорости и состоялся) и проклевывающаяся мысль о том, что и отсюда надо линять, потому что тоже подванивает.
Неожиданно взгляд Лины с жесткого поменялся на оценивающий, и она спросила меня – бывала ли я в городе N и нет ли у меня там знакомых? Знакомые были.
Вернее, один знакомый – бывший комсомольский работник, ставший филологом. Поэтому буду называть его КР, как некогда Великого князя. В последний приезд он гордо вручил мне свою новую визитную карточку, где значился экономическим советником губернатора города Энска.
Я совсем не удивилась: в те времена на моих глазах произошло так много трансформаций с людьми. Те, кто был никем, становились персонами, и наоборот, персоны уходили в небытие. Советник так советник.
Но то, что я увидела в Энске, ошеломило. Бывший КР имел роскошный офис в центре города, где щедро угощал шампанским, вместо лоснящегося костюма третьего срока был одет в «Бриони», поменял квартиру и жену. Только позже из недомолвок и косых взглядов новых знакомых в городе я поняла, что КР с друзьями «распилили» деньги одного фонда, предназначенного на благое дело помощи людям, пострадавшим от экологической катастрофы.
Но это позже, а приехала я в Энск с двумя милыми людьми из Америки. Супругам Дойл предстояло усыновить ребенка в Энске.
Это были типичные средние американцы с Восточного побережья. Она – старшая медсестра огромного и очень знаменитого госпиталя, он – главный инженер этого же госпиталя. Она прошла все муки искусственного оплодотворения и прочих хирургических манипуляций, но забеременеть не смогла. И тогда было принято решение об усыновлении.
Джудит приехала с большой надеждой, Дуглас – полностью вооруженный для пребывания в опасной стране. У него был с собой даже какой то суперфильтр для воды. С этим армейским фильтром «можно было пить воду хоть из лужи на Ближнем Востоке», но в Энске фильтр, как позже выяснилось, роковым образом не сработал.
С супругами Дойл, не в пример военнослужащей, я подружилась в Москве легко, сразу и, как оказалось, надолго. Джудит была рыжей, с конопушками на носу, смешливой и с замечательным чувством юмора. Дуглас – большим, плотным, с большими руками, ногами и животом. У себя в городке он командовал добровольной пожарной дружиной и мечтал познакомиться с работой наших пожарных. Я отвезла его в пожарную часть, благо она неподалеку от моего дома в Москве, и он отлично провел время, обсуждая тонкости дела с коллегами-профессионалами. Пожарным он подарил чудесные мощные фонари, крепящиеся на лоб, и тюбики с какой-то волшебной мазью от ожогов. Коллеги были довольны.
А еще супруги притащили огромный чемодан, набитый лекарствами, специальными шприцами и устройствами для многоразовых детских капельниц.
Это был дар персонала знаменитого госпиталя неведомому детскому дому.
С этим чемоданом вышла первая, так сказать, неувязка. В аэропорту отказались его принять в багаж. И чем больше я умоляла тетеньку на регистрации, объясняя, что груз гуманитарный и предназначен для детей-сирот, тем больше она хамила. Мы задерживали двух фей, стоявших за нами в очереди. Феи были в длинных норковых шубах, с гладенькими лаковыми прическами и красивым макияжем. Стойка в третьей позиции, изящество жестов и худоба указывали на принадлежность к миру сильфид.
