Прошло несколько минут, а комиссар все молчал.
Я подумала, что сейчас он положит руку на свою кобуру и скажет: «Ну, довольно ходить вокруг да около. Тебя, милая, видели в тот день на обрыве, в двадцати метрах от места гибели Диакопи. И после этого ты заперлась в прачечной и напилась в стельку. У нас есть показания пианиста, который прикидывается англичанином. И старшей сестры, которая прикидывается твоей подругой. Собирай вещи, и поедем в тюрьму».
– В тот день ему даже куртку пришлось надеть, – сказал наконец комиссар, продолжая сжимать мое плечо. – Какое уж тут купание, когда можно яйца отморозить. Яйца-то, в отличие от седины, у него были настоящие. Или нет?
Я сделала оскорбленное лицо, вывернулась из-под его руки и пошла к дверям палаты, стараясь держать спину ровно, а голову высоко.
– Представьте, лейтенант, эти подробности мне неизвестны, – сказала я, не оборачиваясь, и закрыла за собой дверь.
* * *
Убедившись, что комиссар уехал, я спустилась вниз к Пулии, рассказала ей про анонимный звонок, и, странное дело, она совсем не удивилась, только головой покачала. Пулия готовила эвкалиптовую ванну для синьора Аннибалло, он ее каждый вечер заказывает. Сам синьор уже разделся, сидел в предбаннике в махровом халате и листал автомобильный журнал.
– Пистолет, значит. Они просто хотят за его счет свои глухие дела закрыть, – сказала Пулия, тщательно вытирая руки полотенцем. – Ли Сопра и мухи не обидел бы. Он на самом деле был капитаном, у него в комнате висела благодарность от пароходства в серебряной рамке. И актером был, видела бы ты, как он играл в «Пигмалионе»! А что он под чужой фамилией жил, так это его личное дело.
– Почему комиссар решил говорить об этом именно со мной?
– Может, ты ему нравишься? – Пулия легонько постучала меня по лбу согнутым пальцем. – Иди, пожалуй, у меня вода остывает!
Выходя из процедурной, я мучилась сомнениями: не слишком ли быстро Пулия выставила меня вон, как будто хотела закончить неприятный разговор? Не сама она ли позвонила карабинерам? Скажем, хотела отвести подозрение от Зеппо. Мало кто в отеле знает, что он ее двоюродный племянник. Ладно, если она позвонила, пытаясь выгородить тренера, то что мешает ей сказать мне правду?
С другой стороны, я тоже не говорю ей правды, хотя за два месяца мы стали подругами. Она думает, что я устроилась в гостиницу после смерти брата, чтобы быть поближе к матери, за которой некому присматривать. В этом тоже есть правда, только маленькая. Просто удивительно, сколько разнообразных правд и неправд поселилось в моей жизни с тех пор, как я пришла сюда работать. Я уже путаюсь в них, как в птичьих силках из конского волоса.
До обеда я разносила свежие полотенца, размышляя об одной важной мелочи: как вышло, что Ли Сопра погиб в тот же день, который я наметила для встречи на обрыве? По этому поводу есть одна догадка, нужно будет обсудить ее с соседкой, когда я спущусь в деревню в воскресенье. Если она подтвердит, что лагерь, где они с мамой подрабатывали, свернул свои палатки именно второго мая или за день до этого, тогда в моей догадке есть смысл. Дело в том, что я про английских школьников совершенно забыла. Я вообще не думала об этом лагере, когда шла на обрыв!
Хороша, однако, преступница – собиралась столкнуть человека в воду на глазах у целой толпы малолетних бездельников. Но тот, кто пришел туда после меня, непременно подумал бы об этом, у него не забалуешь. Ли Сопра был обречен, когда стоял там в своей красной ветровке и разговаривал со мной об арктических льдах. Выходит, я не убила его не только потому, что сомневалась в его вине. Мне незачем было это делать, вот почему. Смерть уже ждала его в Самарии. Звучит как название детектива в мягкой обложке, но так оно и есть.
Вполне вероятно, что убийца дожидался дня, когда белые палатки свернут и склон опустеет. Тогда почему именно второго мая, а не четвертого, например? Потому, что в тот день была штормовая погода, вот почему! В такую погоду никто никогда не ходит на дикий пляж – слишком высокие волны, узкую песчаную полоску захлестывает пеной от края до края. Никто не ходит, а Ли Сопра пошел. Значит, тот, кто пришел туда после меня, знал его привычки и был в них уверен?
Как бы там ни было, это объясняет дату убийства и не связывает его со мной. Палаточный лагерь, плюс шторм, плюс мое обычное невезение. Если соседка подтвердит день отъезда школьников, можно будет перестать терзаться этой мыслью. Но как перестать терзаться всеми остальными?
Я все время думаю о Садовнике, каждый вечер стою на нижней веранде, куда доносятся песенки из «Un homme et une femme», которыми он балует стариков, но не могу заставить себя спуститься в бар. Мне кажется, ему неприятно меня видеть – с того самого вечера, когда в отеле вырубился свет. Он избегает моих прикосновений.
Пару раз я подстерегала его в парке, я знаю скамейку, на которой он любит курить, но из этого ничего не вышло – наверное, он увидел меня издали. Как ни горько это признать, Садовник ведет себя так, как должен вести себя мужчина, желающий отвязаться от женщины. Свет в отеле погас девятнадцатого апреля, в субботу, потому что в тот день я занималась стиркой, а мое дежурство в прачечной всегда по субботам. И этот день был самым лучшим из всех. Из всех шестидесяти четырех дней в «Бриатико». Только это был не день, а вечер.
Мы сидели в темной прачечной, слушали, как в подвальных трубах гудит вода, и рассказывали страшные истории. Свет тогда пропал во всем отеле – на мое счастье, – и Садовник пришел меня выручать. Кажется, мы пили что-то из фляжки, я не помню, в голове у меня мутилось от какого-то звериного восторженного голода. Мне хотелось есть, пить и совершать диковинные прыжки. Но я сидела неподвижно, запустив пальцы в его волосы. В темноте волосы казались светлее, чем при свете дня. Он устроился на полу, прислонившись спиной к моим ногам, долго молчал, прихлебывая из фляжки, и вдруг начал рассказывать историю о своем путешествии на маленьком круизном корабле.
Его голос был размеренным и прохладным, как будто он перечислял морские порты и имена пассажиров, а не вываливал мне под ноги кучу окровавленного белья. Когда он закончил свою историю и потянулся за сигаретами, мое лицо было мокрым от слез, мне совсем не хотелось продолжать игру, но уговор был рассказывать все как на духу, и теперь была моя очередь.
Мне двадцать два года, и до дня смерти брата в моей жизни была только одна страшная вещь. Это случилось много лет назад, в те времена, когда мы с Бри не расставались больше чем на несколько часов. Мы даже в школу ходили вместе, а после уроков поджидали друг друга во дворе и шли домой по шоссе или напрямик, через оливковые посадки. Ему было плевать на насмешки дружков, это моя сестренка, говорил он, моя Петручча, мой черный камушек. В часовню мы тоже лазили вместе, Бри подглядел, куда реставраторы прячут ключ, привел меня туда, открыл амбарный замок и провозгласил меня полной хозяйкой. Мы сидели на высоких лесах, болтая ногами, разглядывали недописанные фрески, реликварий, похожий на сундук с медными скрепами, витражи, пропускавшие свет пыльными струйками – синими и зелеными. В часовне так чудно пахло свежей стружкой, что хотелось зарыться в нее целиком и там заснуть.
Когда я дошла до этого места, Садовник сильно закашлялся, и я остановилась.
– Продолжай. – Он потушил сигарету о каменный пол и сложил руки на коленях.
Генератор уже починили, я видела коридорный свет, пробивающийся под дверью, но в прачечной горела только тусклая аварийная лампочка, и машины не завелись – наверное, нужно было что-нибудь нажать.
Я рассказала ему все: про девушку с набросками в холщовой папке, про железный ключ с бородкой, похожей на человеческий профиль, про разлитый терпентин, даже про то, как в сумерках мы пришли на поляну и встретили там пожарных, бродивших по щиколотку в золе. Я рассказала ему про овечьи хрящи и человеческий череп, вывалившиеся из реликвария, сила огня была такой неодолимой, что обгорели даже кости и черепица, а от бревен и вовсе следа не осталось. Пожарные только руками разводили. Это же смола, говорили они, там было настоящее адское пламя.
Потом я рассказала ему про то, что было дальше. Вернувшись домой, Бри обнаружил ключ от часовни в своей куртке, ключ порвал ему карман и завалился за подкладку, он был довольно острый. Я предложила вернуть ключ на место, под камень, но Бри только головой покачал. Он посадил меня на стул, встал передо мной на колени и сказал мне, что я должна забыть про этот ключ. И про этот день тоже забыть.
– Понимаешь, Петручча, мы могли оказаться виновниками ее смерти, – сказал брат, – нам повезло, что она сумела открыть дверь и уйти. Наверное, вынула шпильку из волос и открыла замок. А если бы нет? Никому не рассказывай, что мы там были, иначе нам здорово попадет.
