Позвать на помощь было некого, ставни у всех уже были закрыты, люди разошлись по домам. Наступило пограничное время между днём и ночью, между временем человеческим и временем нечисти. Старуха кружила вокруг, а затем принялась хватать Пашку за рукава. Пашка чуть приподнял взгляд, вот уже и соседский дом показался, ещё пять минут и он будет у родного крыльца.
Старуха уже буквально висла на его руке, по прежнему называя его Павлушенькой, только голос её стал теперь мерзким, свистящим, режущим слух. Ещё немного. Вот и ворота. Пашка решительно отворил их и вошёл во двор. Тварь, висящая на нём, тянула его вниз, она была такой тяжёлой, что ноги еле шли. Последние лучи солнца скрылись за соседской крышей. За спиной Пашки послышался противный смешок, тварь что-то бормотала и взвизгивала. Ноги налились свинцом и Пашке казалось, что он никогда не дойдёт до крыльца, которое находилось всего в двух шагах от него.
Собрав все силы, он в последнем рывке шагнул и взялся за ручку двери. Тварь заволновалась, заскреблась в его спину, зашипела. Она чуяла, что жертва ускользает.
– Павлушенька! – снова донеслось сзади ласковым бабушкиным голосом.
Но Пашка знал, что верить нельзя.
Он из последних сил рванул дверь и, протянув руку, нащупал наверху пучок сухой травы, заткнутой за косяк, схватив его, Пашка ткнул наугад себе за спину. Послышался вой, шипение и скрежет. Тварь отвалилась от него и визжала нечеловеческим голосом. Запахло гнилью и разложением.
Пашка заскочил в дом и запер дверь, всё ещё сжимая в руке пучок травы. Вернув его на место, он сел прямо на пол, за дверью что-то, не умолкая ни на мгновение, визжало и скулило. Потом в дверь заскребли, будто когтями. Затем стали биться, так что казалось, что сейчас старая деревянная дверь не выдержит, но нет, устояла.
Тварь ушла лишь спустя час, показавшийся Пашке вечностью. А может быть и не ушла, а лишь притаилась где-нибудь в темноте двора, ожидая свою добычу, как хищник. Проверять Пашка не стал. После бессонной ночи, он вышел во двор, и первое, что он увидел, это надпись, словно выжженную на стене дома – «Что же ты не открыл мне, Павлушенька?»
Анна
– Эта пациентка находится у нас уже на протяжении двенадцати лет, – заведующий отделением провёл нас, двух практикантов, студентов четвёртого курса медицинского университета, в небольшую одиночную палату.
– Она поступила к нам по заявлению дальней родственницы, близких у неё не осталось. Родственница жаловалась, что у Анны, так зовут нашу подопечную, начались галлюцинации после того, как всё это случилось. – Случилось что? – спросил Константин, мой одногруппник.
– Она потеряла мужа и сына в страшной аварии. Месяц находилась в коме. Выкарабкалась. Более того, осталась в полной ясности ума и даже вышла после периода реабилитации на работу. Работала она бухгалтером. Однако спустя какое-то время, родственница навещавшая её раз в неделю, стала замечать странности в её поведении.
Мы с Костей внимательно смотрели на пациентку, женщину лет сорока, сидевшую на стуле напротив окна, и слушали рассказ заведующего, к которому приставлены мы были для прохождения практики. Женщина выглядела абсолютно спокойной, адекватной и разумной. Она бросила в нашу сторону быстрый взгляд, переключив на нас своё внимание, а затем снова вернулась к созерцанию картины на стене.
Это была обычная картина: большое раскидистое дерево на фоне заката, а на дереве качели – дощечка на двух верёвочках, от дерева тропинка убегала, петляя, вдаль, где виднелась кромка леса, уже погрузившегося в темноту.
– И какие же это были странности? – спросил я, – Эм-м, а ничего, что мы говорим при ней?
Последние слова я прошептал и покосился на пациентку.
– Не переживайте, – заверил нас заведующий, – Она полностью погружена в свой мир. Не вступает в диалог, лишь временами может осуществлять короткий зрительный контакт.
– Так вот, – продолжил он, – Странности заключались в том, что Анна утверждала будто умершие сын и муж приходят к ней, разговаривают, рассказывают о своей жизни после смерти. И приходят они посредством этой самой картины, которую вы видите перед собой. Поначалу Анну пытались лечить амбулаторно, но толку не было. Мы рекомендовали родственнице убрать из поля зрения эту картину, дабы не провоцировать развитие новых галлюцинаций.
– И она убрала? – спросил Костя.
– Да. Только Анна, не найдя в своей квартире картины, впала в такую истерику, что пришлось вызывать бригаду и вот с того момента она и находится у нас.
– А картина? Почему она здесь?
– Мы поняли, что исключить раздражающий фактор, в данном случае картину, было неверным решением. Этот момент лишь усугублял течение заболевания, а не помогал стабилизировать его. Поэтому мы попросили родственницу принести картину к нам и повесили её на стене. С того момента пациентка успокоилась, стала очень покладистой, даже замкнутой.
– Тогда почему она в одиночной палате? – спросил я, – Не лучше ли для неё было бы нахождение в социуме?
– Нет, – ответил врач, – Мы пробовали. Но в те моменты, когда Анна начинает беседовать с сыном и мужем, якобы появляющимися на картине, у остальных больных начинались приступы, они впадали в истерику, плакали, кричали, в общем реагировали весьма болезненно. Мы приняли решение поместить Анну сюда. Так лучше всем. Да, мы много раз пробовали прятать картину, но Анна каждый раз становилась буйной.
– Значит вы считаете, что выздоровление невозможно?
– Увы, – ответил заведующий, – Мы испробовали всё.
На следующий день нам предложили выбрать «своего» пациента, с которым каждый из нас будет заниматься особенно усиленно, но помимо этого, мы, конечно же, несли дежурства и вели дневники практики, наблюдая и за другими пациентами отделения.
Я выбрал Анну. Меня заинтересовал её случай, мне хотелось убедиться, что нет действительно никаких шансов побороть её безумие. Заведующий дал добро и мы с Костей приступили к своим обязанностям на ближайшие полтора месяца.
В первый день я попытался просто установить с Анной зрительный контакт. Я принёс стул и поставил его рядом с её стулом. Она по прежнему сидела и смотрела на картину, словно ожидая чего-то или кого-то. Время от времени она улыбалась и губы её тихо шептали что-то. Я тоже сидел и смотрел на картину, не говоря ни слова. Так прошло около часа. Затем я поднялся и ушёл. Ни она ни я не проронили ни слова.
Весь последующий день прошёл в обычных хлопотах студента-практиканта.
На пятый день, когда я снова пришёл к Анне, и присел рядом на стул, спустя какое-то время, вдруг почувствовал на себе её взгляд. Я посмотрел на неё. Анна не отводила взгляда. Она смотрела на меня внимательно и словно изучающе. А потом внезапно улыбнулась мне. Улыбка её была простой и ясной, не похожей на улыбку психов, которых я уже насмотрелся за годы учёбы. Я в очередной раз подивился её адекватности и тому, за какими масками может порой прятаться болезнь.
Спустя две недели Анна заговорила. Когда я впервые услышал её голос, то чуть не свалился со стула от неожиданности, я настолько привык к её безмолвию. Однако вовремя успел сориентироваться и взять себя в руки.
– Они обычно приходят вечером, на закате, или ночью, – сказала она так ровно и спокойно, словно продолжила уже начатый разговор. Голос её был мягким и тихим. Я в очередной раз подивился разнообразию форм проявлений заболевания.
– Кто – они, Анна?
– Борис и Матвейка. Борис – это мой муж, а Матвей – сыночек, – пояснила она.
– Они приходят к вам сюда, в палату?
– Да. Вот отсюда, – Анна подняла руку и указала на картину.
