И тем не менее только после того, как я увидел это место своими глазами, после того, как, сидя в нетопленом театре, посмотрел спектакль «Остров Сахалин. Часть I. Каторжные хроники» и взял в руки тяжеленную черную коробку с вложенными в нее двумя вышеназванными томами, — я понял, что внимательным читателем книги все же стану и комментаторскую цифирь одолею (иногда на одно чеховское предложение здесь приходится по несколько отсылов кряду). Читая «Остров Сахалин», конечно же, становишься свидетелем неостывшей чеховской трагедии и победы, которую, кстати, так и не сумел постичь даже его ближайший друг Алексей Суворин (хоть и пытался впоследствии безуспешно выдвинуть книгу на премию митрополита Макария).
Положив на столе, справа от основного издания, восьмисотстраничный том комментариев крупного ученого-сахалинца Михаила Станиславовича Высокова (подобный двухтомный проект издан впервые), я все время ловил себя на том, что читать «Остров» придется дважды: чеховский текст не отпускал к комментатору, отвлекаться на разъяснения не получалось. После чтения осталось чувство стыда от открывшегося (главный редактор «Мира Божия» А. И. Богданович так и писал в рецензии 1902 года: «Совершенно подавленный и глубоко пристыженный, закрываешь книгу и долго не можешь отделаться от полученного впечатления»). И — зависть к тем, кто однажды возьмет на себя труд отправиться в детальное путешествие — уже с путеводителем-комментарием под руку.
Высоков охватил все — от каждого конкретно упомянутого человека, местности, растения и законодательного акта до этнических, религиозных, бытовых, медицинских и иных коллизий. «Особое внимание автор комментария уделил понятиям и образам» — ведь комментарий отсюда , из нашего времени. Но главное — «одушевление», читательско-исследовательская анимация.
Не забыть, например, страницы комментария, посвященные иеромонаху Ираклию (и его поразительное письмо из Крыма незадолго до смерти в 1891-м), помогавшему Чехову в сахалинской переписи вольных и каторжных [13] ; неожиданно и закономерно появление в комментариях — вослед Достоевскому, Толстому, Дорошевичу — имен Шаламова и Солженицына. Комментарий богато иллюстрирован старинными фотографиями: гиляки и айны; плотна «зарифмованность» с другими, (не)современными Чехову исследованиями; уместны периферийные, казалось бы, статьи о комарах, медведях и болотных ягодах.
Высоков — энциклопедичен: вот в 9-й главе Чехов упоминает о распространении картежничества в Верхнем Армудане:
«Потом, уезжая из Верхнего Армудана, я спросил у своего кучера-каторжного (78):
— Ведь они на интерес (79) играют?»
78-я сноска к этой главе — целое (несколько страниц) детективное расследование, опирающееся на четвертьвековой давности работу сахалинского писателя Михаила Финнова — о зафиксированных в 1930-х якобы личных свидетельствах этого «кучера» о чеховской поездке. Отличный вклад в энциклопедию «народных чаяний».
Десятки раз упоминает Чехов труды и личность агронома Михаила Мицуля, мечтавшего превратить Сахалин в плодородный край и заразившего своими мечтами тюремное начальство (агроном похоронен на острове). И Михаил Высоков, постоянно ссылаясь на труды видного чеховеда Владимира Катаева, начинает разговор о подвижничестве и фанатизме. А Катаев подводит читателя к «Дуэли» (повесть написана после поездки), к зоологу фон Корену…
В одиннадцатой главе, говоря об устойчивом презрении дальневосточной народности гиляков к женщине, Чехов роняет: «Шведский писатель Стриндберг (114), известный женоненавистник, желающий, чтобы женщина была только рабыней и служила прихотям мужчины, в сущности единомышленник гиляков; если б ему случилось приехать на Сев<ерный> Сахалин, то они долго бы его обнимали». 114-я позиция в этом разделе оборачивается у Высокова не только словарной статьей о Ю.-А. Стриндберге и историей его знакомства с российским читателем, но и исчерпывающим освещением связки «Стриндберг — Чехов».
Это уникальное издание, подписанное в печать в августе прошлого года, действительно, как звездное небо, напитано мириадами отсылов к печатным источникам разных эпох. Более чем свежая ссылка обнаружилась в «Списке условных сокращений». Объясняя, что «КГП» — это Кулотинское городское поселение, Высоков педантично обозначил свою дату обращения к… Википедии — 17.02.2010. И за этими цифрами тоже маячит фигура тридцатилетнего писателя (на острове стоит гениальный опекушинский памятник), который — в отличие от нас, ехавших в корейском автобусе сначала по асфальту, а затем по грунтовке, — замечал в одной из своих сносок: «Проехать невозможно ни на колесах, ни верхом. Бывали случаи, что при попытках проехать верхом лошади ломали себе ноги».
Не могу не вернуться к оформлению: стильные, коричнево-серой гаммы суперобложки содержат в верхней части корешка небольшие фотопортреты Чехова. Это из очень известной «фотосессии» 1900 года: черный костюм, белый жилет, сорочка, пятнистая бабочка. На томе «Острова Сахалина» — тревожно-беззащитный взгляд; за нижнюю границу кадра, охватывая шею, уходит шнурок от сброшенного пенсне.
А на томе комментария — строго отрешенный — уже через стеклышки.
«…к р а с и в и о р и г и н а л е н…» Сахалинский пейзаж в книге А. П. Чехова «Остров Сахалин». Южно-Сахалинск, «Рубеж», 2010, 128 стр.
Сахалинский фотоальбом просится к тому, чтобы стоять рядом с чеховской книгой. В названии — часть цитаты об островном пейзаже. Чехову, видимо, хотелось почаще задерживаться на внешних, не человеческих проявлениях окружавшей его среды, подольше, чем ему удавалось (а островная природа, свидетельствую, совсем не похожа ни на приморскую, ни на материковую). И многое, думаю, осталось «за кадром». И тем не менее, напоминает в предисловии историк и краевед (составитель и фотохудожник книги) Игорь Самарин, критики еще при выходе первого издания успели обвинить писателя в пристрастии «…глушить читателя изысканиями о климате Сахалина».
Принцип построения альбома прозрачен: та или иная цитата из «Острова Сахалина» и под ней — фотография. Колонтитулы здесь на каждой странице: крохотный фотопортрет Чехова с цифрой «150» под ним. «Деньрожденная», так сказать, история.
На представлении альбома Самарин интересно и остроумно рассказывал об этой работе. Увидеть живую чеховскую фразу — пусть иногда и не в той части острова, к которой она относится, — и запечатлеть хорошей цифровой камерой, да еще в то самое время года, когда здесь был Антон Павлович (середина лета — ранняя осень), — не заразительно ли? 120 фотографий, почти без режиссуры. (Ну, разве к фразе «на берегу стояла чья-то лошадь, запряженная в безрессорную линейку» — в Александровске-Сахалинском безрессорок не отыскалось; так что лошадка на фоне знаменитых скал «Три брата» запряжена в более современноесредство езды, с пружинными подвесками.)
Но зато Самарин снял в Поронайской долине живого волчонка («Волки держатся далеко от жилищ, так как боятся домашних животных»)!
Волки на Сахалине нынче в звании почти призраков : их как бы и нет вовсе. Ан есть.
«Долина становится уже, потемки густеют, гигантские лопухи начинают казаться тропическими растениями; со всех сторон надвигаются темные горы». А на фото — вечер в Михайловском урочище: и впрямь фантастическое, грозное, величественное зрелище. Гигантские лопухи в человеческий рост, которых мы навидались немало, это — широкий белокопытник (Petasites amplus), на материке он встретился мне в подмосковном Переделкине, говорят, «занесен» в эти места садоводом и писателем Леонидом Леоновым.
Покрытые ягелем , как инеем, вечно болеющие лиственницы (диковинно красивые своей белесостью), сахалинские пожары, ползущие туманы, отливы, гниющие полузатопленные баржи, скелеты китов. А еще — сивучи, касатки, трупики горбуш с вырванными глазами (лакомство сахалинских медведей) и бесконечная ламинария — морская водоросль, то гигантская, то изящно-прихотливая, — лежит тут как живая и словно бы дышит.
Все — здесь и все — в книге.
Странно и страшно видеть на фотографии ныне заросшую, но угадываемую тропу от Михайловки на поселок Дуэ (именно по ней каторжные и свободные женщины ходили в Воеводскую и Дуйскую тюрьмы — в дочеховские времена — продавать себя арестантам за медные деньги). Чехов свидетельствовал, что при нем она была еще не заросшей…
