это утреннее чудо —
ряд волшебных изменений;
и не знаю сам, что буду,
только — vici, vidi. Veni?
Пафос лирики Бака в том, что быть с самим собой, быть вообще — чрезвычайно трудно (недаром несколько раз обыгрывается «быть или не быть»). Повышенная чувствительность к языку — лишь одна из сторон повышенной чувствительности к миллиметровым смещениям как в собственной душе, так и в мире, к его звукам, цветам и свету.
«Нет, правда, вернуть и вернуться — почти одинаковы сны; возвратность глаголов, как блюдце, как дно опустевшей казны. И брошенный маленький шарик (черешенка, яблочко, сон), вращаясь, любовно обшарит все впадинки белых часов. Но вот, содрогнувшись от пульса, отчасти сужая круги, начнет приближаться — где пусто, где сердце, где ямка тоски. И вместо всегдашнего риска умолкнуть, застыть, умереть — растает сначала на четверть, потом, колыхнувшись, на треть…»
Мера «герметичности» у разных стихотворений разная: в некоторых текстах сюжет и фабула (событие) идут рука об руку, но чаще они подобны двум сферам в известной китайской игрушке, одна из которых свободно вертится внутри другой, при этом внутренняя видна урывками и уж точно неизвлекаема. Как правило, конкретное событие — causa prima — нужно автору для того, чтобы перейти к обобщению, но Бак от конкретного события к обобщениям не переходит. Он остается при своем событии, читатель — при «уликах». Узнавая «Эти бедные селенья…» и «Я пришел к тебе с приветом…», Мандельштама, Пастернака и Пушкина как фактуру осколков, мы не видим того, что изображено на мозаике. Все это может быть названо поэтикой непроницаемости или поэтикой неизображения.
Поэтика эта не монотонна. Она оглядывается и на «заумь», и на метареализм с его плотностью смыслов; на самобытные поэтики Михаила Айзенберга с ее речевой разнородностью и Евгения Бунимовича с ее «игровым» началом и тем, что сам Бак определил как «двусмысленность» [9] , когда две фразы накладываются, перекрывают друг друга, являясь порой взаимоисключающими. Не говоря уже о том, какую традицию имеет в русской поэзии всяческая интертекстуальность…
И все же как целое поэтика неизображения не находит себе аналогов, как не находит их особый музыкально-ритмический строй. У стихов Бака есть также одно необъяснимое свойство: они еще и кажутся не желающими ни от кого зависеть , написанными одиночкой.
Когда-то Дмитрий Бак писал о нерелевантности поэтического (читай: лирического) высказывания при постмодерне, когда «все фразы <…> принадлежат всем и никому» [10] . Поэтому центоны и парафразы, всяческое «смешение языков» играют у Бака концептуальную роль; чужое слово сохраняет свое , выпущенное в мир принудительного равноправия и слепоглухой свободы. «Вместе со словами необходимо сочинить их автора» [11] . И это не маскарад, а другая игра — головоломка. Событие разнимается и собирается вновь, из частиц, ему иноприродных. Только так возможно вернуть его себе, защитив от добро-дурных любопытных глаз. И остаться не присвоенным, не пойманным — за бесплотностью доказательств.
Марианна ИОНОВА
Коллекционеры и культуртрегеры
КОЛЛЕКЦИОНЕРЫ И КУЛЬТУРТРЕГЕРЫ
В. Э. М о л о д я к о в. Валерий Брюсов. Биография. СПб., «Вита Нова», 2010, 222 стр. («Жизнеописания»).
Подарочная биографическая серия петербургского издательства «Вита Нова» в последние годы завоевала заслуженную популярность как у библиофилов (благодаря прекрасному качеству издания и образцовому, поистине коллекционному внешнему виду), так и у специалистов, обычно читающих подобные издания с некоторым предубеждением. Однако к биографическим книгам С. Старкиной о Хлебникове, О. Лекманова и М. Свердлова о Есенине, П. Басинского о Горьком, что называется, хотелось бы, да не придерешься — написаны они настоящими профессионалами и притом в полном смысле слова «на века».
Совсем недавно эта серия пополнилась еще одним увесистым (шесть с половиной сотен страниц увеличенного формата) томом: биографией Валерия Брюсова, написанной В. Э. Молодяковым.
Наш читатель знает широту интересов известного московского библиофила и по совместительству токийского профессора-политолога Василия Элинарховича Молодякова. В свои 43 года он успел написать и выпустить более двух десятков книг, причем очень разных: несколько томов по истории Японии и русско-японских отношений, биографию Риббентропа, записки библиофила. Но особый интерес представляют его работы, связанные с русским Серебряным веком, и в первую очередь — с Валерием Брюсовым, среди которых — подготовленные Молодяковым три тома ранее не публиковавшихся произведений поэта.
Интерес к личности и творчеству в советские годы наиболее прославленного, а в наше время почти забытого символиста (спасибо за это М. И. Цветаевой, припечатавшей в свое время: «Герой труда Валерий Брюсов»!), основоположника и бессменного лидера московского символизма самым естественным образом привел Молодякова к созданию биографии поэта.
Причем, в отличие от книги, например, Старкиной, ее не назовешь в полном смысле слова научной: слишком силен в ней сознательно субъективный, художественный элемент. Молодяков — настоящий апологет своего героя, он не просто защищает его как от нападок современников, так и от забвения и небрежения потомков — он стремится показать, чем уникальна эта личность для нашей культуры.
Сразу надо сказать: ему это удается. Конечно, книга понравится не всем, но не заметить и не признать ее объективные достоинства невозможно. Потому что написана она прежде всего настоящим знатоком, влюбленным в свой предмет и досконально его изучившим.
Автор начинает биографию Брюсова даже не с его детства, а с жизнеописания деда поэта, Кузьмы Андреевича, выбившегося благодаря своим талантам в богатые московские коммерсанты. Этот экскурс в книге Молодякова — не проявление обычной добросовестности архивариуса, а одно из объяснений особенностей личности поэта. Биограф делает акцент на коммерческом даре Кузьмы Андреевича, ставшем через поколение основой необыкновенных организаторских способностей внука; точно так же, рассказывая о другом его деде, Александре Яковлевиче Батурине, основательный и въедливый Молодяков не только упоминает о его дилетантских литературных опытах, но и с библиофильской скрупулезностью описывает его книгу и даже цитирует одну из басен. А характеризуя отца поэта, отмечает и «культуртрегерский пафос» выпускавшихся им рукописных газет, и даже то, что он вел свой юношеский дневник латинскими буквами: и то и другое, по справедливому утверждению биографа, отчетливо сказалось потом в разносторонней творческой деятельности Валерия Яковлевича — и в его собственной просветительской и издательской работе (тоже начинавшейся домашними рукописными журналами), и даже в практике называния своих юношеских поэтических книг латинскими названиями! Словом, автор книги прослеживает биографию своего героя даже не с первых его шагов, а с времен, на многие годы предшествовавших этим шагам, но уже имевших к ним прямое отношение.
Этот фрагмент книги наглядно демонстрирует одну из ее важнейших особенностей: подбор материала порой может показаться избыточным, но эта избыточность необходима автору для его построений и аргументов. А все они, как я уже говорил, нацелены на то, чтобы показать уникальность личности Брюсова — не только как первоклассного русского поэта, но и как великого организатора новой русской культуры, человека неправдоподобной широты интересов и фантастической работоспособности: именно эти качества, по убеждению Молодякова, сделали Валерия Яковлевича тем, кем он стал.
Но в первую очередь он был все-таки поэтом: не случайно большинство разделов и глав книги названо по заглавиям его поэтических сборников. Стихи обильно (и уместно!) цитируются в книге, но почти никогда не становятся здесь предметом литературоведческого анализа: автор справедливо полагает, что биография прежде всего должна излагать, причем с особой тщательностью и точностью, факты жизни поэта.
Впрочем, иногда биограф пытается стать филологом: так, анализируя очень важную, по его убеждению, позднюю поэму Брюсова «Дом дней», которая, по мнению Молодякова, «никем всерьез не изучалась», автор начинает разбирать содержащиеся здесь реминисценции и цитаты и… вдруг отступает: «Всему этому можно искать объяснения или ждать, когда они придут сами собой». И снова возвращается к своему делу — биографии поэта.
