Констебль Брекен супился но на других лицах было изумление даже если смысл был не всегда понятен они видели что ученый человек приравнивает нас к Королю и когда в середине стиха Дэн + Джо вернулись из ночи тогда все глаза обратились благоговейно на этих бронированных людей. Эти ребята были благородной истинной австралийской чеканки.
Старик о них расскажет повесть сыну,
И Криспианов день, забыт не будет
Отныне до скончания веков;
С ним сохранится память и о нас —
О нас, о горсточке счастливцев, братьев.
Тот, кто сегодня кровь со мной прольет,
Мне станет братом: как бы ни был низок,
Его облагородит этот день;
И проклянут свою судьбу дворяне,
Что в этот день не с нами, а в кровати;
Язык прикусят, лишь заговорит
Соратник наш в бою в Криспинов день. [8]
Когда он кончил наступила минута тишины и тогда миссис Джонс испустила громовое ура и все мужчины хлопали и свистели и маленький калека горел огнем я подхватил его и посадил на стойку он отдал мне 2 страницы своей книги.
Он – память о сражении.
Я – но вы сделаете что обещали?
Он – касательно вашей истории? О тут я этого сделать не могу мистер Келли. Мне надо будет взять ее домой. Мне нужны будут мои книги.
Он ждет. Нет времени.
ТОМАС КЕРНОУ вошел в логово дракона, в темное сердце всего грубого и невежественного. Он танцевал с самим дьяволом и льстил ему, и перехитрил его не менее успешно, чем герои какой-нибудь волшебной сказки, и теперь он уносил под мышкой доказательство, трофей, грязную неряшливую кипу листов. Эти замусоленные «манускрипты» были ему отвратительны даже своим прикосновением, самая его кожа сжималась от их самодовольства и невежества, и все-таки он уже был победителем. Он вырвал кровавое сердце чудовища, а теперь предаст его аду.
Он спешил к своей тележке. Ноги отказывались двигаться, всегда отказывались. Он не мог ни танцевать, ни бегать. Он мог только подпрыгивать или хромать, а когда он делал это быстро, вот как теперь, каждое движение отдавалось болью в его бедрах и ягодицах. Он торопился сквозь холодную ясную эвкалиптовую ночь и когда он огибал юго-восточный угол отеля миссис Джонс, он услышал, как обсуждается его характер.
Этот учитель лгун, услышал он крик Джо Берна. – Он ё-ный вьюн. Позволь мне пристрелить п-на, Нед.
Заткнись, сказал Дэн, я слышу гудок. Заткнись, сказал Стив Харт, Он подъезжает. Боже великий не допусти, чтобы поезд приближался. Керноу не осмеливался спешить и потому ехал в своей тележке домой неторопливо, не подгоняя лошадь. Среди темных деревьев сидели толпы людей, он чувствовал, как они следят за ним, чувствовал на себе их тупые и злобные неграмотные глаза. Боже Великий, не дай им убить меня.
Он постучал в дверь своего коттеджа позади школы, но его жена не отодвинула засов.
Бога ради, женщина, впусти меня. Это я, твой муж. Впустив его, она не хотела снова его отпускать. Она обнимала его и плакала.
Нет, нет, Томас, они тебя убьют. Господи Боже, Джин, сотни полицейских едут навстречу своей гибели.
Что будет со мной? плакала она. И вот тогда он услышал гудок поезда и сунул ей в руки крысиное гнездо листов. Он схватил свечу и красный шарф своей жены.
Он бежал, как только мог, вниз по оврагу у школы, потом вверх по насыпи к железнодорожному полотну, которое всегда было там и ждало его. И вот он – фонарь паровоза, и рельсы сверкают как сама судьба.
Вся колония трепетала перед Недом Келли, но Томас Керноу зажег свечу, слабый огонек замерцал во враждебном воздухе, и он поднял перед ним красный шарф и стоял на виду у того, кто или что заберет его жизнь.
Паровоз надвинулся, пар и сталь, и когда завизжали тормоза и вырвались клубы пара, он сморщил лицо, ожидая пулю в позвоночник.
В чем дело? крикнул проводник. Келли, крикнул он.
И он совершил это. То, что теперь уже история. Через несколько минут поезд вернется на станцию и извергнет свой живой груз из тридцати человек и двадцати лошадей. Он спас их всех. Он поспешал домой в свой коттедж, а шум на станции поднялся ужасающий, люди кричали, лошади вставали на дыбы, били задом, извергаясь из товарных вагонов. Томас Керноу слышал их, когда принялся настойчиво стучать в свою дверь и был впущен заплаканной женой.
* * *
В ограниченном пространстве парадной комнаты миссис Джонс члены Шайки Келли надевали свою броню, гремя нагрудниками, грохоча шлемами, царапая кедровый стол миссис Джонс, разыскивая карабины, пистолеты, патроны и порох. Из так называемых заложников только один воспользовался столь удобным случаем, чтобы сбежать, и к тому времени, когда Нед Келли вернулся в буфет задуть фонари и залить водой пылающий огонь, констебль Брекен, длинный туловищем и коротконогий, уже бежал через кусты. Он упал в канаву и выкарабкался по противоположной стороне, затем перемахнул через забор, отделявший трактир от железнодорожного полотна.
Брекен выскочил из мрака – Келли! Они тут! Глаза у него выпучились, он был небрит, запыхался. Он протолкался в хаос перрона, но мельбурнские полицейские его не знали, они были заняты выгрузкой нервничающих лошадей. Никто не обращал на него ни малейшего внимания.
Тем временем Нед Келли проталкивался сквозь совсем другую толпу внутри затемненного трактира. Он выбрался в коридор, а затем в прихожую. Он выбрался в ночной воздух, шагая медленно, плавно, будто во сне, что было естественным следствием веса стодвенадцатифунтовой брони, укрытой его длинным клеенчатым плащом. Его серая кобыла была оседлана, и он забрался в седло с немалыми трудностями, а затем проехал двести ярдов по дороге в сторону Гленрованской станции. Полиция обратит на странного всадника не больше внимания, чем на Брекена, чей жалобный голос раздавался среди сумятицы людей и лошадей.
Где старший офицер? Где он?
Нед выждал, пока Брекен наконец не отыскал суперинтендента Хейра, а тогда повернул назад к трактиру.
* * *
Полицейские перелезали через забор между отелем и железнодорожным полотном, а в густой тени передней веранды их ждали трое бронированных людей. Самый высокий из них, Джо Берн, поднял свое ружье.
Ё-ная броня. Не могу, мать вашу, прицелиться. Заткнись, они тебя услышат.
Полицейские бежали через редкий кустарник, не заботясь о прикрытии. Там, где суперинтендент Хейр наконец остановился, противников разделял только небольшой железнодорожный турникет. Расстояние между ними равнялось 30 ярдам.
Где Нед? прошептал Дэн Келли.
Вот я, ребята. Старший Келли занял свое место в середине веранды и поднял свою магазинную винтовку Кольта.
А вот и ваша бабушка с большим железным носом. При этих словах он выстрелил. Хейр упал.
Боже мой! вскрикнул он. Я ранен первым же выстрелом! И тут холодная ночь внезапно озарилась вспышками выстрелов. Шайка укрывалась в глубокой тени веранды, все, кроме Неда Келли, который вышел в лунный свет и спокойно прицелился.
Стреляйте вы х-е псы. Нас вам не поранить. Не успел он договорить, как пуля Генри-Мартини пробила его левую руку. Он охнул, повернулся и тут же почувствовал, как вторая пуля полоснула по его ступне будто лезвие пилы. Он повернулся и отступил в отель.
* * *
За первую минуту полицейские выпустили шестьдесят пуль и следующие полчаса не прекращали огня ни для мужчины, ни для женщины, ребенка или преступника, а когда они наконец на минуту перестали стрелять, ночной воздух был разорван ужасным пронзительным воплем. Они застрелили мальчика, который спел «Коллин лас крайта на мо».
Томас Керноу, сидевший за своим письменным столом в четырехстах ярдах оттуда, зажал уши ладонями. Что это? спросила его жена. Ничего, ничего, ложись спать. О Господи, что ты сделал? Эти бедные заложники. Они не заложники, сказал Керноу, они там, потому что они с Келли. Они ничем не лучше бандитов.
Но теперь уже она хотела выйти из дома и замотала шею своим красным шарфом.
Это ребенок, сказала она. Они теперь расстреливают детей?
Томас Керноу прохромал через комнату и сердито сдернул с нее шарф, ей обожгло шею, и она закричала от боли.
Помилуй тебя Бог, девочка, неужели ты не видишь, что они тут все за Келли? Ты родилась здесь, Джин. Неужели ты не понимаешь, с людьми какого класса ты имеешь дело? Трус! закричала она. Они расстреливают детей. Я трус? Великий Боже, на ком я женился? Значит, трус? А кто спас этих полицейских, пока ты хныкала в постели? Иди в свою комнату. Что это?
