(Инес де Атьенса в первый раз поднимает глаза на Хуана Алонсо де Ла Бандеру.)
ИНЕС ДЕ АТЬЕНСА. Единственное мое желание и просьба — позвольте мне похоронить покойного.
ХУАН АЛОНСО ДЕ ЛА БАНДЕРА. Вы похороните его, сеньора, вы похороните его, даю вам слово. Вы похороните его в сельве, и отец Энао прочитает над ним молитву, и христианский крест будет стоять над его могилой. Обещаю вам. (Уходит.)
ИНЕС ДЕ АТЬЕНСА. Педро де Урсуа, несчастный возлюбленный мой, клянусь тебе твоим богом, и богами моей матери… (Рыдания мешают ей закончить.)
(Занимается день. Инес де Атьенса молча плачет, обнимая труп Педро де Урсуа. Медленно нарастает и крепнет неясная музыка сельвы: дикие звуки, похожие на угрюмое ворчание органа, жужжание хриплых цимбал, пасторальный говор дудочек и свирелей, пронзительный вопль флейт и рожков, торопливая дрожь цыганских бубнов и карибских марак, угрожающее завывание адского хора, нестройные звуки взбесившегося духового оркестра, прибой звенящего утра.)
Тиран умер, и справедливо было приступить к раздаче должностей тем, кто предавал его смерти. Дон Фернандо де Гусман уже провозглашен генералом и предводителем нашего похода, как было назначено заговорщиками. Лопе де Агирре сам превратился из поручика по делам усопших в начальника штаба, хвала богу, ибо, не будь я с тобой рядом, никогда бы ты ничего не добился, кроме собственной погибели, спесивый и непредусмотрительный дон Фернандо. Начальником стражи отныне будет дон Хуан Алонсо де Ла Бандера в награду за ту ярость, с какой он вонзил свою шпагу в грудь губернатора. Алонсо де Монтойя будет начальником кавалерии, Лоренсо Сальдуендо, Кристобаль Эрнандес и Мигель Серрано де Касерес будут командовать пехотой, Алонсо де Вильена будет генерал-лейтенантом, мулат Педро де Миранда главным альгвасилом, а Педро Эрнандес главным казначеем, и таким образом каждый из нас, мятежников, пришедших в шатер Педро де Урсуа предать его смерти, оказался при должности, кроме канарца Хуана Варгаса, который в суматохе был тяжело ранен и теперь лежит в гамаке, поправляется. Что касается тебя, Мартин Перес де Саррондо, тоже не получившего вознаграждения, но самого верного и многообещающего моего мараньонца, то прошу, потерпи немного, и должностей этих у тебя будет сколько угодно. — Главное для нашего дела, мой славный генерал дон Фернандо, постараться, чтобы все участники нашего похода чувствовали удовлетворение от того, что тиран предан смерти, а кровь, пролитая вчера, так обильно оросила все наше маленькое войско, чтобы ни у кого не возникло ни желания, ни возможности смыть ее с себя. Сделаем же участниками этого славного подвига, убиения губернатора, всех, кто сокрушается, что не внес своей лепты в это дело. Распределим же власть и командные посты среди большого числа солдат, если нужно, придумаем новые должности, а те, кто не захочет разделить с нами честь и славу нашего мятежа, выкажет замешательство или станет ломаться пред лицом нашей щедрости, те роют себе могилу рядом с Педро де Урсуа.
— Давайте сделаем пехотным командиром и старого Хуана Нуньеса де Гевару, его седины внушают уважение, а его видения в точности предсказали насильственный конец губернатора, сделаем командиром и Педро Антонио Галеаса, человека, охочего до всяких авантюр и открытий. Сделаем капитан-интендантом Алонсо Энрике де Орельяну и морским капитаном лоцмана Себастьяна Гомеса, а адмиралом Мигеля Бонадо. Главным альгвасилом нашего войска сделаем Диего де Балькасара, который, говорят, отдал свое состояние на поддержание нашего дела, и к тому же, говорят, вице-король Уртадо де Мендоса оказывал ему честь — играл с ним с карты.
Все приняли назначения с великой осторожностью и смирением, кроме упомянутого Диего де Балькасара, который на церемонии вручения жезла высшего правосудия сказал во всеуслышание: «Принимаю жезл во имя короля Филиппа, нашего государя, и никого иного», другими словами, сие означало, что он имеет совершенно определенное намерение перейти на сторону Короля, как только завидит такую возможность, если, конечно, я, Лопе де Агирре, не окажусь поблизости и не помешаю ему.
Через два дня в лагерь возвратился Санчо Писарро, который по указанию губернатора Урсуа уходил с семью десятками стрелков на поиски дорог и продовольствия. Мы боялись, как бы он не затеял против нас войну в этой дикой сельве, и тогда дьявол прибрал бы и нас и их. Но Санчо Писарро повел себя весьма проницательно и осторожно, выслушал о событиях, происшедших в лагере, безо всякого изумления или, во всяком случае, никак не проявил его. Санчо Писарро с удовлетворением принял предложенную ему должность старшего сержанта, поблагодарил нас смиренно и скромно, чтоб тебе было пусто! не верю я твоим словам, Санчо Писарро, ты самый опасный и хитрый из вассалов короля Филиппа, участвующих в этом походе, это говорю я, Лопе де Агирре, а я чую своих врагов, как бы они ни прятались, и никогда не ошибаюсь.
И тотчас же в лагере начала прорастать ядовитая трава, которая всегда была позором и погибелью всех перуанских мятежей. Мы совершили преступление против королевской власти, мы предали смерти губернатора и представителя короля, которого нам поставил сам король, и теперь нас одолевает безрассудное желание получить от короля прощение, от короля, который безо всякого отрубит нам головы, как только эти головы окажутся в его королевской власти. Вот он, пожалуйста, дон Фернандо де Гусман, главный вождь нашего бесстыдства, вот он, дон Хуан Алонсо де Ла Бандера, и дон Алонсо де Монтойя, ожесточеннее всех стиравшие с лица земли губернатора и собственными руками вонзившие в него шпаги, все они теперь ищут извиняющих обстоятельств, чтобы король простил их за преступление, которому, слава богу, нет прощения. Наш генерал-лейтенант, наш начальник стражи, наш начальник кавалерии бегают, мечутся, подыскивают слова для покаянного письма, которое собираются составлять, они благосклонно приняли бакалавра Педрариаса де Альместо, который возвратился в лагерь, предпочтя оказаться за решеткой, нежели умереть от голода в сельве; Педрариас де Альместо начинает переписывать своим красивым писарским почерком дурацкую грамоту такого смысла: «Составлено в селении Мокомоко провинции Мачифаро второго дня января месяца одна тысяча пятьсот семьдесят первого года в присутствии писца и свидетелей…» Остальной документ — неудачная попытка раболепного раскаяния: мы убили губернатора только за то, что он проявлял леность и небрежение на службе Вашего Королевского Величества, за то, что не открывал земель, обещанных именем Вашего Королевского Величества, смерть губернатора была необходимой, чтобы предотвратить бунт отчаявшихся солдат против Вашего Королевского Величества, его смерть послужит приумножению славы и могущества Вашего Королевского Величества, да здравствует святейшая задница Вашего Королевского Величества!
Когда грамота Педрариаса де Альместо была дописана, мы, офицеры и боевые командиры, выстраиваемся, с нетерпением ожидая своей очереди подписать ее. Первым, в соответствии с высшим постом и занимаемой должностью, подписывает наш предводитель генерал дон Фернандо де Гусман, и, честное слово, его витиеватый росчерк не нарушает совершенства писанины Педрариаса. Вторым полагается расписаться мне, начальнику штаба, но я подписываюсь не «Лопе де Агирре, начальник штаба», как все ожидали, а «Лопе де Агирре, изменник», а сам, не мигая, смотрю на Ла Бандеру и Монтойю и громко твердым голосом читаю свою подпись и дополнение к ней, четыре этих слова вызывают глухой ропот сдерживаемых страстей, и я делаю вывод, что настал момент сказать всю правду.
— Какое безумие и глупость, мараньонцы, воображать, будто сообщение, придуманное и состряпанное нами самими, снимет с нас вину за то, что мы убили губернатора короля, у которого имелись подписанные королем полномочия, указы с королевскими печатями и который представлял персону короля! Почему вас смущает, что я, подписываясь, назвал себя изменником, если для короны, которой эта грамота адресована, все мы не кто иные, как изменники и предатели, мы не двенадцать апостолов, которые отделались от тирана с целью послужить королю, а двенадцать иуд, которые предали смерти слугу короля за то, что он мешал нашим честолюбивым помыслам. Все мы дерзкие и отважные изменники и предатели, и никакая покаянная грамота не спасет нас от кровожадного гнева, который короли Испании вынашивают как драгоценное наследие предков. И даже в том невероятном случае, если мы в будущем откроем новые миры и в нашем бедственном положении найдем все-таки Эльдорадо и Омагуас из чистого золота, если сумеем водрузить над бескрайними землями флаг его величества, даже и тогда нам все равно не уйти от казни, ибо первый же бакалавр, вице-король, рехидор или монах, который придет из Испании осваивать эти земли, начнет с того, что отрубит нам головы. Нет, командиры и офицеры, наше спасение не в том, чтобы писать униженные письма, которые никого не обманут, а в том, чтобы как можно дороже продать наши мятежные жизни, возвратиться в Перу не за помилованием, которого нам не дождаться, а за друзьями, такими же недовольными, как и мы, за тысячами обиженных, которые никогда не получают должного вознаграждения за свою службу, за тысячами перуанцев, оскорбленных дурным обращением вице-королей и судейских чиновников. Возвратиться в Перу, соединиться с этими людьми на нашей земле и защищать эту землю от недругов, какими бы могущественными и непобедимыми они ни казались издали, вот что нужно нам всем.
