Я послушался. Речь его проникла в мое сознание, как луч света в подпол. И еще я понял главное: все грядущее и та Область Таинственного, о которой он говорит, — это ты сам, твоя душа, твой разум и твое сердце. А в это время в кабинет вошли Алексей и Маша. Но не одни. Следом за ними появился и Яков.
Кажется, история подходит к концу, подумал я, но был не слишком-то удивлен. Нечто подобное я ожидал, сам предвидел. Но еще не знал, что это уже совершенно другой Яков. Он и выглядел-то как-то иначе, сосредоточенно- напряженно, словно сложивший оружие и перешедший линию фронта враг. И тем не менее я спросил:
— Зачем ты его привела? Мало нам неприятностей?
— Помолчи, — ответила Маша. Даже не поинтересовалась — что у меня с лицом, почему оно все изрезано?
Она вытащила из кармана драгоценный крест Даниила Московского и протянула Алексею.
— Возьми. Ты знаешь, что с ним делать, когда отыщутся святые мощи. А я ухожу. Я не могу больше… Мы не можем, — добавила она, взглянув на Якова.
— Но почему? — спросил Алексей. — Что происходит?
Маша лишь махнула рукой, не в силах продолжать. Не могла или не хотела. А все было и так ясно.
— Ты разве ничего не видишь, совсем слеп? — со злостью сказал я. — Они вместе, вот что!
Теперь уже Алексей резко бросил мне:
— Помолчи! Пусть мне кто-нибудь что-то объяснит.
Я обиженно отошел в сторону и занял место рядом с Сергеем Николаевичем — самым мудрым, трезвым и спокойным из нас в эту минуту. А слово взял Яков.
— Мы любим друг друга, — коротко и всеобъемлюще сказал он. — И поэтому… уезжаем. Далеко-далеко. Но не из России. Потому что меня самого очень скоро начнут искать. Они не прощают. Не прощают такой измены. Вы же все помните, что они сделали с Матвеем Ивановичем? То же самое ожидает и меня.
— Нет, не понимаю. Почему? — упрямо повторил Алексей.
— Я, наверное, совершил самый подлый и предательский, на их взгляд, поступок: принял православие, — произнес Яков. — Мало того что и еще не справился с делом. А какое дело — вы и сами прекрасно знаете. И Маша… Такую Машу я искал всю жизнь. И где ее можно было найти, как не здесь, в России?.. Пока я тут суетился, ездил, вынюхивал, во мне уже шел необратимый процесс, если угодно знать.
— Угодно, — сурово промолвил Алексей. Крест Даниила Московского он продолжал держать в руке. Вот сейчас как даст ему по лбу! — подумал я с удовольствием. Но этого не произошло. Алексей спрятал драгоценную реликвию во внутренний карман и скрестил на груди руки.
Яков некоторое время молчал, потом произнес:
— Посылая меня, они и не предполагали, что такое может случиться. Да и сам я… Только не подумайте, что мой отец как-то и в чем-то замешан. Нет. Это совсем другое. Просто все очень спуталось и пересеклось. По воле Божией, не иначе. А помнишь, ты мне рассказывал про дорогу… про путь Гоголя и девочку с блюдечком земляники в руке? Я тогда еще посмеялся, а потом — и в лавре, и в Новом Иерусалиме, и когда стоял в Третьяковке — перед Рублевской Троицей, — сам будто пробовал на вкус эту землянику… И в приюте в Черустях тоже. Только там был уже другой вкус, горький. Страшный, что сделано с Россией. И вы думали, что я не пойму? Что также стану обгладывать ее, как они? Найду и уничтожу святые мощи?
Яков явно волновался, он заходил по комнате, останавливаясь то перед Алексеем, то передо мной, Машей, Сергеем Николаевичем. И говорил, говорил — то порывисто и бессвязно, то скупо и предельно четко. Не ожидая и не требуя от нас ответа, да он был и не нужен. Потому что он выговаривался больше для себя, чем для кого-либо другого. В слове закреплял то, что запечатлел в рассудке. Никто из нас и не прерывал его. Лишь я пару раз что-то недовольно буркнул, по своей скверной привычке: но не мог простить того, что Яков уводит у Алексея Машу. Ладно бы у меня! Да и сама она хороша… Второго жениха бросает. Но вся речь неофита была не о любовных коллизиях, не о нашем треугольнике (вернее, четырехугольнике уже), а о вещах гораздо более важных — о России и православии. Так что я мог бы и промолчать. Не путать одно с другим, хотя все действительно крепко связано и пересекается. И личное, и касающееся всех вокруг. Без каждого из нас мир не полон.
Когда Яков замолчал, а говорить больше было, собственно, и незачем, я вновь случайно посмотрел в окно и во второй раз увидел, как больное наваждение, того старика в круглой черной шляпе. И опять он куда-то пропал, растворился в хлопьях гари и серном дыме.
— Куда вы теперь? — глухо спросил Алексей. Он старался не глядеть на Машу, но у него это плохо получалось. — Ах, да… Впрочем, лучше не отвечайте. Это не важно.
— Нынче ночью меня ждут на одной… деловой встрече, — отозвался все-таки Яков. — Так можно ее назвать, хотя это настоящий сатанинский шабаш. С участием высших лиц. В высотном здании. Я, разумеется, не пойду. Вот пропуск, — он вынул из кармана пластиковую карточку и бросил ее на стол, словно избавляясь от притаившейся в одежде жабы. Потом добавил зачем-то: — По нему может пройти даже незнакомец, и никто не удивится. У дьявола слуг много.
Я живо представил себе это сборище, как на картине Босха: уж наверняка там будут все нынешние тайные и явные разрушители России — все эти чубайсы, гайдары, зурабовы… кураторы и академики. Взглянуть бы одним глазком. Послушать, как они откровенничают между собой. А стоит ли? Им не изменить и не остановить Промысел Божий, как сказал недавно Сергей Николаевич. Они жаждут гибели России лишь потому, что сами — черви, а в живом теле для них жизни нет. Только и могут что мертвечиной питаться, сами являясь продуктом распада и тления. Апостатами и энтропийцами, людьми последних времен, верными служками антихриста.
В это время у Маши зазвонил мобильный телефон. Она послушала и удивленно посмотрела на Алексея.
— Это — тебя. Кажется, Ольга Ухтомская.
Он взял трубку и вышел из комнаты. Прошло, наверное, минут семь. Нам в кабинете говорить было не о чем, а вот о чем беседовали они неизвестно. Но вернулся Алексей уже явно другим, не с тягостным и хмурым взглядом, а с просветленным, ожившим и радостным. Он даже на Машу посмотрел по-доброму. Видно, прощая в душе.
— Сейчас я уеду, — промолвил он. — Мы договорились встретиться. Там все и решится… Святые мощи будут возвращены в монастырь.
— Мне с тобой? — спросил я.
— Нет, — подумав, ответил он. — Лучше — один. Теперь уже ничто не должно помешать. К тому же у тебя такой вид… Взгляни в зеркало. Словно после сражения.
— А так оно и есть, — вздохнул я. — Что шрамы? Была бы победа, а это — главное.
Но мне все равно было несколько обидно, что я остаюсь как бы в стороне от конца нашей истории. Впрочем, конца ли?
— Дядя Сережа, ты знаешь, как быть с рукописью, — обратился к Кожину Алексей.
— Знаю, не беспокойся, — отозвался тот. — В чужие руки не попадет. Иди и делай свое дело.
Нерешенным оставалось только одно. Не знаю, как бы в данной ситуации поступил я, но Алексей, кажется, хотел что-то сказать Маше. Он даже начал, будто собравшись с духом и стоя перед ней:
— Если ты…
— Не надо, — твердо проговорила она и отвернулась.
Алексей не стал продолжать. Он лишь молча положил ее мобильный телефон на стол и пошел к двери. Так и осталось неясным: что же он желал ей сказать на прощанье? А может быть, действительно, ничего говорить в такие минуты и не надо…
И лишь спустя некоторое время я обнаружил, что вместе с его уходом исчезла со стола и пластиковая карточка Якова.
4
Вскоре, кажется, почти сразу, минут через пять, ушли и Мария с Яковом. Я с ними даже не попрощался. Я и не смотрел в их сторону. Зачем? Я даже и Сергея Николаевича-то не видел, потому что сам впал в какое-то оцепенение, в ступор, как совсем недавно он. Будто подхватил вирус, носящийся в воздухе. А может быть, и многие в Москве находились точно в таком же состоянии — я почти уверен в этом. Одни безумствовали, другие окаменели. Так и должно быть, когда ты попадаешь в Область Таинственного. И я мысленным взором глядел не в настоящее, а в будущее, прозревал его ясно и четко, видел запечатленным в духовном мраморе — все сцены и картины жизни и смерти. Словно прорезал взглядом время и останавливался в Вечности. Подобно Авелю, чья мистическая рукопись продолжала лежать на столе. Но никогда и никому не сказать мне того, что я видел…
А потом я услышал рядом с собой крик.
— Они убили его! Убили!
Это кричала Маша. Она вернулась и металась по комнате. Я подумал: убили Алексея. Но оказалось, что это не так. Когда Сергей Николаевич сумел усадить ее в кресло и заставил выпить стакан воды, она продолжала твердить:
— Убили… убили… — а зубы стучали о стекло, и сами глаза были стеклянные.
— Кто? Кого?
— Этот ужасный… старик… убил… Якова…
Сергей Николаевич что-то продолжал у нее спрашивать, а я лишь молча смотрел. Что говорить? Я вдруг понял, что так и должно было произойти. Смерть — возмездие искупление. И, наверное, спасение для других. А может быть, и для тебя самого. Но… теперь это было уже не важно. Все кончено. И все начинается. И мне даже не хотелось смотреть, что там происходит на улице.
