Ляля безразлично пожала плечами, затянулась сигаретой и вяло кивнула: хочешь, позвони. Этого кивка было достаточно, чтобы тут же, не откладывая, набрать Нонкин номер.
Важная архивистка разговаривала так лаконично и сухо, что Люся даже не успела приврать, как собиралась, будто бы документы из архива сгорели при пожаре, и тем самым ввести в курс своей нынешней круто изменившейся жизни…
На встречу у метро «Смоленская» Нонна Юрьевна, наверняка нарочно, опоздала на пятнадцать минут. Приплинтухала неспешной походкой, буркнула: «Привет», — и, дабы не встречаться взглядом, сразу полезла в пакет за бумагами. Люся и опомниться не успела, как перед ней уже была гордая спина в сером, с капельками изморози, нескладном дутом пальто. Может, надо было окликнуть Нонку, броситься ей на шею со слезами и извинениями, но ведь самолюбие есть не у одной только Заболоцкой. Шаг следом Люся, правда, сделала, однако тут же и остановилась, посчитав невозможным хватать бывшую подругу за рукав, бить на жалость рассказами о пожаре и горько плакаться ей в жилетку: мол, «проклятый разлучник Марк» забирает Лялечку к себе в Питер, обещанный карьерный рост оборвался, так и не начавшись, и в издательство просто ноги не идут…
Оглянись тогда Нонка, махни рукой: «Эй, Люськ, зайдем ко мне?» — и за рюмашкой на прокуренной кухне Люся призналась бы ей, единственной из всех — успешным и состоявшимся этой драмы до конца не понять, — как по-свински обошлись с ней в издательстве. Когда после смерти матери она пришла к генеральному, положила на стол рукопись и, борясь со слезами, еле выговорила, что не в силах сейчас редактировать текст про покойников, начальник не нашел нужным хотя бы прикинуться сочувствующим. Скорчил недовольную рожу, тявкнул: «Не хотите, как хотите! Вам же хуже», — а вдогонку, когда она, уже вся в слезах, кинулась к двери, хлопнул кулаком по столу: «Что же это за сотрудники… твою мать! Никому ничего нельзя поручить!»
Однако пятиминутное общение с генеральным было еще далеко не самым большим разочарованием в человечестве: что с него возьмешь, со слона толстокожего? Потрясло отношение коллег. Похоже, завистливое издательское бабье не простило ей непредусмотрительной страсти к франтовству на работе, новых фирменных юбочек и кофточек через день, ухоженности не по зарплате, дорогих духов, шубы или такси, на котором она иногда подкатывала к издательству. Каким-то необъяснимым образом прознав про обещанное ей Русланом с глазу на глаз повышение по службе, они не скрывали своего злорадства — в секретариате, в коридорах, в корректорской она то и дело ловила на себе насмешливые взгляды, — когда на место Карпенко взяли молодую девицу из другого издательства. Собственно, ничего плохого об этой девице Люся сказать не могла и тягаться с ней в профессионализме или эрудиции не собиралась, наоборот, чтобы не терзаться понапрасну, сразу признала ее безусловные перед собой преимущества: молодость, здоровую амбициозность, современную напористость, университетский эмгэушный диплом. Только вот оформили девушку на работу как-то уж очень быстро, словно договоренность об этом существовала давным-давно. Волей-неволей возникала мысль, что Руслан вовсе и не собирался двигать Людмилу, а просто морочил ей голову, чтобы она, дура, выложилась по полной, переписывая текст глубокоуважаемого автора, в котором генеральный был кровно заинтересован.
Так и подмывало швырнуть на его начальственный стол заявление об уходе. Только вот не было никаких сил, чтобы бегать по Москве в поисках новой работы. Зато имелись большие сомнения, что в другом месте не будет своего Руслана, завистливой злыдни Раисы и прочих. Везде теперь приблизительно одни и те же морды и один и тот же цинично-хамский стиль — гремучая смесь из неистребимо советского с дико капиталистическим…
В общем, у них с Нонкой, оглянись в тот вечер на Смоленской эта упрямая зараза, легко нашлась бы общая тема. Больная и потому неисчерпаемая. Да и по другим вопросам корректорша с архивисткой гораздо быстрее пришли бы к консенсусу, чем прежде. Во всяком случае, Люсю уже не утомляли бы бесконечные возмущенные речи о росте тарифов на ЖКХ или о ценах, которые растут день ото дня, а зарплату, сволочи, не прибавляют! И она не поражалась бы тому, что Заболоцкая ждет не дождется, когда получит пенсию вкупе с проездным билетом. Напротив, поддержала бы ее со смехом: «Вот, гады, до чего красивых женщин довели!» Словом, их с Нонкой уже не разделяло бы материальное неравенство — основная причина раздрая между многими бывшими друзьями-приятелями.
Но, как говорится, не случилось. Зато Лялечка, увидев фотографию Михальцевой, похожей на нее так, как может быть похожа только родственница, действительно взбодрилась. По крайней мере, на ее лице отразились хоть какие-то эмоции… Интересно, как она там? Трудно ей, наверное, без матери? Кто там о ней позаботится? Не будет же Марк готовить ей рыбку на пару и гладить юбки?
Телепатия определенно существует: стоило представить себе забавную картинку — подпоясанный фартуком Марк утюжит на доске дочкину юбку, — как в сумке запиликал мобильник. Одиннадцать часов — самое время для артистки-полуночницы! Для Кости поздновато, к тому же он позвонил бы по городскому.
Однако нет, не угадала. Константин.
— Люсечка, ты еще не спишь? Как ты добралась?
— Спасибо, нормально.
Уловив холодок обиды в ее голосе, он сразу начал рассыпаться в извинениях:
— Прости, пожалуйста, что не отвез тебя домой. И не позвонил раньше. Совершенно, знаешь ли, зарапортовался с домашним хозяйством. Мыл посуду, ликвидировал разгром. Потом Тимофей оккупировал телефон. Заперся в ванной и беседует уже полчаса… По-моему, ребенок безуспешно пытается назначать свидание какой-то девочке, — шепотом добавил Костя и засмеялся. — А мы с тобой считаем его маленьким!.. Так как ты, Люсечка? Мне показалось, ты сегодня была какой-то необычно печальной или расстроенной чем-то. Что-нибудь случилось?
— Нет, все хорошо, ничего не случилось, — сухо ответила она, как будто бы все еще продолжала дуться, хотя на самом деле страшно обрадовалась его звонку. В особенности вдохновило то, что Костя, как и прежде, четко подмечает все нюансы ее настроения. То есть она ему небезразлична!
— Хочешь, сходим как-нибудь на неделе на Крымский или в Музей личных коллекций? — вдруг предложил он, очевидно, решив реабилитироваться за уже третьи или даже четвертые выходные, посвященные исключительно Тимке. Дошло наконец! — Я потом уточню в Интернете, где есть что-то интересное.
— Хорошо, давай сходим, — милостиво согласилась она и, посчитав, что уже достаточно напустила холода — как бы совсем не заморозить милого дружка! — тепленько подтвердила свое желание отравиться на выставку: — Отличная идея, я с удовольствием прошвырнусь на вернисаж… Тем более что… вы со мною, — прокурлыкала она со значением и, услышав, как довольно похмыкивает в трубке доктор, перешла на их обычный ласково-интимный стиль телефонного общения: — Не забыл ли ты покормить нашего дорогого Филимошу?
Зря старалась. Не иначе как Тимофей выбрался из ванной, потому что Костя оглох. Через секунду она и правда отчетливо расслышала требовательное «дядь Кость!» и исполненное готовности «сейчас иду!».
— Кота покормил, джинсы стираются, — наконец скороговоркой отчитался Костя. — Пока, Люсечка, спокойной ночи, целую.
Жалко, конечно, что Тимка не дал им потрепаться, но, с другой стороны, оно, пожалуй, было и к лучшему. Растрогавшись от Костиного внимания (а кого еще волнует, как она добралась до дома и в каком настроении пребывает?), разомлев от бархатных мужских интонаций, она легко могла бы проговориться «милому дружку» из чувства все той же дружбы и братской солидарности о своем сегодняшнем открытии. Да что там! Слова: «Знаешь, Кость, а Тимка, кажется, действительно твой сын», — уже вертелись на болтливом бабьем языке. А это ведь не шутки! Вдруг пригрезилось?
И вообще, не станет она брать на себя такую миссию, по некотором размышлении решила Люся. При всем своем замечательном отношении к Косте, как говорится, при всей любви, не могла она разделить его эгоистическую позицию в истории с Тимкой. Как он не понимает, что ради Тимки, которого он вроде бы так любит, ему нужно держаться от Тимки подальше? Почему не хочет оставить мальчишку в покое? Как сложилось, так уж сложилось. Зачем без конца перетягивать канат? Неужели реванш над ничтожным Куркиным стоит того, чтобы счастливый, жизнерадостный весельчак Тимофей превратился в неврастеника?
Объяснение было лишь одно: сам выросший в благополучной семье, с папой, с мамой и тетенькой, тоже души в нем не чаявшей, Костя не мог до конца прочувствовать, оценить всю тяжесть переживаний, которые обрушатся на Тимкины, в сущности, еще детские плечи, когда выяснится, ху из ху. Поэтому-то он и расшибался в лепешку, чтобы, завоевав Тимкину любовь, быть рядом с ним как можно чаще.
