— Куойл? Куойл? Отвратительная связь! Слушай, ты знаешь об общественных волнениях?
— В некотором смысле, — сказал Куойл. — Здешние программы новостей отводят этой теме около десяти секунд. Похоже, дело плохо.
— Да уж, хуже некуда. Причем это не только в Лос-Анджелесе. Такое впечатление, что всю страну поразил какой-то вирус ярости. Люди хватаются за ружья чаще, чем смотрят на часы. Помнишь Эдну, литературного обработчика из «Рекордз»?
— Да, помню. За все время нашего знакомства она ни разу мне не улыбнулась.
— Улыбку Эдны надо было заслужить. Слушай, она только что мне звонила. У них в «Рекордз» произошла трагедия. В полдень в офис вошел один придурок с автоматом и убил Панча, Эла Каталога и еще троих или четверых наших. Ранил еще восемь человек.
— Боже! За что?
— Да тут целая история. Прямо декорации к сцене, которую можно назвать «Письмо к редактору». Не поверишь. Этот парень прислал анонимное письмо, в котором говорил, что мятежи и волнения необходимы для очищения системы и перераспределения материальных ценностей, а они его не напечатали. Вот он и пришел с автоматом. Эдна сказала, что ей спасло жизнь только то, что в тот момент, когда началась стрельба, она была под столом, искала упавшую скрепку. Помнишь, у нас всегда не хватало скрепок? Куойл, на прошлой неделе стреляли в Меркалию. Ты представляешь, какое здесь сумасшествие? Я как-то пошутил о жизни в Калифорнии, о лос-анджелесском стиле жизни. И вот, в ее ветровом стекле появились пулевые отверстия. Промазали на каких-то чертовых несколько сантиметров. Она напугана до смерти, а я тут шутки шучу. После того как позвонила Эдна, я понял, в каком жалком и убогом мире мы живем. Нигде нельзя укрыться от вероятности быть подстреленным или подожженным. А я смеялся! — Куойлу показалось, что он слышит, как плачет его друг на другой стороне континента. Или он снова смеется?
***
В воздухе витал какой-то неуловимый аромат, заставивший его снова сделать глубокий вдох. Небо было цвета сочащейся из раны сукровицы. На дверях его «универсала» появились пузыри ржавчины. Останься он в Нью-Йорке, в Мокингберде, мог бы уже умереть.
Джек стоял в ялике и выбрасывал рыбу на мостки. Куойл натянул макинтош и резиновые перчатки, взял нож и рыбину. Вначале такой способ проведения редакторского совещания казался ему странным.
— Пока мы говорим, руки можно занять делом, — сказал Джек, выбираясь из ялика. — Меня всегда злило, когда пять или шесть взрослых мужиков сидят за столом и работают только языками. Вот они уходят, берут с собой бумажки, покачивают ногами и маются дурью со скрепками.
Куойлу не хотелось думать о скрепках. Он рассказал Джеку о стрелке из автомата, о выстреле на шоссе и волнениях.
— Все и так знают об уровне насилия в Штатах. Худшее, что может случиться с тобой здесь, — сказал он, — это кулачная драка или если кому-то придет в голову сбросить твою машину со скалы. — Дальше они работали в полном молчании.
Джек сказал, что рыба идет мелкая, в среднем два — два с половиной килограмма. Сейчас редко кому удавалось поймать рыбу более двадцати килограммов, хотя раньше рыбаки вылавливали огромных рыбин, под девяносто килограммов. Или того больше. Рыбу нещадно истребляли в течение двадцати лет, пока не истощились природные запасы. «Ведь истощились же», — говорил Джек, работая ножом.
— Знаешь, почему я не перестаю рыбачить? — сказал он, ловко вспарывая брюхо и выбрасывая внутренности, так и не вынимая сигареты из уголка рта. — Даже если бы я и захотел это сделать, мне больше не вернут лицензию на ловлю омаров и семги. Не знаю почему. Но мне больше всего нравится ловить омаров. А упустишь эту дурацкую лицензию хоть на один год — можешь распрощаться с ней навсегда.
— Билли просил передать, что ходят слухи о закрытии трех рыбоперерабатывающих заводов в следующем месяце. Говорит, слышал, что Безымянный на очереди.
— Боже! Только подумаешь, что хуже быть не может, — пожалуйста, становится еще хуже! Вся эта история с перераспределением квот на рыболовство просто нелепа! Можно подумать, что рыба — это картошка. Подходи к любому ряду и выкапывай! Если нет рыбы, ты ее не поймаешь, если не поймаешь — не переработаешь и не продашь. А не продашь — ни тебе, ни другим жить будет не на что. Что за дурацкие правила? Их никто не понимает. Вот и приходится терпеть, сжав зубы. Они говорят, мол, слишком много местных рыбаков на слишком малое количество рыбы. Да? А куда же делась рыба-то? Русские да французы повылавливали? А еще есть японцы, западные немцы, восточные немцы, поляки, португальцы, англичане, испанцы, румыны, болгары, или как их теперь там называют? Как наложили ограничения, так и перестало хватать прибрежной ловли. Как же рыба подойдет к берегу, если ее за пятьдесят, сто миль рефрижераторы уже всю повыгребали? А за двадцать миль у берега траулеры подобрали остатки? Что же остается рыбакам на прибрежной линии? — Он плюнул в воду. Наблюдал за тем, как Куойл неуклюже действовал ножом. — Ты понял, в чем тут дело. Ничего не отнять, не прибавить. Так что давай занимайся.
— Рекламные объявления, Джек. Я бы хотел избавиться от пустых рекламных объявлений. Нам нужно место для новостей. На прошлой неделе у нас были статьи о лесопилке, о национальном историческом парке в бухте Миски, о демонстрации протеста против иностранного рыболовства, потом еще была одна демонстрация против высоких цен на электроэнергию, забастовка работников фабрики по переработке кальмаров — все это хороший, основательный материал о социальных проблемах. И нам пришлось урезать эти статьи почти до одних заголовков. И никаких фотографий. Я хочу сказать, если бы это были настоящие рекламные объявления, тогда другое дело.
— Да это все идеи Терта Карда. Мол, надо рекламировать крупные предприятия Сент-Джонса, тогда газета будет выглядеть солидно. Заодно потреплем нервы местным рекламодателям. Давай выбрасывай эту рекламу, если тебе понадобится дополнительное место. Понимаешь, когда мы только начинали, новостей было гораздо меньше. Да и рекламные объявления выглядели прилично.
Одна за другой вычищенные рыбины отправлялись в серый пластмассовый ящик. Джек смыл рыбьи потроха в воду.
— Проблемы рыболовства превратились в гноящуюся рану! Они превратили прибрежных рыбаков в изгоев, как иммигрантов, подрабатывающих на фермах. Нам не остается ничего другого, как подбирать остатки, да и то если только разрешат. Денег мы получаем столько, сколько нам дают. Мы теперь ничем не можем управлять в том, что касается рыбной ловли. Мы не принимаем никаких решений. Только делаем, что нам скажут и когда скажут. Живем по правилам, навязанным нам сукиными детьми, ни черта не понимающими в рыбе и в этих местах! — Этот вздох был больше похож на стравливаемый пар.
Но Куойл подумал, что по таким правилам живет весь мир и Джеку еще повезло, что они так долго его не касались.
***
В конце февраля Куойлу по почте пришли бумаги из Сент-Джонса. Как ближайшего родственника кузена его просили дать письменное согласие на помещение Нолана в специализированную клинику. Навсегда. Галлюцинации, старческое слабоумие, шизофрения и плохие прогнозы. Он сидел и смотрел на место для подписи. Никак не мог подписать приговор малознакомому человеку, с которым обменялся лишь парой фраз, который провинился перед ним только тем, что вязал какие-то узлы, желая ему зла. Он решил съездить в город и повидаться с кузеном еще раз, перед тем как принять окончательное решение. Что, если Нолан был озлоблен и не в себе? Куойл был готов к этому. А что, если он окажется в ясном уме и обрушит на него шквал обвинений? К этому он тоже приготовился.