— Что ей очень жаль и что она надеется, что ты как можно скорее вернешься к занятиям.
— Знаешь, сколько раз эта мымра говорила, что мне лучше бы как можно скорее распрощаться со школой? Тогда почему она хочет, чтобы я вернулся? Не понимаю. И знаешь, что она сказала о моем отце, перед всем классом? Хочешь знать? Что он скверный тип. Кто она, черт возьми, такая, чтобы говорить, что мой отец скверный тип? Она с ним знакома? Они друзья? Мне так не кажется. Это она скверный тип. Шлюха. Знаешь, чего стоит сказать по телефону: "Мне очень жаль, надеюсь, что он скоро вернется к занятиям"? Ничего. Ноль. Никаких усилий. Только рот раскрыть. Представляю, как она огорчилась, узнав, что мой отец в коме... Весь день небось проплакала. Да она спит и видит, чтобы он умер. Напрасно надеешься, потому что мой отец придет в себя! Не хочу я идти на эти хреновы похороны.
Социальный работник включил стрелку и остановил машину на аварийной площадке, потом долго смотрел на Кристиано, прежде чем заговорить:
— Вот уж этого я не понимаю. Ведь Фабиана была твоей подругой.
— Начнем с того, что кто тебе сказал, будто Фабиана была моей подругой? Мы с ней были едва знакомы. Дружба — это другое. И потом, на эти похороны люди явятся, только чтобы показаться перед другими и показать, какие они хорошие. Будут притворяться, что плачут. Все ложь. Никому нет никакого дела до Фабианы Понтичелли. Ты что, не понимаешь?
— Слушай, если твой отец умрет, ты огорчишься?
— Что за вопросы ты задаешь? Конечно.
— А Четыресыра огорчится?
— Конечно.
— А Данило, если бы был жив, не огорчился бы?
— Конечно.
— А я огорчился бы?
Кристиано хотел ответить "нет", но не решился:
— Да... Думаю, да.
— А родители Фабианы не огорчены тем, что их дочь избили, изнасиловали и убили? Огорчены они, как ты думаешь?
— Да.
— А ее братишка, ее родственники, друзья, да вообще всякий, у кого не черствое сердце, не испытает боли от того, что невинная девочка, единственная оплошность которой состояла в том, что она слишком поздно возвращалась домой, была зверски убита — хуже, чем скотина на бойне?
Кристиано не ответил.
— Твой отец прикован к больничной койке. Данило из-за выпивки умер, врезавшись в стену. Уж ты бы должен знать, что значит страдание, и должен уметь сочувствовать. Знаешь, что такое сочувствие? Послушать тебя, так возникает ощущение, что тебе оно совсем незнакомо. Ты всех ненавидишь. Готов взорваться от злости. Кристиано, сердце-то у тебя есть?
— Нет. Я его потерял... — только и сумел сказать Кристиано.
236.
Голоса из телевизора продолжали толочь лихорадящий мозг Человека-падали. Какая-то неразборчивая каша из музыки, выпусков новостей, кулинарных рецептов и рекламы. Однако одна фраза отделилась от этой мешанины звуков и достигла его понимания: "Мы беседуем об ужасном преступлении в лесу Сан-Рокко с профессором Джанни Калькатерра, известным криминологом, ведущим передачи "Преступление и наказание".
Человек-падаль повернул голову к телевизору со скоростью лабораторной обезьянки, которой вкололи опиум, зажмурился и с трудом попытался сосредоточиться.
На экране в белых креслах сидели два человека. Одного, сухопарого, он знал — тот каждое утро появлялся на первом канале. Другой был толстяк с острой бородкой и длинными седыми волосами, немного смахивавший на Данило. Серый костюм в полоску, в зубах — потухшая трубка.
— Итак, профессор Калькатерра, что вы думаете насчет убийцы или убийц несчастной Фабианы? Начнем по порядку: первые данные говорят о том, что действовал одиночка или несколько человек?
Профессор выглядел раздраженным, как будто его силком затащили на передачу.
— Сразу хочу предупредить: учитывая, что в моем распоряжении совсем мало фактов, все, что я скажу, не имеет никакой научной ценности, это всего лишь мои догадки, чтобы помочь зрителям разобраться.
— Вы правы. Обращаем внимание зрителей на то, что сказанное профессором не имеет никакой научной ценности.
Профессор Калькатерра взял трубку и скривил лицо, словно проглотил свежее дерьмо.
— Начнем с того, что насилие всегда порождается непростыми отношениями с собственной сексуальностью.
Человек-падаль был уверен, что тип в телевизоре — это Данило, притворяющийся профессором Калькатеррой. А если не он, то какой-нибудь его родственник.
— Насилие порождается ощущением беспомощности и неполноценности по отношению к миру и в особенности к миру женщин. Вероятно, в случае с Фабианой Понтичелли насильник убил девушку, потому что не смог получить удовлетворение при изнасиловании...
Ведущий перебил Калькатерру:
— То, что вы говорите, профессор, очень, очень интересно, вы, несомненно, открываете новые перспективы в понимании этого ужасного убийства, которое потрясло всю Италию. Жаль, что у нас остается мало времени. Последний вопрос, профессор. Как продвигается расследование?
— В поисках убийц Фабианы Понтичелли уже достигнуты определенные результаты, следственная комиссия и полиция, хотя пока и не делают официальных заявлений, настроены умеренно оптимистично относительно шансов отыскать виновного в короткие сроки. Кое-кто кое-что знает, и он заговорит.
Тьма спустилась на Человека-падаль, и новый, безмерный, неведомый до сих пор страх овладел им. Из головы улетучились все мысли, и голоса тоже внезапно замолкли.
Он сидел, пригвожденный к креслу, тяжело дыша и пристально глядя в потолок. Из тьмы медленно всплыла одна мысль, одно имя.
"Рино. Рино Дзена".
Только Рино мог на него показать. Это он знает и заговорит. Он увидел, как рука Рино поднимается и тычет в него указательным пальцем.
Но ведь Рино уже должен был умереть. Человек-падаль видел, как Смерть крутится вокруг него.
А если она явилась туда за кем-нибудь другим? Каждый день в больнице умирает куча народу.
Шатаясь, он поднялся, взял с комода пистолет, который забрал у Рино в лесу, и крепко сжал его в ладони.
На этот раз его не остановят.
237.
Они оставили машину на стоянке у спортивного центра.
— Что здесь делают все эти люди? — спросил Кристиано, показывая на колонну автобусов.
Беппе нацепил жуткие темные очки в поллица.
— Школьники, приехали на похороны.
Кристиано подумал, что или Фабиана Понтичелли знала полсвета, или люди приехали на похороны, не будучи с ней знакомы.
В центре улицы перекрыли, везде стояли наряды муниципальной полиции, так что, не имея специального разрешения, въехать было нельзя.
— Мессу отслужат в церкви Сан-Бьяджо, — напомнил Беппе.
Кристиано шел впереди.
Трекка, не спуская глаз, следил за ним.
"Как за собакой, которую первый раз спустили с поводка.
Наверное, что-то учуял".
Толпа молчаливо двигалась к церкви на пьяцца Болонья. По пути Кристиано обратил внимание, что все магазины на улице закрыты, а на опущенных ставнях висят черные банты.
Он не видел такого скопления народу даже прошлым летом, когда приезжал Габиббо [58] и его дивы, но когда вышел на площадь, то и вовсе обомлел.
Площадь превратилась в сплошной живой ковер, из которого торчали крыши телевизионных микроавтобусов с тарелками антенн, мраморная конная статуя и фонари, на которых гроздьями были развешаны громкоговорители. В окнах многоэтажных зданий вокруг площади тоже теснились люди. Вдоль балконов тянулись наспех расписанные белые полотнища: "ФАБИАНА, ТЫ НАВСЕГДА ОСТАНЕШЬСЯ В НАШИХ СЕРДЦАХ", "ФАБИАНА, НАУЧИ НАС БЫТЬ ДОБРЕЕ", "ФАБИАНА, ТЕПЕРЬ ТЫ ЖИВЕШЬ В ЛУЧШЕМ МИРЕ".
— Дай руку, а то потеряемся в этой сутолоке. — Трекка протянул ему ладонь, и Кристиано пришлось подчиниться.
Они кругом обошли площадь и наконец приблизились к церкви — современной постройке из серого бетона с остроугольной крышей, крытой широкими листами позеленевшей меди. В центре фасада — громадный витраж с тощим Христом. На ступенях толпился стремящийся попасть внутрь народ.
— Пошли отсюда. Нас не пустят, — бросил Кристиано, пытаясь высвободить руку.
— Погоди... Ты же учился с ней в одной школе. — Трекка что-то сказал сотрудникам охраны, и их пропустили. Они пересекли правый неф, с трудом протискиваясь в давке. В воздухе стоял сильный запах ладана, цветов и пота.
Кристиано столкнулся нос к носу с Кастардином, владельцем мебельной фабрики, тем самым, чью собаку он прикончил.
Кастардин вгляделся в него:
— Если не ошибаюсь, ты сын Рино Дзены.
Кристиано собирался сказать "нет", но рядом стоял Трекка.
Он кивнул головой.
— Мне рассказали про твоего отца. Мне очень жаль. Как он?
— Спасибо. Хорошо.
Тут вмешался социальный работник:
— Он еще в коме. Но врачи настроены оптимистично.
