Что ты имеешь в виду, прошу тебя, объясни получше!» — «Произошло вот что, — прокудахтал за курочку Вольтер. — Эта проклятая девка с фермы на днях схватила меня за крылышки и, перевернув вниз головой, зажала между ногами. Она воткнула мне в зад спицу, нащупала там мою матку и, намотав ее на спицу, вырвала ее оттуда с мясом».
Все гости были явно шокированы таким неожиданным примером насилия. И теперь перед их взором предстала фермерская жизнь во всей ее реальности, без благостной картины Руссо, прославлявшего первозданную природу.
Но Вольтер на этом не успокоился. Тем же голоском курочки, в котором теперь улавливались рыдания, он продолжал:
— «И она швырнула мою матку, мою единственную бесценную матку коту. Пусть, мол, сожрет! И вот теперь я перед вами в таком виде, меня теперь презирает наш амбарный петух, тот герой, которого я обожаю, так как теперь я не могу отложить ни одного яичка». — «Значит, ты утратила свою матку? — ответил Вольтер голосом каплуна с трагическими нотками. — Дорогая моя, как я тебе сочувствую. Но позволь мне сказать тебе следующее: эта девка проявила лишь половину своей жестокости по сравнению с тем, что она уготовила для меня. Ты потеряла только один орган. А я целых два! И если теперь жизнь не принесет тебе никакого утешения, то подумай о моей судьбе: ведь я мог стать тем самым амбарным петухом, услуг которого ты так домогалась!» — «Ах, неужели на свете нет ничего, что могло бы подсластить пилюлю нашего горького существования?» — простонала курочка. «Нет, ничего нет, — признался каплун. — Если только ты не причисляешь себя к числу способных получать радость от сознания того, что другие еще более несчастны. Должен сознаться, что такое противное чувство коренится и во мне, и, несмотря на свою добрую природу, я получил недавно некоторое удовлетворение, подслушав двух итальянских аббатов, обсуждавших такие увечья, как у нас». — «Ты меня просто удивляешь! — воскликнула курочка. — Как это так, человек, этот господин Вселенной, относится к себе подобным не лучше, чем к нам?» — «Именно это я и имею в виду, дорогая моя курочка. Эти два аббата были направлены в хор его святейшества в Риме. Им были удалены органы для того, чтобы они сохранили свои детские невинные голоса сопрано, чтобы делать еще слаще музыку в церквах. По всеобщему убеждению, Бог дает предпочтение именно таким голосам, которые достигаются вот такой ценой».
Все за столом громко рассмеялись выпаду Вольтера против папского обычая уродовать детей, чтобы получить нежные сопрано для хора в Сикстинской капелле, но Вольтер и на этом не остановился. Голоском курочки он продолжал:
— «Ах, мой дорогой каплун, у меня осталась одна, последняя, надежда. Хотя мы и потеряли наши половые органы, предназначенные для размножения, взамен мы должны получить такие же прекрасные голоса, как у соловья». — Здесь Вольтер, подражая курочке, что-то хрипло пропел. Заткнув уши, он снова превратился в каплуна: — «Ах, прошу тебя, курочка, не надо! Пощади! И не следует себя обманывать. Нет. Сколько бы они нас ни уродовали, наши голоса останутся навсегда такими, какими были: кудахтаньем да квохтаньем. Такими уж наделила нас с тобой природа». — «Почему же тогда, — возмутилась курочка, — они подвергают нас такой мучительной пытке?» — «Для того чтобы мы жирели, моя дорогая. Чтобы наша кожа стала нежнее и мясо, разумеется тоже», — объяснил ей каплун. «Но, — возразила курочка, прихорашивая перышки клювиком, — у меня нет абсолютно никакого желания толстеть. Я предпочитаю оставаться такой, как есть. Такой, как и другие». — «Ах, моя дорогая курочка, — перебил ее нетерпеливый каплун. — Неужели ты не понимаешь, что им наплевать на то, что ты думаешь? То, что они думают по этому поводу, — вот что важно. Они будут сами определять, насколько нежное у тебя мясо. Когда начнут тебя есть». — «Меня есть? — взвизгнула курочка. — Меня есть? Ты лжешь! В этом мире не может быть таких монстров! Великий Бог на небесах никогда не позволит, чтобы продолжали существовать такие оголтелые преступники». — «Ты заблуждаешься, — сказал
Вольтер голосом каплуна. — Ты заблуждаешься, моя дорогая курочка. Тебе, вероятно, еще предстоит многому научиться, чтобы понять, как устроен этот мир. Они не только станут тебя есть, но при этом еще будут считать себя совершенно безвинными. Они такие, как есть. И все еще могло быть хуже. Ибо, если они заметят, что, несмотря на все их усилия, ты все еще безобразно худа, они запрут тебя в темницу и будут кормить специальной смесью. А уж если и это не поможет, они могут выколоть тебе глаза». — «Ах, какие страсти!» — воскликнула курочка.
Вольтер откинул голову, словно курочка была готова вот-вот упасть в обморок. Он заметил, что ни один из гостей больше к курятине не притрагивается. Даже тот, большой ее любитель. Теперь у него был какой-то болезненный вид.
— «Да, — безжалостно продолжал каплун, — вот что они сделают с нами. И потом, когда мы разжиреем, они полоснут нас ножом по горлу, ощиплют и изжарят. Ставлю десять против одного, что ты и понятия не имеешь, какую надгробную молитву они произнесут над нашими трупиками. Они будут хвалить вкус нашего мяса. Они скажут: «Какой прекрасный, пикантный вкус!» А потом добавят: «Прошу передать наши комплименты повару». Один облюбует наши окорочка, другой — крылышки, а третий бесстыдно вопьется зубами в наши гузки, облизывая их губами, чего он, конечно, никогда бы не сделал, пока мы были живы. Так и закончится наша недолгая история жизни. С нами будет покончено раз и навсегда, навечно…»
Вольтеру, казалось, уже хотелось остановиться, прекратить. Он и так повозил своих гостей носами по грязи. На сегодня хватит. Но все же он не мог совладать с собой. Он не мог преодолеть в себе негодяя. Злого, недоброжелательного человека. Снова он стал изображать курочку. Вольтер видел, что мадам Дени готова его сурово отругать за это. Но только не сейчас. Она не осмелится его перебить. Во всяком случае, не при посторонних. Поэтому он продолжал:
«Ах эти негодяи! Разве можно быть такими чудовищами? Мой дорогой каплун, скажи мне, неужели такие оргии не караются, ну, хотя бы вечными угрызениями совести?»
«Угрызениями совести? — рассмеялся каплун. — Дорогая моя курочка, что за невинное ты создание! Их могут покарать только несварением. Но угрызениями совести в отношении нас — никогда. Ибо ты должна знать: убийство цыплят и кур — это самое невинное преступление для человека. Самое-самое».
«Почему же? Что же может быть хуже? — недоуменно спросила курочка, широко раскрывая удивленные глаза. — Что может быть хуже, чем когда нас убивают и едят? Не хочешь ли ты сказать, что когда они едят нас, то ведут между собой забавные философские диалоги?»
«Да, — ответил Вольтер голосом каплуна. — Этим они и занимаются. Но я об этом даже не думал. Позволь, я расскажу тебе кое-что об этих людях, которые едят нас и которые напускают на себя такой важный, высокомерный вид. Хотя, если хорошенько поразмыслить, они точно такие, как мы, двуногие. Но они под одеждой голые, у людей такая отвратительная кожа, что они завидуют нашему оперению. Люди стараются вовсю прикрыть наготу изобретенной ими одеждой, но она не в состоянии ни заменить нашего оперения, ни стать равной ему — ни по красоте, ни по полезности».
«И еще один факт, — вклинилась курочка, — все они отвратительные создания. На самом деле. Но среди таких созданий, которых они почитают ниже себя, существует множество таких, которые откладывают яйца; дают молоко, из которого готовят сыр; приносят мед; ткут шелковую нить. Но от них никакого проку — только одна вонь».
«Ты ошибаешься, моя дорогая, если считаешь что убийство цыплят и кур — это проявление их величайшей жестокости».
«Ты хочешь сказать, — подхватила курочка, — что они на самом деле едят друг друга?»
«Да, они занимались когда-то и этим, — ответил каплун. — А может, некоторые из них практикуют это до сих пор. Но даже когда они не едят друг друга, они все равно друг дружку поджаривают. Одних — на кострах, других — в пламени великих битв. И все это только потому, что они придерживаются другого мнения о таких предметах, которые мы, цыплята и куры, не понимаем и искренне признаемся в этом. А они-то утверждают, что им все понятно. Хотя сами не могут объяснить много с достаточной ясностью, даже чтобы убедить в своей правоте друг друга.
«Ах, я поняла, — сказала курочка. — Теперь ты мне все разъяснил. И меня нисколько не удивляет, что такие извращенные твари подвергают друг друга пыткам. Поделом. Но мы-то тут при чем? Как они смеют подвергать таким пыткам нас, тех, кто с радостью откладывает для них яйца? Мы делаем это в течение всей нашей жизни в обмен на скудное пропитание. Почему они нам постоянно угрожают кастрацией, лишением головы, огнем, на котором нас поджаривают?»
«Все происходит потому, что они христиане и утверждают, что получили такое право от самого Бога, — объяснил ей каплун. — Они утверждают, что их христианский Бог передал им всех зверей в мире, чтобы заставить их работать, чтобы пользоваться их шкурой, чтобы употреблять их мясо в пищу. Конечно, не все люди с этим согласны. Я слышал от этих двух аббатов, что в другое время, в других частях земного шара все обстояло иначе. Например, в такой великой стране, как Индия. Там священным законом их особого Бога было введено как раз обратное: ни одного зверя, ни одного животного человек не вправе был убивать».
