— Еще один коньяк, пожалуйста.
Метрдотель снял с полки бутылку «курвуазье».
— Налейте себе тоже, — сказал Лопес. Метрдотель был очень похож на гаучо и меньше похож на этих глицидов с кормы. — И еще одну рюмку, сейчас придет мой приятель.
Медрано, показавшийся в дверях, отрицательно махнул рукой.
— Надо снова позвать врача, — сказал он. — У мальчика температура почти сорок.
Метрдотель подошел к телефону и набрал номер.
— Все равно выпейте рюмку, — сказал Лопес. — Стало немного прохладно.
— Нет, старик, спасибо.
Метрдотель повернул к ним озабоченное лицо.
— Врач спрашивает, не было ли у него конвульсий и рвоты.
— Нет. Скажите, чтобы он немедленно шел сюда.
Метрдотель сказал что-то в трубку, выслушал ответ и снова что-то сказал. Потом с расстроенным видом повесил трубку.
— Врач не сможет сейчас прийти, только попозже. Говорит, чтобы увеличили дозу лекарства из тюбика и через час снова измерили температуру.
Медрано бросился к телефону. Он запомнил номер: пятьдесят шесть. И набрал его, пока Лопес, облокотись о стойку, не сводил глаз с метрдотеля. Потом еще раз набрал номер.
— Весьма сожалею, сеньор, — сказал метрдотель. — Они всегда так, не любят, чтобы им мешали в такой поздний час. Наверное, занято, да?
Медрано и Лопес молча переглянулись. Вместе вышли, и каждый направился к себе в каюту. Заряжая револьвер и набивая карманы патронами, Лопес случайно посмотрел в зеркало и нашел, что выглядит довольно-таки смешно. Все равно лучше, чем думать о сне. На всякий случай надел темную куртку и сунул в карман еще одну пачку сигарет. Медрано поджидал его в коридоре в штормовке, придававшей ему спортивный вид. Рядом с ним стоял сонный, взлохмаченный и удивленно моргающий Атилио Пресутти.
— Я привел нашего друга, чем нас больше, тем больше шансов добраться до радиорубки, — сказал Медрано. — Ступайте разыщите Рауля, и пусть он захватит свой кольт.
— Подумать только, а я оставил ружье дома, — посетовал Пушок. — Знал бы, обязательно прихватил.
— Оставайтесь здесь, подождите остальных, — сказал Медрано. — Я сейчас приду.
Он вошел в каюту Клаудии. Хорхе дышал с трудом, губы у него чуть посипели. Понимая друг друга без слов, они быстро отмерили нужную дозу лекарства и заставили мальчика его проглотить. Хорхе, придя в себя, узнал мать и, обняв ее, заплакал и закашлялся. У него болела грудь, ломило ноги и во рту было горько.
— Это скоро пройдет, львенок, — сказал Медрано, опускаясь на колени и гладя Хорхе, пока тот не отпустил Клаудиу и не откинулся навзничь с жалобным стоном.
— Мне больно, че, — сказал он Медрано. — Почему ты не дашь мне чего-нибудь, чтобы у меня все прошло?
— Ты как раз принял такое лекарство, дорогой. Скоро ты заснешь, и тебе приснится восьминожка или кто-нибудь еще, кого ты больше любишь, а часов в девять, когда проснешься и почувствуешь себя гораздо лучше, я приду и расскажу тебе сказку.
Успокоенный, Хорхе закрыл глаза. Только тут Медрано заметил, что крепко сжимает руку Клаудии. Он смотрел на Хорхе, который успокаивался в его присутствии, и продолжал сжимать руку Клаудии. Дыхание Хорхе стало ровней, и Медрано потихоньку поднялся с колеи. Подвел Клаудиу к двери каюты.
— Мне надо ненадолго уйти. Я скоро вернусь и буду с вами сколько потребуется.
— Останьтесь, — сказала Клаудиа.
— Не могу. Меня ждет Лопес. Не тревожьтесь, я скоро вернусь.
Клаудиа вздохнула и порывисто приникла к Медрано. Голова ее трогательно опустилась ему на плечо.
— Не делайте глупостей, Габриэль. Не надо делать глупостей.
— Не буду, дорогая, — сказал Медрано тихо. — Обещаю. Он поцеловал ее, едва дотронувшись губами до волос. Пальцы прочертили какой-то узор на ее мокрой щеке.
— Я скоро вернусь, — повторил он, легонько отстраняя ее. Открыл дверь и вышел. Сначала он не различил ничего, как в тумане, потом увидел Атилио, стоявшего словно на посту. Медрано машинально взглянул на часы. Было двадцать минут четвертого утра, шел третий день путешествия.
За Раулем следовала Паула, закутанная в красный пеньюар. Рауль и Лопес шагали быстро, будто хотели от нее отделаться, но это было не так-то просто.
— Что вы еще затеяли? — спросила она, смотря на Медрано.
— Хотим притащить за ухо врача и послать телеграмму в Буэнос-Айрес, — ответил Медрано раздраженно. — А почему вы не идете спать, Паулита?
— Спать, спать, эти двое твердят мне то же самое. Я не хочу спать, я хочу вам чем-нибудь помочь.
— Побудьте тогда с Клаудией.
Но этого Паула как раз не хотела. Она обернулась к Раулю и пристально посмотрела на него. Лопес отошел в сторону, словно не желая вмешиваться. Хватит с него того, что он прогулялся до их каюты и, постучавшись, услышал, как Рауль крикнул: «Войдите», он застал их за спором, весьма оживленным благодаря сигаретам и вину. Рауль сразу же согласился принять участие в вылазке, но Паула, казалось, рассвирепела, потому что Лопес уводил Рауля, потому что они оставляли ее одну с женщинами и стариками. Паула вызывающе спросила, какую еще новую глупость они затевают, но Лопес в ответ лишь пожал плечами, ожидая, пока Рауль натянет пуловер и сунет в карман пистолет. Рауль проделал все это машинально, словно это был не он, а его отражение в зеркале. Его лицо снова приобрело насмешливое и решительное выражение, какое бывает у человека, который по задумываясь готов рискнуть в игре, мало для него интересной.
С силой распахнулась дверь одной из кают, и сеньор Трехо возник перед ними в сером плаще, накинутом на плечи, из-под которого нелепо выглядывала синяя пижама.
— Меня разбудил шум голосов, и я подумал, не стало ли мальчику хуже, — сказал сеньор Трехо.
— У него сильный жар, и мы как раз собираемся идти за врачом, — сказал Лопес.
— Идти за врачом? Странно, а разве он сам не может прийти?
— Меня это тоже удивляет, и все же приходится за ним идти.
— Надеюсь, — сказал сеньор Трехо, опуская глаза, — у мальчика не появилось никакого нового симптома, который бы…
— Нет, и тем не менее нельзя терять время. Пойдемте?
— Пошли, — сказал Пушок, на которого отказ врача произвел самое мрачное впечатление.
Сеньор Трехо хотел было еще что-то сказать, по они поспешили дальше. Однако почти тут же отворилась дверь каюты номер девять, и в сопровождении шофера появился дон Гало, укутанный в некое подобие мантии. Сразу оценив обстановку, он предостерегающе поднял руку и посоветовал дорогим друзьям не терять самообладания в столь ранний утренний час. Даже узнав о телефонном разговоре с врачом, он продолжал настаивать на том, что, видимо, его предписания пока вполне достаточны, в противном случае врач сам бы навестил больного, не дожидаясь…
— Мы теряем время, — сказал Медрано. — Пошли.
Он направился к центральному переходу, следом за ним устремился Рауль. За спиной у них раздавался бурный диалог сеньора Трехо и дона Гало.
— Вы собираетесь спуститься через каюту бармена?
— Да, может, на этот раз нам больше повезет.
— Я знаю более короткий и падежный путь, — сказал Рауль. — Помните, Лопес? Мы навестим Орфа и его дружка с татуировкой.
— Конечно, — сказал Лопес. — Это самый короткий путь, хотя не знаю, можно ли там пройти на корму. Все равно, давайте попробуем.
Они уже вошли в центральный переход, когда увидели доктора Рестелли и Лусио, которые спешили к ним из правого коридора, привлеченные громкими голосами. Доктор Рестелли сразу сообразил, в чем дело. Подняв указательный палец, как всегда в особых обстоятельствах, он остановил их у двери, ведущей в трюм. Сеньор Трехо и дон Гало горячо и решительно поддержали его. Ситуация, безусловно, не из приятных, если, как сказал молодой Пресутти, врач действительно отказался явиться на вызов; и все же лучше, если Медрано, Коста и Лопес поймут, что нельзя подвергать пассажиров осложнениям, каковые, естественно, могут последовать в результате агрессивных действий, которые они нагло намереваются предпринять. И если верить некоторым признакам и в пассажирском отделении, к несчастью, вспыхнул тиф 224, то единственно разумным шагом будет прибегнуть к помощи офицеров (либо через метрдотеля, либо по телефону), чтобы симпатичный больной малыш был немедленно переправлен в изолятор на корме, где уже находятся капитан Смит и другие больные. Однако трудно чего-нибудь достичь посредством угроз, какие, например, раздавались этим утром, и…
— Знаете, доктор, вам лучше помолчать, — сказал Лопес. — Весьма сожалею, но я уже сыт по горло всякими уступками.
— Дорогой мой друг!
— Никакого насилия! — вопил дон Гало, поддержанный негодующими возгласами сеньора Трехо. Лусио, бледный как полотно, молча стоял в стороне.
Медрано открыл дверь и начал спускаться. За ним последовали Рауль и Лопес.
