Ему никто не ответил. Николай замер на полпути.
— Она убежала с тобой?
Одни только красные губы и пронзительные глаза выделялись на лице Гуаданьи.
Потом Амалия снова закричала. В ее голосе была такая боль, что я вскочил и бросился к двери, но Ремус схватил меня за руку и оттащил назад.
Когда крик затих, Гуаданьи уже стоял у двери на лестницу.
— Будьте вы все прокляты! — крикнул он и бросился прочь.
Один только Николай смог ответить на это. Но он уже не был тем здоровяком, который когда-то промчался через все аббатство в комнату Ульриха. Громыхая, он неуклюже скатился вниз по лестнице. Ремус, Тассо и я подошли к окну. Мы увидели, как певец выскочил на улицу и исчез в толпе. Через несколько секунд за ним проследовал Николай. Под яркими лучами дневного солнца, без своих линз, он вскрикнул и вцепился руками в глаза. У Ремуса, стоявшего за мной, перехватило дыхание, когда он увидел, как Николай схватился руками за голову и упал на колени на простиравшуюся под нами улицу.
Я стоял у двери Амалии, пока остальные помогали Николаю подняться по лестнице. Его усадили в кресло.
— Нет! — воскликнул он, прижимая ладони к вискам. — Нет, нет, нет!
Ремус принес ему вина с лауданумом, но Николай оттолкнул его руку, и бокал разбился об пол.
— Он расскажет ей? Эта Риша придет сюда? — шепнул Тассо Ремусу, полагая, что я не слышу.
— Наверное, придет.
— Почему? Это не ее ребенок.
— Это — мальчик, старший сын ее старшего сына, когда-нибудь он станет графом Риша. И еще он будет наследником Дуфтов. Она попытается забрать его.
— Но мы ей не позволим, — твердо сказал Тассо.
Ремус не ответил. Он подошел ко мне и, положив руки на мои плечи, отвел меня к стулу. Николай размеренно дышал, пытаясь успокоить боль в голове.
— Ремус, — спросил я, — что нам делать?
— Не знаю, — ответил старый волк.
— Если она попробует забрать ребенка, я убью ее.
И она пришла, часом позже, и не одна.
На улице стемнело. Четверо солдат ехали вслед за ее каретой.
— Расступись! — кричали они. — А ну расступись, канальи!
Они постукивали дубинками о ладони и рассекали ими воздух, если кто-то слишком медленно уступал дорогу их коням. Тассо смотрел на них из окна. Скрипели рессоры кареты, пробиравшейся по буграм и колдобинам. Потом все смолкло, кроме храпа четырех жеребцов.
— Открылась дверь кареты, — прошептал Тассо. — Кто-то выходит из нее.
Я услышал, как каблук ее туфли ступил на узкую ступеньку кареты, как зашуршало ее платье, когда она приподняла его над грязью улицы. Я слышал тяжелые шаги солдата, шедшего перед ней, скрип открывшейся двери кофейни.
— Выметайтесь вон, свиньи, — заорал он. — Госпожа хочет войти.
Задвигались скамьи. Клиенты бросились надевать плащи. Три кофейные чашки разбились о половицы. Все кинулись на улицу.
Потом мы услышали топот тяжелых сапог двух солдат, стук каблуков графини Риша и еще какие-то шаркающие шаги, я не разобрал чьи. Они поднимались по лестнице. Дверь распахнулась настежь и со стуком ударилась о стену. Солдат с саблей в руке быстро оглядел комнату, но очень скоро понял, что противник перед ним весьма жалкий. Николай двумя пальцами поддерживал свою голову. Тассо с убитым видом стоял у окна. Ремус смотрел на свои руки, сложенные на коленях.
Когда графиня Риша вошла в комнату, шорох ее безупречного платья и накидки, задевшей нашу покосившуюся дверь, стук каблуков по скрипучему полу, трение каждого волоска на ее идеально причесанной голове слишком явно давали понять, какими глупцами мы были. Вслед за ней показались второй солдат и бледная пухлая женщина, которая шла, как робкая собачка на поводке.
Графиня Риша грозно взглянула на меня.
— Это правда — то, что рассказал кастрат? — строго спросила она. — Она здесь? — Графиня сделала шаг вперед, и упавшие на пол линзы Николая хрустнули под ее ногой. — Отвечать мне!
Я покачал головой, но в этот момент послышался стон, который перешел в крик, как будто кто-то вонзал нож в живот моей возлюбленной. Глаза кормилицы расширились от ужаса, я замер, потому что крик разрывал мне голову.
Лицо графини Риша не изменилось. Она подождала, пока крик смолкнет.
— Очень хорошо, — сказала она. — Мне нужно посмотреть, что за несчастное создание производит этот шум.
Обойдя Николая, она направилась к двери. Ремус перегородил ей дорогу. Ростом он был не выше ее, а в тот момент казался совсем хилым.
— Нет, — произнес он. И вытянул вперед руки.
— Отойди прочь, — велела она.
— Вам не нужно входить внутрь. Вы знаете, что там та, кого вы ищете, но в настоящий момент она нуждается только в покое.
Графиня Риша изучила его лицо, но отталкивать не стала. Он предложил ей сесть.
Она отмахнулась от него:
— Я буду стоять, пока он не родится. А потом покину это мерзкое место.
— Мы не позволим вам забрать его, — глухо прорычал Николай, все еще сжимая ладонями голову. Его глаза были закрыты.
Графиня Риша повернулась, чтобы взглянуть на сидящего в кресле великана:
— Вы мне не позволите?
Николай ничего не ответил, но я начал опасаться, что трясущимися руками он раздавит себе голову.
Графиня Риша, нахмурившись, осмотрела комнату. Покачала головой и хмыкнула:
— Одно мое слово, и вас тотчас арестуют. Всех четверых. — Она рассмеялась холодным смехом. — Мне даже не нужно знать ваши имена. Вас всех повесят еще до восхода солнца просто за то, что вы похитили ее. — Она посмотрела на Тассо, и, хоть он и выдержал ее взгляд, его затрясло. — Вы что, все такие болваны? Вы на самом деле собирались украсть этого ребенка и растить его здесь, в этой лачуге? Почему? Только потому, — указала она на дверь спальни и презрительно выплюнула слова, — что этой дерзкой девке так захотелось?
Гуаданьи, возможно, сказал графине, что свой гнев ей следует обратить на меня, и теперь она пристально уставилась мне прямо в глаза. Как жаль, что у меня не было ножа. Я бы убил ее тогда.
Графиня продолжила:
— Не ей решать, как поступить с этим ребенком. У нее нет такого права. Это будет Риша.
Она осмотрела меня с ног до головы. Покачала головой. Приказала солдатам охранять дверь в комнату Амалии.
— Сядь, — приказала она Ремусу.
Он сел.
Потом ее яростный взгляд остановился на каждом из нас по очереди: на карлике Тассо, с его корявыми руками, на гиганте Николае, с его обезображенным лицом, на неприглядном Ремусе.
— Кастрат, — прошипела графиня. — Она из-за тебя оставила дом? Бросила моего сына? — На ее губах появилась жестокая улыбка. — О, наверное, у тебя чудесный голос. Надеюсь, что через двадцать лет, в нужде и одиночестве, слабые воспоминания о нем будут утешать ее.
Я ничего не ответил. Ее взгляд скользил по моему лицу, как ледяной палец, нащупывающий доказательства моей неполноценности.
— Я предоставлю вам выбор. — Она обернулась и пренебрежительно махнула рукой. — Мы будем ждать здесь, пока ребенок не родится. Я его заберу. Моя кормилица позаботится о нем, как того заслуживает его происхождение. За матерью я вышлю экипаж. И отошлю туда, куда пожелаю. У нее будет все, что ей нужно, но она будет находиться достаточно далеко от моего дома, там, где не сможет причинить вреда моему внуку своим постыдным поведением. А вы, все четверо, покинете Вену. Я не желаю, чтобы стало известно, что мой наследник был рожден… — Она обвела глазами комнату, как будто подбирала самое гадкое слово, но в конце концов вздохнула и произнесла: — В Шпиттельберге. А если кто-нибудь посмеет поднять руку, чтобы остановить меня, или я узнаю, что вы опять появились в этом городе, у меня не останется выбора. Вы умрете.
Мы ничего не сказали в ответ, но как только снова послышались стоны из комнаты Амалии, наши сердца застенали вместе с ней. Я посмотрел на своих друзей. Николай кивнул, чтобы подтвердить то, что я уже знал: он лучше умрет, чем позволит этой женщине выполнить задуманное. Да и стоявший в углу Тассо тоже готов был кусать и царапать ее. Даже у Ремуса шея налилась кровью.
У меня затряслись руки. Я взмолился про себя, чтобы у меня не подогнулись колени.
— Вы не можете забрать ребенка у матери, — едва слышно произнес я. — Мы вам не позволим.
Она посмотрела в мою сторону так, будто один только ее взгляд мог сбить меня с ног.
— От мужчин, — наконец сказала она, — я ничего, кроме глупости, не жду. Надеюсь, что тебе там давно все вырезали.
Потом открылась дверь в комнату Амалии. Оттуда выглянула Hebamme. Спокойное выражение сошло с ее лица. Волосы у нее были всклокочены, лоб пересекала кровавая полоса, руки, по всей видимости тоже в крови, она держала за спиной. Hebamme взглянула на забитую людьми комнату.
