Но почему этого требования не выдвинул никто из защитников? Шульц задал этот вопрос им самим, поскольку, по мнению адвоката из Уичито, главной целью слушания было дискредитировать их и доказать, что они не обеспечили своим клиентам даже минимальной защиты. Флеминг и Смит противостояли нападению в хорошем стиле, особенно Флеминг, который, в вызывающем красном галстуке и с твердой улыбкой на лице, осадил Шульца сугубо по-джентльменски. Объясняя, почему он не просил об изменении места судебных заседаний, он сказал:
– Я посчитал, что раз преподобный Коуэн, священник методистской церкви и всеми почитаемый человек, занимающий в нашем обществе высокое положение, так же как и многие другие местные священники, высказался против высшей меры наказания, то заседания по крайней мере будут проходить в городе, где наибольшее по сравнению с другими областями количество людей склонялось к мысли о том, что в вопросе наказания нужно проявить снисхождение. К тому же брат миссис Клаттер выступил в печати с заявлением, что он не считает, что ответчиков нужно карать смертной казнью.
У Шульца было множество замечаний, но в основе их все же лежало предположение, что из-за давления общественного мнения Флеминг и Смит сознательно пренебрегали своими обязанностями. Оба они, настаивал Шульц, предали интересы своих клиентов, недостаточно с ними консультировались (мистер Флеминг ответил: «В этом деле я старался больше, чем когда-либо, и уделял ему гораздо больше времени, чем всем другим делам»); отказались от предварительного слушания (Смит ответил: «Но, сэр, ни я, ни мистер Флеминг тогда еще не были назначены защитниками подсудимых»), делали заявления для печати, которые повредили ответчикам (Шульц Смиту: «Известно ли вам, что репортер Рон Кулл из топикской газеты „Дэйли кэпитал" цитировал ваши слова, сказанные во второй день судебного заседания, о том, что у вас нет сомнения в виновности мистера Хикока и вас интересует только одно – как добиться вынесения приговора о пожизненном заключении вместо смертной казни?» Смит Шульцу: «Нет, сэр, если там было сказано, что это мои слова, значит, там сказано неверно»); и, наконец, не сумели обеспечить надлежащую защиту.
На это последнее суждение Шульц особенно упирал; уместно привести заключение по этому вопросу, данное тремя федеральными судьями в результате последующего обращения к Апелляционному суду США по десятому судебному округу: «Мы считаем, что юрист, рассматривающий ситуацию ретроспективно, упустил из виду проблемы, которые стояли перед адвокатами Смитом и Флемингом, когда они выступали защитниками апеллянтов. Когда они принимали назначения, оба апеллянта подписали признания, и в тот момент они не утверждали, как не утверждали и после, что эти признания были получены под давлением. Приемник, взятый из дома Клаттеров и проданный апеллянтами в Мехико, был представлен суду, и адвокатам были известны еще и другие доказательства вины их подзащитных. Когда подсудимым предложили ответить на выдвинутые против них обвинения, они промолчали, хотя им необходимо было заявить о своей невиновности. В тот момент у следствия не было никаких существенных доказательств их вины и не было необходимости с самого начала судебного процесса строить защиту на основе невменяемости. Попытка построить защиту на невменяемости вследствие серьезных повреждений, полученных несколько лет назад при несчастных случаях, на головных болях и периодических помрачениях рассудка Хикока была подобна хватанию за пресловутую соломинку. Адвокаты столкнулись с ситуацией, когда возмутительные преступления были совершены в отношении невинных людей. При этих обстоятельствах можно оправдать их заявления о том, что они не сомневаются в виновности своих подзащитных и рассчитывают только на милосердие суда. Им оставалось надеяться лишь на неожиданный поворот судьбы, который спас бы жизнь этим заблудшим душам».
В отчете, который судья Тил подал Верховному суду штата Канзас, он указывал, что апеллянты получили справедливый конституционный суд, посему суд отказал в пересмотре приговора и установил новую дату казни – 25 октября 1962 года. Так случилось, что Лоуэлл Ли Эндрюс, чье дело дважды было пересмотрено в Верховном суде Соединенных Штатов, должен был быть повешен на месяц позже.
Убийцы Клаттеров, получив отсрочку у федерального судьи, избежали назначенной даты. Эндрюс остался при своей.
Когда преступника приговаривают к высшей мере наказания, между вынесением приговора и приведением его в исполнение проходит в среднем семнадцать месяцев. Недавно в Техасе вооруженного грабителя казнили на электрическом стуле через месяц после суда; а в Луизиане на тот момент, когда писались эти строки, двое насильников ожидали своего часа уже двенадцать лет. Срок мало зависит от удачи, зато сильно зависит от хода процесса. Большинство адвокатов, ведущих подобные дела, назначаются судом и работают без гонорара; но суды довольно часто, дабы избежать апелляций, основанных на упреках в неадекватном представительстве, назначают в таких случаях юристов высшей пробы, которые защищают обвиняемых с похвальной энергией. Однако даже не самый талантливый адвокат может год за годом отодвигать судный день, ибо система апелляций, поставившая американскую юриспруденцию в зависимость от правового колеса Фортуны, игры случая, благосклонного к преступнику, такова, что игра не прекращается до самого конца, сначала в государственных судах, затем в федеральных судах, вплоть до высшего трибунала – Верховного суда США. Но даже поражение не имеет большого значения, коль скоро адвокат заключенного обнаружит или изобретет новое основание для апелляции; обычно это удается, и колесо вновь начинает вертеться и вертится иногда до тех пор, пока, порой спустя несколько лет, заключенный вновь не предстанет перед высшим судом страны, вероятно, лишь для того, чтобы снова начать медленное жестокое состязание. Но в перерывах колесо останавливается, и можно объявить победителя – или, хотя уже все реже, проигравшего: адвокаты Эндрюса боролись до последнего, но их клиент взошел на виселицу в пятницу, 30 ноября 1962 года.
– Ночь была холодная, – сказал Хикок в беседе с журналистом, с которым он вел переписку и которому периодически разрешали его навестить. – Холодная и сырая. Дождь лил как из ведра, и на бейсбольном поле грязь была до cojones4. Поэтому, когда Энди повели к складу, им пришлось идти по дорожке. Мы все смотрели в окна – Перри, я, Ронни Йорк и Джимми Латам. Это было сразу после полуночи, и склад был освещен, словно тыква на Хэллоуин. Двери распахнуты настежь. Мы видели зрителей, охрану, доктора и начальника тюрьмы – все, что только можно, кроме виселицы. Она была за углом, но нам была видна ее тень. Тень на стене, словно тень боксерского ринга.
Священник и четверо охранников сопровождали Энди и на секунду остановились возле самой двери склада. Энди смотрел на виселицу – это просто чувствовалось. Руки у него были связаны спереди. Вдруг священник приблизился к Энди и снял с него очки. Без них у Энди стал какой-то жалостный вид. Его провели внутрь, и я подумал, как же он ступеньки-то увидит? Стояла тишина, только собака все лаяла. Какая-то городская собака. Потом мы услышали звук, и Джимми Латам спросил: «Что это?»; и я ему сказал, что это люк.
Потом снова стало совсем тихо. Только собаку слышно. Старина Энди долго трепыхался. Им, наверное, потом много пришлось убираться. Каждые несколько минут доктор выходил за дверь и стоял там со своим стетоскопом в руке. Я бы не сказал, что ему его работа была по душе – он хватал ртом воздух, словно задыхался, и плакал. Джимми сказал: «Проняло красавчика». Я думаю, он выходил, чтобы никто не видел, что он плачет. Потом он возвращался и слушал, остановилось ли у Энди сердце. Похоже было, что оно не остановится никогда. На самом деле оно продолжало биться девятнадцать минут.
Энди был забавный мальчик, – сказал Хикок, криво усмехаясь с сигаретой в зубах. – Он, как я ему и говорил, совершенно не уважал человеческую жизнь, даже свою собственную. Прямо перед тем, как его повесили, он съел двух жареных цыплят. А еще днем курил сигары, пил «коку» и писал стихи. Когда за ним пришли и мы стали прощаться, я сказал: «Скоро увидимся, Энди. Уверен, что мы попадем в одно и то же место. Так что разведай, что к чему, и поищи для нас местечко попрохладнее». Он засмеялся и сказал, что не верит в рай или в ад, а только в то, что прах вернется во прах. И сказал, что к нему приезжали дядька с теткой и сказали, что они уже припасли гроб и что его положат на маленьком кладбище на севере Миссури. В том же месте, где похоронены трое его жертв. Они собирались закопать Энди прямо рядом с ними. Он сказал, что когда они ему об этом сказали, он с трудом мог удержаться от смеха. Я сказал: «Хорошо тебе, могила уже, можно сказать, обеспечена. Нас-то с Перри наверняка отдадут вивисекторам». Мы шутили в таком духе, пока ему не пришло время идти, и, проходя мимо, он сунул мне листок бумаги, на котором было написано стихотворение. Я не знаю, сам он его написал или нашел в книжке. Мне показалось, что это он сочинил сам. Если вам интересно, я вам его пошлю.
