«Эх, поздно уже, — он посмотрел на часы. — Мать честная, два часа! Ну и засиделся я сегодня.» — Академик встал, расправил затекшие плечи, набросил на плечи куртку и подошел к двери. В коридоре неярко горела фиолетовым светом лампочка, и здание, похоже, было абсолютно пустым.
Он сделал шаг вперед, и вдруг белая коробочка, висящая около потолка, мигнула зловещим ярко-красным светом, совсем как злобным подслеповатым глазом, и где-то вдалеке раздался противный, тревожно и хрипло жужжащий звонок.
«Черт, — испугался академик, — что это такое?» — Он замер, коробочка перестала мигать и неподвижно уставилась на него, слегка поблескивая странным фиолетовым отсветом стеклянных фотоэлементов. Академик застыл на месте, неожиданно чувствуя, что мурашки побежали у него по спине. Ему казалось, что из этой коробочки на него смотрит что-то недоброе, жестокое, безжалостное, бесконечно далекое и холодное, как космическая пустота, как серые коробки Пусика, набитые бездушными жучками микросхем. Он машинально попятился назад к двери, коробочка тут же судорожно замигала кровавым глазком и вдруг ослепила его яркой вспышкой. От неожиданности академик испуганно вздрогнул, прикрыв ослепшие глаза рукой и, потеряв равновесие, упал на пол, больно стукнувшись коленкой о дверной косяк. В пустом, освещенном фиолетовым светом коридоре надрывно завыла сирена.
«Господи, что же это?» — с ужасом подумал он и попытался подняться. Тут же чуть поодаль в коридоре, под потолком засветилась фиолетовым отблеском камера и, мягко жужжа моторчиком, уставилась на него тупым черным объективом, поймав скорчившееся тело в фокус.
«Как дуло пулемета,» — с омерзением подумал академик и попытался подняться на ноги. Страх, неестественный, подсознательный, словно пришедший из детских снов, начал проходить.
«Черт побери! — мысль эта неожиданно пронзила его. — Ведь завтра об этом все узнают, начнут издеваться. — Он содрогнулся, представив себе предстоящую реакцию Ефима. — Ведь он, чего доброго, объявит, что я хотел к нему в кабинет залезть и в его столе рылся, а у Бориса секретные бумаги украсть, кто знает, что ему в голову взбредет… Угораздило же так поздно засидеться… Все, это конец, надо увольняться. Нельзя насиловать себя, поеду домой в Москву. Хотя бы успеть установку разобрать, данные обработать…»
В глухой голос сирены вмешался другой, более звонкий, и стены коридора неожиданно осветились красными и голубыми всплесками маячка. Около здания с визгом затормозили две полицейские машины. Академик приподнялся на колени и увидел, что из передней машины выбежал человек в форме с пистолетом в приподнятой руке, за ним еще один и они решительно побежали к зданию.
Входная дверь распахнулась и полицейские, что-то надрывно и хрипло крича по-английски бежали к нему, беря на мушку скорчившегося на полу старика.
«Да что же они, в конце концов!» — Академик попытался что-то крикнуть, но неожиданно страшная боль пронзила его где-то в груди, и он почувствовал, что не может вдохнуть.
— Я не… — он рухнул вниз с колен, сильно ударившись о пластиковый пол головой, и неожиданно увидел перед глазами прохладную лестничную клетку на Петроградской стороне, высокие готические своды окон, явственно ощутил тишину, пронизанную гулким эхом, маму, открывающую резную деревянную дверь, и себя, маленького, старающегося переступать по черным узорам кафельных плиток. Он пытался попасть на черный квадратик, но нога в высоких потертых кожаных ботинках все время как назло съезжала в сторону, попасть на плитку никак не удавалось, от отчаяния он начинал плакать. «Мама,» — хотел пожаловаться он и прильнуть к ее теплому, пахнущему шерстью пальто. Он неожиданно почувствовал, что безумно по ней соскучился, и уже хотел об этом сказать, но вдруг наступила пронзительная темнота…
Здание компании было освещено мигалками полицейских машин, и скорая помощь с воем отъезжала от компании. В машине сидел полицейский вместе с разбуженным Леонидом, срочно примчавшимся в компанию и сейчас подписывающим бесконечные бумаги. Ночь медленно приближалась к концу, в кустах уже начинали петь птицы, и вскоре на востоке зарозовела кромка неба над темными силуэтами гор. Утро подступило быстро, и яркие лучи солнца уже били наискосок, отбрасывая зеркальные зайчики на автомобили и здания. Включилась поливочная система и холодные прозрачные струйки воды забили из-под земли. Пахло свежей травой.
— Мудак! — Леонид был взбешен. — Кто же мог знать, что этот идиот будет сидеть со своими склянками до двух ночи!
— Мы здесь не при чем, — Борис, недовольно поджав губы, явно давал понять всем своим видом, что продолжать разговор он считает неуместным.
— Мать вашу! — Ефим раздраженно ходил по кабинету. — Мало мне проблем, теперь полиция будет выяснять, что к чему… Угораздило же его инфаркт схватить. Как его состояние?
— Врачи ничего определенного сказать не могут, откачают, наверное, куда они денутся! Они за пять минут были на месте, он умереть не успел. — Леонид брезгливо поморщился.
— Ну что поделать, — Ефим начал успокаиваться. — Может быть, даже к лучшему, что так получилось. У нас на моей памяти человек пять инфаркт хватали, но только когда я на них орал. Ну да ладно, заболел и дело с концом. Жаль человека, он ведь сильный специалист был, верно?
— Да, — Леонид растерянно нахмурился, — он неплохо соображал.
— Ну да… — Ефим рассеянно посмотрел на Бориса. — Жалко, сердце отказало. Толковый мужик, интеллигентный, литературу знает… Если выживет, я ему оплачу и больницу, и билеты назад, подкину денег, пусть лечится. Поедет в Россию, отдохнет, а там посмотрим. Не в Швейцарию же его в пансионат посылать… Ну, рассказывайте, что у вас там с микросхемами за история?
После роковой ночи время странным образом сжалось, потекло стремительным, белым, неразборчивым и мутным потоком мимо моего сознания, и вскоре я заболел.
Встав утром с постели я почувствовал, что комната плывет у меня перед глазами, и упал на пол с жуткой головной болью. До сих пор не знаю, было ли это результатом накопившейся усталости и нервного переутомления, или просто обычным гриппом, который носился в освещенных немигающим светом залах компании Пусика. Я лежал на диване, смотрел на залитые солнцем, качающиеся за окном зеленые ветви сосны, создававшие причудливые тени на стенах, и перебирал в памяти недавние события.
Академика выписали из больницы. Он не стал ни с кем встречаться и улетел в Москву ближайшим рейсом Аэрофлота, причем провожать его поехал сам Ефим, который за пару дней до этого оплатил космические счета, пришедшие из госпиталя. Вернулся он мрачным и устроил жуткий разгон Леониду и его помощникам, как всегда из-за непросверленных дырок.
Олег удачно устроился на работу в одной из огромных корпораций, первое время удивляясь тому, что на него никто не кричит. Буквально через месяц он посвежел, начал ходить с расправленными плечами, кожа на его лице разгладилась, и на щеках появился здоровый румянец. Борис, правда, сделал попытку обвинить его в намеренном вредительстве, якобы Олег специально испортил какие-то ценные Пусиковские программы, но тот пригрозил подать на Бориса в суд, и скандал мгновенно угас.
Я так и не смог найти ее адрес. Мы даже не успели обменяться телефонами и, несмотря на все мои попытки, я не смог найти ее ни в телефонной компании, ни в адресных книгах. Скорее всего, она сменила фамилию. Только время от времени сердце начинало как-то тоскливо давить, и неясные видения возникали перед глазами. В такие моменты стены Пусика становились мне ненавистны, и я выходил на улицу выкурить сигарету. Иногда я садился в машину и гнал ее мимо аккуратных аллей и домиков к площади, на которой стоял ресторан и где через дорогу блестела окнами гостиница, в которой она жила. Негр в оборванных джинсах сидел на тротуаре в том же месте около перехода и прислушивался к шороху шин и к проходящей жизни. Казалось, что пространство на улицах сгущалось, становясь светящимся, дрожащим облаком, и, закрыв глаза, я представлял себе, что она рядом, за углом, в соседнем здании.
Иногда я заходил в ту комнату, в которой когда-то сидел академик. Его стол так и остался на том же месте, в углу пылились установки, собранные Гришей и Володей, стул куда-то утащили, и в воздухе стоял запах пустоты и заброшенности. Дни вяло катились один за другим, неразличимые и пустые.
Моя семья, наконец, получила заветный вид на жительство в Америке. Как-то неожиданно пришла повестка, извещавшая нас о положительном решении иммиграционной службы, и мы поехали проходить медицинскую комиссию. Усталый, щупленький маленький китаец в белом халате, широко улыбаясь щупал мне и жене живот, стучал малышу молоточком по коленке и светил лампочкой в глаза.
— Да, — он смутился, — еще одна формальность, закатайте, пожалуйста, рукава.
