— …Что вы ищете живого среди мертвых? Его здесь нет. Он встал из гроба. Вспомните, что Он вам говорил, еще будучи в Галилее? Что Сына Человеческого отдадут в руки грешников и распнут, но на третий день Он восстанет из гроба…
Перед монитором столпились человек тридцать. Одни смотрели на экран, другие, склонив головы, следили за прыгающим пламенем свечек, продетых в бумажки, на которые капал горячий воск. Среди прихожан наблюдательный писодей сразу заметил Имоверова. Репортер нежно держал за мизинчик звезду телешоу «На голубом глазу» Лубкова, отпуская только для того, чтобы перекреститься вместе со всеми. Рядом молились драчливый режиссер Смурнов, пострадавший критик Билингвский и бессмертная певица Болотникова, ставшая после неудачной пластической операции похожей на жертву профессионального бокса. В храме собралось немало прочей эфирной шушеры, узнаваемой, но бесфамильной. Несколько модных дам, очевидно, приехавших из ближних коттеджных поселков, исподтишка пересчитывали друг на дружке бриллианты. Кокотов вычислил и хозяина джипа-броневика. Тот угрюмо смотрел на свечку и крестился с таким тяжким размахом, точно хотел себя изувечить. На его груди сквозь расстегнутую рубаху виднелся огромный золотой крест, смахивающий на вериги. За спиной босса дежурили два телохранителя: один сочувственно слушал отца Якова, а другой с интересом разглядывал тугие лосины Натальи Павловны. Отбив земные поклоны, она встала с пола и поцеловала экран монитора, поймав губами наставляющую руку пастыря.
— Женщины эти были Мария Магдалина, Иоанна и Мария, мать Иакова. И остальные женщины, которые были с ними, говорили апостолам то же самое…
Бросив уничтожающий взгляд на коттеджных львиц, Обоярова, не дожидаясь ответного презрения, направилась к выходу, поманив за собой Андрея Львовича. Возле свечного ящика она остановилась и забрала у писодея пакет. За прилавком стояла пожилая изможденная женщина в сером обвислом платье, похожая на давно пропавшую с экранов киноактрису, о чьем бурном многомужестве и пагубной страсти к шампанскому в давние годы судачила вся интересующаяся Москва. Кокотов вспомнил, как покойная Светлана Егоровна, завидев актрису в телевизоре, ворчала: «Опять, вертихвостка, развелась!»
— А где отец Яков? — тихо спросила Обоярова.
— Улетел в Венецию, — ответила свечница.
— Давно?
— Вчера, — шепнула та, добавив с гордостью: — На международный семинар «Профетические коннотации в поэзии Бродского».
— Ах, как жаль! Он мне так нужен! — огорчилась Наталья Павловна.
— Послезавтра вернется.
— Передайте ему, пожалуйста! — бывшая пионерка протянула дары «Шестого континента». — Здесь французское вино. В прошлый раз отцу Якову очень понравилось. И еще — сыр, который он любит.
— Спаси вас Бог! — поклонилась свечница, косясь оживающим глазом на запечатанное горлышко бутылки.
Дорога по-швейцарски петляла между холмов, поросших соснами. Мелькнул синий указатель на Горки. Бывшая пионерка, погоревав, что не застала духовника, принялась жаловаться на жадного супруга Федю, противоестественно влюбленного в совместно нажитое имущество. Кокотов скучал, скрывая зевоту сочувственными кивками. Когда Обоярова ненадолго умолкла, обгоняя сеновоз, загородивший шоссе, писодей ловко сменил тему — похохатывая, рассказал о перекоробившемся Жукове-Хаите. Но Наталья Павловна выслушала, нахмурившись, а в конце попеняла:
— Ничего смешного! Голос крови — вещь удивительная! Моя прабабушка была черкесской княжной. И знаете, Андрюша, мне часто снятся горы, сакли, усатые мужчины в каракулевых папахах и лохматых бурках, кровавые драки на кинжалах. Недавно во время поединка красивому юноше отрубили кинжалом щеку — и я проснулась вся в слезах. Вот что это такое?
— Не знаю, возможно, генетическая память…
— Наверное… А бедному Жукову-Хаиту надо помочь. Я познакомлю его с отцом Яковом. Он что-нибудь обязательно придумает.
За разговором выехали на Рублевское шоссе, узкое, но зато покрытое ровным нежным асфальтом, сообщающим автомобильному ходу удивительную плавность, особенно заметную после проселочной тряски. Разметка под колесами была четкая, ярко-белая, как на Красной площади перед военным парадом. Через каждые сто метров стояли гаишники. От своих однокорытников, блюдущих в обыкновенных местах, здешние отличались категорически, так балетные воины почетного караула отличаются от стройбатовских доходяг. Машины двигались в один ряд, медленно и торжественно, не сигналя, понимая, куда заехали. Обочь дороги тянулись глухие высокие заборы — новые, из каких-то космических материалов, и давние, заслуженные, сохранившие в чугунных излишествах выпуклые символы рабоче-крестьянской империи, разваленной вечно недовольной интеллигенцией. В просветах между заборами виднелись поля и дальний синий лес. И вдруг сельская местность исчезла, пропала, как и не было вовсе. По сторонам поднялись торговые палаты из металла, пластика и стекла, разверзлись огромные витрины с изысканно-уродливыми манекенами и скидками от 30 до 70 процентов. «Гуччи», «Шанель», «Версаче», «Макс Мара», «Хьюго Босс»… Потом пошла чреда автосалонов: «Ауди», «БМВ», «Мерседес». Яркие продажные лимузины с ценниками на лобовых стеклах ждали покупателей прямо на обочине. Казалось, можно просто остановиться, бросить к черту старый драндулет, пересесть в четырехколесное совершенство, повернуть ключ, нарочно оставленный в замке зажигания, и умчаться в новую прекрасную жизнь.
После перекрестка со светофорами начались кафе, бары и рестораны.
— Кажется, я проголодалась! — сообщила Обоярова и свернула к заведению под вывеской «Фазенда».
Кокотов хотел возразить, что у них полная машина еды из «Шестого континента», но промолчал, не решаясь перед обладанием огорчать женщину излишней бережливостью. Свободных мест на парковке не оказалось. Писодей обрадовался и хотел предложить романтичный пикник в ближайшем лесу, но упорная пионерка громко посигналила. К «Крайслеру» суровым шагом направился охранник. Поначалу он был строг, но узнав Обоярову, расплылся в улыбке и потрусил убирать резервный барьерчик с изображением инвалидного человечка.
— Наталья Павловна, ну где же вы пропадали?
— Я вернулась, Володя! Мы теперь часто будем сюда ходить, — пообещала она и величественно протянула ему пакетик с гостинцами: — Все как ты любишь!
— Спасибо, для вас в любое время место найду!
— Ну, пойдемте, Андрюша! Вам тут понравится! — Она по-семейному взяла Кокотова под руку.
Оправдывая свое название, ресторан «Фазенда» напоминал затейливую сельскохозяйственную инсталляцию. Посредине зала высился стог с торчащими пряслами. Сбоку из сена высовывались, как живые, вылепленные из воска грубые мужские и нежные девичьи ступни. Рядом стоял муляж рыжей коровы в натуральную величину и через равные промежутки времени издавал протяжное электрическое мычание. На резных полках теснились чугунки, кринки, самовары. Со стен свисали рушники с вышитыми петухами, к деревянным балкам были привязаны пучки ромашки, мяты, кориандра, зверобоя… По углам мотали маятниками старинные ходики. Обширное помещение делилось с помощью березовых жердей на кабинки, напоминающие загоны. К мощным дубовым столам были приставлены лавки, застеленные черно-белыми коровьими шкурами. На жердях там и сям расселись чучела курочек, петухов, уток, индеек… Официанты, одетые, как пастухи и пастушки из ансамбля «Калинка», бегали с подносами от загона к загону. Посредине подиума в окружении зачехленной аппаратуры сидел на табурете паренек и кургузом пиджаке, галифе и фуражке с цветком. Волнуя трехрядную гармонь, он негромко импровизировал на тему «Yesterday».
Войдя, Наталья Павловна остановилась и огляделась. Некоторые посетители ее узнали и, сблизив головы, зашептались, искоса посматривая на Обоярову. Обычно так косятся, если в теплую компанию друзей нахально, без приглашения встревает кто-то набезобразничавший на прошлой вечеринке. Однако бывшая пионерка не дрогнула и одарила недоброжелателей победной усмешкой. А к ней уже мчался метрдотель, выряженный старшим пастухом.
— Наталья Павловна, наконец-то!
— Здравствуй, Наиль!
— А мы уж думали…
— Вздор! Все по-прежнему. А это ваши любимые! — Она протянула пакетик с гостинцами.
— О-о! — расцвел он и отвел гостей в пустой загон с табличкой «Reserved», дождался, пока они усядутся, и с полупоклоном положил на стол две толстые папки, обтянутые коровьей шкурой.
— Мне как обычно, — не раскрывая меню, ласково объявила Обоярова.
— «Вива, Бразилия!» с нормандскими сливками? — радостно уточнил Наиль. — И яблочный штрудель «Эрцгерцог Фердинанд»?
— Разумеется. Я не меняю привязанностей. Пожалуй, за исключением одной… — Она с оперной нежностью посмотрела на автора «Роковой взаимности». — Милый, а ты что будешь?
