К этому времени он уже достиг кровати и стоял с этими дурацкими пустыми наволочками в руках.
— Пропали, — сказал он уныло. — Все драгоценности пропали.
— Пропали? — я задала этот вопрос издевательским тоном, уверенная, что он лжет, просто он не захотел взять то, что так дорого его обожаемой мамочке. Но затем я взглянула повнимательнее ему в глаза.
— Пропали? Крис, но драгоценности всегда были на месте. Да что с тобой случилось, в конце концов, почему ты такой странный?
Он опустился на колени у кровати, слабый и безвольный, как будто его тело было без костей, голова его упала, и он уткнулся лицом в мою грудь. Он разрыдался! Боже милостивый! Что же случилось? Почему он плачет? Было так ужасно слышать, как плачет мужчина, а я думала теперь о нем, как о мужчине, не как о мальчике.
Я обняла его, мои руки гладили его волосы, щеки, руки, спину. Затем я поцеловала его. Я старалась изо всех сил, мне надо было узнать, что же такое ужасное произошло. Я делала это так, как когда-то делала наша мать, стараясь успокоить его и интуитивно не опасаясь ничего большего с его стороны, просто лаская его ради утешения.
В самом-то деле должна же была я заставить его рассказать все, объяснить.
Он справился с рыданиями и заглушил их. Он вытер слезы и лицо краем простыни. Затем он повернул голову так, что мог видеть эти ужасные картины, изображающие ад и его мучения.
Он начал говорить непонятно, бессвязно, часто останавливаясь от подступающих рыданий.
Итак, он рассказал мне все, стоя на коленях у моей кровати. Я держала его за руки — они дрожали, дрожало его тело, его голубые глаза потемнели, из них ушла жизнь.
Все это должно было предупредить меня, что я услышу нечто ужасное. Но как бы я ни была предупреждена, я не была все же готова услышать то, что я услышала.
— Ну, — начал он, тяжело дыша, — я почувствовал, что что-то изменилось в ту же секунду, как вступил в ее комнату. Я не включал свет, просто посветил фонариком и не поверил сам себе!
Ирония судьбы… ну почему мы пустились в бега так поздно! Какой ужас, какая несправедливость! Они ушли, Кэти, мама и ее муж ушли! Они ушли не на вечеринку по соседству, по-настоящему ушли! Они взяли с собой все мелочи, которые принадлежали лично им в этой комнате: забрали безделушки с комода и все с туалетного столика — ни кремов, ни лосьонов, ни пудры, ни духов — все, все исчезло. Ничего не осталось на ее столике Это совершенно свело меня с ума, я принялся бегать, как безумный, роясь везде, выдвигая ящики, обыскивая их, я надеялся найти что-нибудь ценное, что мы могли бы заложить… и я не нашел ничего! О-о, они хорошо поработали, не оставили ничего, ни одной фарфоровой коробочки, даже ни одного из их тяжелых пресс-папье венецианского стекла, которые стоят целое состояние. Я побежал в гардеробную и поспешно пооткрывал все ящики. Да, конечно, она оставила несколько вещей, но они не представляли ценности ни для нас, ни для кого другого: помада, крем и прочая ерунда вроде этого. Затем я открыл тот особый потайной ящичек, помнишь, она говорила нам о нем давным-давно, она не думала тогда о том, что мы можем обокрасть ее. Я вытащил этот ящичек полностью, так было нужно, и поставил его на пол. Затем нащупал на задней стенке крошечные кнопочки кода, надо было набрать определенную комбинацию чисел. Я знал эту комбинацию — день ее рождения, всякую другую она бы забыла! Помнишь, как она смеялась, когда рассказывала нам про это?
Тайник открылся, и вот в бархатных ячейках, где раньше лежали дюжины колец, теперь ничего не было, ни одного кольца! И все браслеты, ожерелья и серьги, все до последней вещи исчезло, Кэти, даже диадема, которую ты примеряла. Ох, ей-Богу, тебе не понять, что я почувствовал. Сколько раз ты умоляла меня взять хоть одно маленькое колечко, а я не брал, я все еще верил ей!
— Не плачь больше, Крис, не плачь, — умоляла я его, чувствуя, что он готов разрыдаться. Он склонился снова ко мне на грудь. — Ты же не мог знать, что она исчезнет, да еще так скоро после смерти Кори.
Да, долго она горевала, нечего сказать, — произнес он с горечью, и мои пальцы погрузились в его волосы.
— Правда, Кэти, — продолжал он. — Я совсем потерял голову. Я бегал от шкафа к шкафу, выбрасывая все зимние вещи, и скоро обнаружил, что летняя одежда вся исчезла, вместе с двумя их прекрасными чемоданами. Я опустошил все обувные коробки, вытряхнул все ящики и искал повсюду жестянку, где он хранил монеты, но он и ее забрал, а может, перепрятал получше. Я перерыл все и вся, правда, как помешанный. Я даже решился взять одну из этих огромных ламп, но я приподнял ее: она весила тонну. Она оставила свои норковые манто, я подумал, не прихватить ли одно, но вспомнил, что ты мерила их, и они были тебе велики. Там, на воле, покажется странным, что несовершеннолетняя девушка разгуливает в норковом манто, которое ей велико. Меховые палантины исчезли. А длинные пальто были такие большие, что одно из них могло целиком заполнить весь наш чемодан, и не останется места для наших вещей, для картин, которые я мог бы продать, а ведь нам нужнее все-таки одежда. Я готов был волосы на себе рвать, ей-Богу, я отчаялся найти хоть что-то ценное, а как мы обойдемся без денег? Ты знаешь, когда я стоял там, посреди ее комнаты и думал о нашем положении и о плохом здоровье Кэрри, мне было, черт возьми, абсолютно все равно, стану ли я врачом или нет. Все, что я хотел, это выбраться отсюда!
Когда я уже совсем отчаялся найти что-нибудь, я заглянул в нижний ящик ночной тумбочки. Я никогда не проверял его раньше. Кэти, в нем была оправленная в серебро фотография нашего отца, их брачное свидетельство и маленький зеленый бархатный ящичек. Кэти, внутри этого ящичка были два кольца нашей матери — обручальное и с бриллиантом, которое подарил ей отец в день помолвки. Как тяжело думать, что она забрала все, а его фотографию бросила за ненадобностью так же, как и подаренные им кольца. А затем странная мысль мелькнула в моем мозгу. Может быть, она знала, кто ворует деньги из ее комнаты и оставила эти вещи намеренно!
— Нет, — я с насмешкой отмела эту его мысль, ведь она предполагала в ней некоторые человеческие достоинства. Она просто о нем и не вспомнила
— ведь у нее есть Барт.
— Несмотря ни на что, я был благодарен судьбе, что нашел хоть что-то. Так что мешок не так пуст, как может показаться. У нас есть папина фотография и ее кольца, но только в случае самого ужасного, крайнего кризиса я решусь заложить эти вещи.
Я услышала предупреждение в его голосе, но не столь искреннее, как можно было ожидать. Как будто он играл самого себя — прежнего доверчивого Кристофера Долла, который во всем и в каждом видит только хорошее.
— Продолжай, что случилось дальше? Он отсутствовал всю ночь, значит, он не рассказал мне и половины всего, что с ним случилось.
— Раз я не смог ограбить нашу мать, я счел нужным пойти и ограбить нашу бабушку.
«О, Боже мой», — подумала я. Он этого не сделал… не смог. А какая это была бы идеальная месть!
— Ты же знаешь, у нее полно драгоценностей, столько колец на пальцах и эта чертова бриллиантовая брошь, которую она всю жизнь носила изо дня в день, как униформу, плюс те бриллианты и рубины, что мы видели на ней в Рождественскую ночь. Итак, я потихоньку спустился вниз по длинным темным коридорам и на цыпочках подошел прямо к ее закрытой двери.
Ох, какие нервы надо иметь, я бы никогда…
— Тоненькая полоска света виднелась из-под двери, и я понял, что она еще не спит. Мне стало горько. Ну почему она не спит? И при всех сложившихся обстоятельствах этот свет странно подействовал на меня — я сделал самую дурацкую вещь на свете, а может быть ты назвала бы это «дерзостью», ведь ты собираешься стать женщиной слова, а не женщиной дела, как была до сих пор.
— Крис! Не отвлекайся! Давай! Говори, что за безумную вещь ты там сделал. Если бы я была на твоем месте, я бы просто повернулась и пошла бы назад, прямо сюда!
— Но я — это не ты, Катерина Долл, я — это я… Я очень осторожно легонечко приоткрыл дверь, приоткрыл маленькую щелочку, а сам боялся все время, что дверь скрипнет или треснет, тогда придется удирать. Но петли были хорошо смазаны, и я приложил глаз к щели, не опасаясь, что она подозревает что-нибудь, и заглянул внутрь.
— Ты увидел ее голую! — перебила я.
— Нет, — нетерпеливо отмахнулся он, — я не увидел ее голой, чему я несказанно рад. Она полусидела в кровати, под одеялами, в ночной рубашке с длинными рукавами из какого-то плотного материала, с воротничком, и она была спереди застегнута на все пуговицы до самой талии. Но все-таки я увидел ее отчасти голой. Ты помнишь ее волосы стального цвета, которые мы так ненавидели? Их НЕ БЫЛО у нее на голове! Они были косо надеты на болванку, которая стояла рядом с ней на ночной тумбочке, как будто она хотела, чтоб они были под рукой в случае ночной тревоги.
— Это парик? — я была в полнейшем изумлении, хотя мне следовало бы догадаться. Любой, кто так зачесывает волосы назад, рано или поздно станет лысым.
