— Большое вам спасибо. — Она вынула из кармана носовой платочек, приложила его к носу и снова спрятала. Все это получилось у нее удивительно мило и непринужденно — недаром Лука так верил в красоту самых обыденных, простых движений.
— Когда вы приехали? — спросила она.
— Сегодня.
— Один?
— Нет, с товарищем.
Официант принес шампанское и что-то замешкался с пробкой. Лука потянулся рукой:
— Дайте-ка я открою.
Девушка не сводила с него печальных внимательных глаз.
— А вы давно здесь?
— Неделя... нет, шесть дней.
— Подзагорели.
— Да-а? — немножко оживилась она.
Лука наполнил бокалы:
— За нашу встречу.
Как и у любой девушки, у нее тоже бывала на лице заученная улыбка, но сейчас она улыбалась совсем по-иному.
— Как странно, — начал Лука, поставив бокал на стол. — Я думал, что у вас не такой голос.
— Правда? А какой...
— Вообще хороший, но хуже...
Фраза получилась довольно запутанной, но она сразу поняла и улыбнулась.
— Меня звать Лука.
— Знаю, знаю, — вскинула она на него глаза.
Лука все не переставал ломать голову, на кого же она похожа, и поскольку порой труднее бывает уловить сходство, пристально вглядываясь в лицо, отвел от нее глаза и некоторое время смотрел на сгорбившихся в танце наподобие вопросительных знаков стройных парней и очень прямо державшихся, высоко вскинув голову и устремившись взором куда-то вдаль, девушек, которым их партнеры и впрямь изредка казались ходячими вопросительными знаками, да и недаром: ведь парней заботила лишь самая ближайшая, сегодняшняя перспектива, тогда как девушки заглядывали намного дальше вперед.
А эта сидевшая перед ним молоденькая девчушка с игривым выражением лица, с которого, однако, не сходила тень печали, была похожа на какого-то шустрого зверька, который, резво перепрыгивая с ветки на ветку, временами с грустным недоумением уставляется на людей. Оно-то все так, только не этого сходства искал в ней Лука, а совсем другого, но на кого она еще была похожа, ему никак не удавалось припомнить.
— Я хочу вас спросить об одной вещи.
— О чем? — она чуть приподняла голову, не отрывая взгляда от бокала.
— Когда вы меня увидели, то почему-то... нет, мне это, верно, показалось. Или вы правда удивились? Почему?
— Сказать? — она взглянула на него и вновь опустила голову.
— Нет, не стоит.
— Почему?
— Вы все равно не поверите...
— Тогда не говорите.
Девушка не обиделась.
— Как здесь жарко — сказала она, — и какой чад...
— Потолок низкий.
— Потолок! — она посмотрела вверх. И вновь эта ее шея. Не сводя с нее взгляда, Лука опорожнил свой бокал. — Потолок и правда что низкий, и эта музыка...
Она на кого-то похожа!
— Вы любите музыку?
— А почему вы вдруг об этом спросили?
— Вот такую, как здесь?.. Этот визг и грохот?
— Да. Это тоже музыка... Своеобразная.
— И вам она нравится?
Она поняла, какого от нее ждут ответа, и сказала, поведя плечами:
— Что в ней такого...
— А чего же тогда танцевали...
— Не знаю, так.
Лука взял сигарету, затянулся и пустил дым в потолок.
— Так, может, вам вообще здесь не нравится?
— Не знаю, так себе.
— Тогда зачем вы здесь?
— Ну, не знаю, а что еще делать...
— Не знаете?
— Нет. А что, обязательно надо знать?
Ее вдруг как подменили. Она говорила так вызывающе, что и Лука невольно перенял ее тон:
— И завтра тоже сюда придете?
— Непременно. Вы назначаете мне свидание?
— Нет! И снова будете танцевать с этим в бурке, если он вас пригласит?
— А что в этом плохого?
— Не понимаете, да?
— Нет! — И вызывающе на него уставилась.
Трубач совсем ошалел, он так невыносимо пронзительно резал какую-то чушь, что гитаристу оставалось только отбивать ритм, беспардонно вихляясь всем телом. А по клавишам беззвучно прыгали толстые пальцы какого-то видимого лишь со спины пианиста. Где-то далеко, в тумане, беззвучно размахивал руками Скорей-скорей, он как всегда, восторженно о чем-то распространялся, чтоб на следующий день обеспокоенно выспрашивать: «Что это я там вчера плел, а?» В дымном мареве едва различимы были танцующие пары — проглотившие аршин девушки и уподобившиеся вопросительному знаку парни: сегодня же, сегодня?!
— Но почему вам все-таки здесь не нравится?
— Потому, что...
— Потому что что?
— Ложь! — ответил Лука, упершись ей в глаза взглядом.
— Что ложь?
— Все это. — Лука повел рукою вокруг.
— Как это ложь... почему?
— Ложь, потому что ложь.
— Тогда почему же вы здесь? — разозлилась она.
— Ложь тоже по-своему интересна.
— Ничего подобного, просто здесь нет ничего более интересного.
— Интересного сколько угодно.
— Но это, наверно, где-нибудь в другом месте?
— Нет.
— А где же — зде-эсь?
— Здесь, — сказал Лука, — здесь же, в двух шагах.
— Здесь же, в двух шагах, — у нее перехватило дыхание,— что?
— Здесь же, в двух шагах, — понизил голос Лука, не сводя с нее глаз, — сама жизнь, сама правда.
— Ну уж! — отмахнулась она рукой, но сразу же вся съежилась, поймав на себе его досадливый взгляд.
— Пошли, покажу.
Это сказал Лука. Он уже стоял на ногах.
Они шли по занесенной снегом просторной равнине: девушка в длинной, по щиколотки, мягкой коричневой шубке впереди, Лука — чуть приотстав от нее, в нахлобученной по самые глаза шапке. Тяжело ступая огромными лыжными ботинками, он упрямо стирал при каждом шаге оставляемые девушкой на снегу маленькие следы. Стояла светлая ночь, и Лука видел, как каждый раз под его ногой слабо взблескивал снег. Дорожка была довольно широкой, но Лука предпочитал идти так — ступая по следам девушки. Синевато-призрачный морозный воздух приятно пощипывал. Холодно было только лицу, а так они будто шли вброд по шею в теплой воде. Покрытая девственно чистым нехоженным снегом, нежно мерцавшим в лунном свете, земля распростерлась в безмолвии. Когда они уже вступали в лес, девушка вдруг повернула голову и снизу вверх посмотрела на Луку большими, удивленными глазами — лицо ее возникло прямо перед ним, пересеченное наискось тенью далекой ветки. Потом она отвернулась и снова зашагала по тропинке, вводящей в лес. Кругом высились исполинские сосны, и на снегу лежали легкие тени их заснеженных, с растопыренными пальцами, рук. Девушка поскользнулась, Лука подхватил ее руку; так они и шли теперь бок о бок, рука в руке. В лесу стояли и большие кусты, сплошь пересыпанные снегом. Девушка остановилась, Лука тоже стал около нее, словно прислушиваясь безмолвно к ее зажатым в руке теплым пальцам. Ему даже будто послышался застенчивый шепот: «Вот это и есть правда? Это она и есть, да?» — «Да, да, это и есть она самая», — словно долетел медленно, как смола, стекающий по замершей сосне ответ. Лука сделал два коротеньких шага и заглянул девушке в лицо. Правда, в темноте он не различил ее черт, только видно было, что и она, запрокинув голову, на него смотрит. Он взял ее за плечи и повернул к луне, чтоб вглядеться в ее желанное лицо; но нет, в лесу было темно. И все же он продолжал вглядываться и чувствовал, как проявляются одна за другой все черточки ее лица, и было оно такое печальное-препечальное, что у него болезненно сжалось сердце, и он вновь ощутил на языке вкус вишни. «У тебя... правда было тяжелое прошлое?» — спросил он осторожно, совсем тихо. «Да», — чуть слышно ответила она. Так они и стояли, и Лука все глядел, все вглядывался в ее лицо; наконец он не выдержал, пошарил по карманам, нащупал спички, зажег и поднес горящий стерженек к ее глазам. Девушка беззвучно, не дрогнув плечами, плакала, и по застывшим на морозе щекам ее запрокинутого к небу лица проторяли себе дорожки слезы; и все же, в этом слабеньком спичечном свете, глаза ее сверкали искорками счастья. Сейчас она и в самом деле была похожа на шаловливого маленького зверька, озорно перепрыгивающего с ветки на ветку, нет-нет с печальным недоумением в глазах уставляясь на людей. Лука глядел на нее как зачарованный, и очнулся, только почувствовав жгучую боль в пальцах; он отшвырнул в остервенении обугленный остов спички, и, повернувшись снова к девушке, крепко прижал ее к груди. Он целовал ее, тихо нашептывая ей в самое ушко: «Кажется, я люблю; кажется, я правда люблю тебя, белочка...» Она благодарно глядела на него снизу вверх затуманенными от слез глазами, пока он ласково утирал тремя обгоревшими пальцами ее мокрое лицо, продолжая упорно вглядываться в ее невидимые, но навсегда запомнившиеся ему глаза.
Она была похожа еще на кого-то...
* * *
Укрывшись под балконом второго этажа, стоял, зябко поеживаясь, Маленький хулиган. Иссера-бледное лицо он упрятал в воротник дождевика, руки поглубже засунул в карманы. Было холодно, студеный ветер злобно покусывал, сеял Мелкий, противный дождь. Парню, видно, захотелось подымить сигаретой, потому что он приложил два пальца к губам и посмотрел поочередно на двух своих подпиравших там же стену корешей. Ребята мигом вытащили сигареты — один скомканную пачку, другой — совершенно новую. И Маленький хулиган ни одного из них не обидел: он достал сигарету из только что вскрытой пачки, но при этом по-свойски улыбнулся второму парнишке: спрячь, мол, у тебя и у самого, оказывается, мало, — дважды повторив благодарно-останавливающий жест раскрытой пятерней.
