В последнее время отец часто болел, дважды лежал в больнице с сердцем, я ходил к нему, приносил, как и положено, апельсины и яблоки. Видно было, что он рад мне, но как-то все равно отстраненно, как если бы к нему пришел не сын, а просто знакомый или сослуживец. Только во взгляде замечалось что-то не совсем обычное – какой-то теплый украдчивый огонек, какая-то притаенная внимательность.
Однажды спросил меня, сидевшего рядом с его постелью: «Скажи, ты будешь вспоминать меня?»
Что я мог ответить?
«Разумеется», – сказал я, без особой, впрочем, убежденности. И подумал смутно, словно издалека: укатали сивку крутые горки, совсем сдал старик, если вдруг потянуло на сантименты. И зачем ему? Буду-не буду, какая разница?
«Ну и ладно, – сказал он, словно не расслышал. Вернее, услышал совсем другое, прямо противоположное. – Не будешь и не надо, так легче. Тяжело терять родных, особенно отца («Ну уж…» – промелькнуло)».
Вон куда вдруг понесло: он, когда его отец, мой дед умер, долго не мог прийти в себя – так на него навалилось. И вспоминал, и вообще. Особенно последние его минуты. Даже сейчас, прожив целую жизнь, не может отделаться от чувства вины. Вроде как не отплатил в полной мере за его любовь…
Что-то и еще шептал, будто сам с собой: он, мол, постарался сделать все, чтобы не обременять меня этим чувством. Уж кто-кто, а я виной не должен мучиться. Он надеется, мне действительно будет легче. Воспитание по доктору Шпеерту (кто это?): чем меньше любви и всяких нежностей, тем легче потом справиться с этой жизнью, а главное, со смертью (самых близких прежде всего) – ведь когда-то все равно настает час… И далеко не все благополучно выходят из этой ситуации. Многие ломаются…
Боже, о чем он говорил?
Oх, и надоело, если честно! Только и разговоров что про него, про Георгия. Чуть что, сразу Гога. – Брат.
Чей брат, отца или Сашин, не совсем понятно. Иногда казалось, что отца, и тогда ясно, что он Саше – дядя. Иногда, что он все-таки брат Саши, хотя какой-то очень дальний (бывают братья ближние и бывают дальние) – даже и не двоюродный, а так, седьмая вода на киселе. Сын двоюродной тетки Сашиного отца. Саша и незнаком с ним по-настоящему, разве заочно, по фотографиям и, разумеется, по телевизору, где тот часто появляется.
Но родители говорят: брат… «Ты знаешь, что брат поехал в Англию?» Ну поехал и поехал, ему-то что?
Гога – известный артист. Биографию его Саша, кажется, выучил наизусть: сначала тот работал в театре, снимался в кино, известность мало-помалу росла, а потом пригласили на телевидение, где он теперь ведет разные передачи и считается довольно модным телеведущим. Иногда он выступает и по радио – читает стихи и прозу классиков и современников. Его имя часто мелькает в разных газетах и журналах, о нем пишут, его интервьюируют, снимают для рекламы, даже поздравительную открытку выпустили: он радостно так улыбается с раскинутыми, словно для объятия, руками.
Действительно, очень популярный, а самое главное, Саша уже не раз сталкивался с людьми, которые буквально тащились от него, не могли пропустить ни одной передачи с его участием, страсть начинала бурлить в их голосе, стоило заговорить о Гоге, даже как-то неловко делалось. Хотя, может, это и нормально – артист есть артист, а если он связан с телевидением, то это еще больше поднимает его статус, поскольку в театр или в кино народ ходит не так чтоб часто – зато «ящик» смотрят каждый день, а некоторые, особенно пенсионеры, просиживают перед ним многие часы. Тут поневоле станешь почти как родственник.
Собственно, все понятно, к тому же Гога не лишен обаяния, даже по-своему очень хорош, хотя далеко не красавец. Есть в нем притягательность, жесты такие самоуверенные, располагающие, голос густой, зычный, может и спеть не хуже какого-нибудь Киркорова.
На Сашу, однако, почему-то не действует. Ну не находит он в своей душе никакого отклика. Даже, пожалуй, наоборот. Родительские постоянные разговоры, в которые они всякий раз пытались вовлечь и Сашу, словно он такой же фанат, только раздражали. Родители, конечно, в недоумении: как так? – если половина страны млеет от каждого слова и движения Георгия, а он нет, тем более что родственник, пусть даже не брат, но все равно ведь есть общая кровь.
Родители время от времени ходят на его спектакли по контрамаркам и раза два даже участвовали в телешоу, где тот был ведущим: знойно слепили юпитеры, в зале немало известных людей – артисты, политики, писатели, – неизгладимое впечатление, а Георгий —на просцениуме, в центре или на возвышении или ходил по залу с микрофоном, задавал вопросы, улыбался, шутил, и им казалось, что он это именно для них. Им улыбается, даже смотрит только на них. И родители, едва только появится возможность (в гостях или еще где-нибудь), обязательно вспомнят: да, Георгий, между прочим, наш родственник – и все тут же ахают и охают: неужели, надо же! Чуть ли не поздравляют. Всем он нравится, такой талантливый. Никто не пропускает его передач. И потом разговор долго вертится вокруг его персоны, что Сашу выводит из себя.
Родители словно нарочно поддевают сына: и почему ему не нравится? Будто кому-то есть дело, нравится Гога Саше или не нравится. Но он все равно вынужден невольно оправдываться, хотя много раз давал себе зарок не вступать: не в том дело – нравится-не нравится, а просто он равнодушен. Не действует на него. Тут, однако, все начинают обязательно удивляться: не может быть… Георгий ведь замечательный, как же это?..
Все всё про него знали, как и родители: кто нынче его жена, где учится дочь, сколько метров квартира и даже что в гостиной у него мраморная стойка, как в баре. Стойка эта почему-то совсем добивала Сашу. В самом деле, зачем мраморная стойка в обычной квартире? Однако всем она почему-то чрезвычайно импонировала, словно в ней был какой-то особый шик, свидетельство таланта и взлета.
Отец время от времени звонит Георгию, сообщает семейные новости, про Сашу в том числе, а больше расспрашивает про успехи. Поэтому родители всегда в курсе его дел – тот же привык, что это его родственники и что они им восхищаются, а восхищение, надо признать, всегда, даже у самых избалованных, имеет свои особые права. Знали родители и жену Гоги (четвертую), и его дочь (от третьей жены), и как дела у каждого, вплоть до того, в какой город недавно летал Гога на гастроли, какое манто приобрела Лера (жена) и как закончила четверть Люка (дочь). Делами самого Саши они почему-то интересуются гораздо меньше.
Эти умилительные разговоры про Гогу Саша слышит с самого детства. Какой тот умный и талантливый. Как его ценят. Долгое время Саша просто пожимал плечами, когда родители начинали ему про Георгия, хоть они и обижались серьезно на такое его равнодушие. Да, равнодушен, что ж тут поделать? Он даже находит Георгия несколько вульгарным, тому, на его взгляд, не хватает вкуса, видно, что ломается, жеманничает… И вообще не предмет для разговора.
Чем больше он уклонялся, пряча закипающее раздражение, тем чаще и настойчивей родители затевали какой-нибудь разговор, который непременно касался в какой-то момент и Георгия. Начинался он, положим, с чего-то очень далекого и абсолютно не имевшего никакого отношения к нему и к тому, чем он занимался (лицедейство – Сашина формулировка), например, с того, что цены растут, все трудней сводить концы с концами (им-то хватает – они непривередливы, им много не нужно), а затем почему-то соскальзывало на Георгия, который процветает, за выступления платят большие деньги (сам признавался), ну и на телевидении перепадает. Выходило так (невольно), что вот Георгий может, а Саша нет, хотя ему до окончания института еще два года (к тому же он и подрабатывал в одной конторе)…
Вроде как родители сравнивали его и Георгия, даже, возможно, не нарочно, просто так получалось, потому что Гога занимал все их мысли.
Ну да, кумир, можно сказать. Идол.
Саша же ничего не отвечал, а торопился куда-нибудь исчезнуть – в ванную или в туалет, даже если было не нужно. Они же, словно чувствуя его ускользание, его сопротивление, его неприятие, начинали охоту – сюжет должен был быть непременно завершен, а завершен он мог быть исключительно только с его участием. Он должен был выслушать все про Гогу и потом непременно высказаться, пусть даже критически.
– Ты ему просто завидуешь, – как-то заметила мать.
– Ну да, с чего бы? – искренне удивился Саша (закипая).
Однажды он обнаружил на телевизоре в столовой новый портрет Георгия (по стенам тоже были развешаны) – фотографию в деревянной резной рамочке, на обратной стороне размашистым почерком дарственная надпись: «Дорогим родственникам на добрую память! Любящий Георгий». Чуть вскинутый мужественный подбородок, холеное телегеничное лицо, уверенное во всеобщей любви, лукаво прищуренные глаза, победительная улыбка…
Прежде этой фотографии вроде не было, а, впрочем, может, и была, но только теперь вот – рамочка. Саша хотел было отойти, однако неожиданно для самого себя задержался: родственник как-никак… Брат. Правда ведь, успех сногсшибательный, если тебя в рамочку или на стену, чтобы ты все время на виду —лицо, улыбка, взгляд, поворот головы… Ты где-то там, неведомо где, но в то же время и здесь, и там – везде. Не важно даже, родственник или не родственник. Тем более если не родственник. Может, Саша и впрямь ему завидовал, его успеху? Да нет вроде, не завидовал же он Боярскому, или Гребенщикову, или еще кому-нибудь. Зря мать ему приписывала. Ну нравится им Георгий – и пожалуйста, он-то, Саша, тут при чем?
