— Уверен, когда придет время, я получу приглашение.
— Когда тебе стукнет двадцать один?
— Возможно.
— Но если ты сделаешь что-нибудь, чтобы показать им…
Предложение Томаса эхом разнеслось по тайной тропке мыслей самого Йозефа. Он резко сел на кровати, подался вперед и взглянул на брата.
— Что, например?
— Если ты покажешь им, как ты умеешь выбираться из цепей, открывать замки, задерживать дыхание, развязывать веревки…
— Это все легче легкого. Таким фокусам ты запросто в тюрьме научишься.
— Ладно, а если ты совершишь что-то по-настоящему грандиозное… что-то, что их поразит.
— Эскейп.
— Мы могли бы привязать тебя к стулу и выбросить из аэроплана, а парашют был бы привязан к другому стулу. Примерно так. — Томас выбрался из постели, подошел к своему письменному столику, достал оттуда блокнот, на страницах которого он сочинял либретто оперы «Гудини», и раскрыл его на последней странице, где он набросал эту сцену. Облаченного в смокинг Гудини там выбрасывали из кривоватого аэроплана в компании с парашютом, двумя стульями, столом и чайным сервизом. На лице у фокусника сияла улыбка, пока он наливал чай парашюту. Он явно считал, что все время в мире принадлежит ему.
— Это идиотство, — сказал Йозеф. — Что я вообще знаю про парашюты? И кто позволит мне выпрыгнуть из аэроплана?
Томас покраснел.
— Да, — сказал он. — Довольно ребячливо с моей стороны.
— Ладно, — сказал Йозеф, вставая. — Разве ты только что не играл в папиными вещами — со всякими его старыми штуковинами из медучилища?
— Они здесь, — сказал Томас. Затем он бросился на пол и закатился под кровать. — Вскоре вместе с ним оттуда появился небольшой деревянный ящик, обильно покрытый пылью и паутиной. Крышка ящика вместо нормальных петель держалась на кривых кружках из проволоки.
Опустившись на колени, Йозеф поднял крышку ящика, являя на свет научно-исследовательское оборудование, сохранившееся со времен медицинского образования их отца. В прибое старинной древесной стружки плавали разбитая колба Эрленмейера, персиковых очертаний стеклянная трубка с запорным крантиком в форме перца, щипцы для извлечения стальных тиглей из печи, обтянутая кожей коробка с останками переносного цейссовского микроскопа (давным-давно приведенного к негодность Йозефом). Как-то раз он попытался получше исследовать половые органы Полы Негри на ее расплывчатом купальном фото, вырванном из газеты, а также несколько странных предметов.
— Томас?
— Здесь так славно. Я не клаустрофоб. Я бы мог неделями здесь сидеть.
— А там не было… — Йозеф зарылся поглубже в шуршащую кипу стружек. — Разве у нас обычно не было…
— Чего? — Томас выскользнул из-под кровати.
Йозеф поднял длинный, поблескивающий пестик и так им помахал, как мог бы сделать сам Корнблюм.
— Термометра, — сказал он.
— Зачем? Чью температуру ты собрался измерить?
— Реки, — сказал Йозеф.
В четыре часа утра в пятницу, 27 сентября 1935 года, температура воды в реке Влтаве, черной как церковный колокол и мерно звонящей о каменную набережную в северном конце острова Кампа, составляла 12,2 градуса по шкале Цельсия. Ночь была безлунной, и туман лежал на ней подобно занавеске, наброшенной на руку фокусника. Порывистый ветер трещал семенными стручками на голых ветвях акаций острова. Братья Кавалеры заранее подготовились к холодной погоде. Йозеф сам с головы до ног облачился в шерстяную одежду и велел Томасу последовать его примеру. Кроме того, каждый из братьев надел по паре толстых шерстяных носков. В рюкзаке за спиной у Йозефа имелась длинная веревка, отрезок цепи, полпалки копченой колбасы, висячий замок и перемена одежды с двумя дополнительными парами шерстяных носков, которая должна была ему потребоваться. Он также нес с собой переносную масляную жаровню, позаимствованную у одного школьного приятеля, чья семья занималась альпинизмом. Хотя Йозеф не рассчитывал провести много времени в воде — не дольше минуты и двадцати семи секунд, согласно его вычислениям, — он уже практиковался в ванне с холодной водой и знал, что даже в парном комфорте ванной комнаты у них дома требовалось несколько минут, чтобы избавиться от озноба.
За всю свою жизнь Томас Кавалер никогда так рано не вставал. И никогда не видел улиц Праги такими безлюдными, фасады домов — погруженными в такой устой мрак, отчего они напоминали лампады с потушенными фитилями. Знакомые ему уличные углы, магазины, резные львы на балюстраде, мимо которых он каждый день по дороге в школу проходил, казались мальчику странными и торжественными. От уличных фонарей распространялось слабое свечение, и все углы тонули в тенях. Томас все воображал, что стоит только обернуться, и он увидит, как их отец гонится за ними в халате и шлепанцах. Йозеф шел быстро, и Томасу приходилось торопиться, чтобы за ним поспеть. Холодный воздух жег ему щеки. Несколько раз по неясным Томасу причинам им приходилось останавливаться и прятаться в парадном или находить себе укрытие под крылом стоящей у тротуара «шкоды». Когда они миновали открытую дверь пекарни, Томаса ненадолго переполнило видение белизны: кафельная белая стена, бледный мужчина, весь в белом, облако муки клубится над сияющей белой горой теста. К удивлению Томаса, на улице им в такой час попадались самые разные люди: торговцы, таксисты, двое пьяниц, что распевали песни. Даже одна женщина шла по Карлову мосту в длинном черном пальто, куря сигарету и что-то бормоча себе под нос. И еще полицейские. По пути к Кампе им пришлось проскользнуть мимо двух полицейских. Томас был законопослушным ребенком и питал в отношении полицейских самые нежные чувства. Однако он также их боялся. На его представления о тюрьмах и камерах сильнейшим образом повлияло чтение Дюма, и у Томаса не было никаких сомнений в том, что туда без малейших угрызений совести то и дело бросают маленьких мальчиков.
Томас уже начал сожалеть о том, что согласился пойти. Лучше бы ему в голову никогда не приходила мысль вынудить Йозефа доказать свое рвение членам клуба «Гофзинсер». Не то чтобы Томас сомневался в способностях своего брата. Такое ему даже в голову не приходило. Томас просто боялся: ночи, теней, мрака, полицейских, отцовского гнева, пауков, грабителей, пьяных, дам в пальто, а этим утром — главным образом реки, мрачнее всего остального в Праге.
Йозеф, со своей стороны, боялся лишь, что его остановят. Нет, не поймают; не могло быть ничего незаконного в том, рассуждал он, чтобы связать себя, влезть в мешок из-под грязного белья, прыгнуть в реку и попробовать из нее выплыть. В то же время Йозеф не воображал, что полиция или его родители благосклонно посмотрят на подобный поступок. Да, было вполне возможно, что его даже привлекли бы к суду за плавание в реке во внесезонное время. Тем не менее наказания он не боялся. Он просто не хотел, чтобы что-либо помешало ему исполнить свой эскейп. График всего представления был чрезвычайно плотным. Не далее как вчера он отправил приглашение председателю клуба «Гофзинсер»:
Досточтимые члены клуба «Гофзинсер»
радушно приглашаются засвидетельствовать еще один поразительный подвиг самовысвобождения, свершенный выдающимся мастером эскапизма
КАВАЛЕРИ
на Карловом мосту
в воскресенье, 29 сентября 1935 года, ровно в половине четвертого утра.
Йозеф был очень доволен формулировкой, но таким образом у него оставалось только два дня на подготовку. Прошедшие две недели он открывал замки, погруженный в полную раковину холодной воды, а также выскальзывал из веревок и освобождался из цепей, лежа в ванне. Сегодня ночью Йозеф должен был попытаться выполнить свой «подвиг самовысвобождения» на берегу Кампы. А через два дня, если все пройдет хорошо, он велит Томасу перекатить его через ограду Карлова моста. У Йозефа не было ни малейших сомнений в своей способности выполнить этот трюк. Задержка дыхания на минуту и неудобная поза никакой трудности для него не составляли. Благодаря тренировке Корнблюма он мог дважды пройти всю процедуру без единого вдоха. Водопроводная вода была теплее двенадцати градусов по Цельсию, но, с другой стороны, он не планировал долго там оставаться. Бритвенное лезвие дня разрезания мешка было надежно сокрыто в подошве его левого ботинка, а гаечный ключ Корнблюма и миниатюрная отмычка, которую Йозеф лично изготовил из стальной проволочинки от швабры для подметания улиц, были так удобно размещены у него за щекой, что Йозеф едва ощущал их присутствие. Такие соображения, как удар головой о воду или об одну из каменных опор моста, парализующий страх перед столь выдающейся аудиторией или беспомощное утопание, в его идефикс не входили.
— Я готов, — сказал Йозеф, вручая младшему брату термометр, точно сосульку. — Теперь давай я в мешок заберусь.
