Белесое небо растекалось и млело, притихли жаворонки, дурманяще пахла вялая трава. На покос пришел полдень, и солнце сделалось маленьким, как копеечная монета; замолкли уставшие кузнечики, травы клонили головы, и марево над покосом струилось мехами гармошки.
Когда суп и картошка с мясом были съедены, а тетка Варвара сноровисто начала убирать со стола, Лида поднялась, окинув стол зорким взглядом, громко сказала:
– Сегодня, товарищи, состоится политинформация.
Она вынула из сумочки вчерашний номер областной газеты, «Блокнот агитатора», положила их на стол и постучала костяшками пальцев по нестроганым доскам.
– Прошу не расходиться, товарищи! – продолжала Лида громко. – Если кому трудно сидеть, могут лечь на землю. Только не спать, товарищи, как в прошлый раз поступил Кондрат Игурнов.
Когда сенокосчики улеглись, успокоились и выжидательно затихли, Лида развернула областную газету, найдя корреспонденцию, помеченную красным карандашом, поверх газеты посмотрела на колхозников углубленными глазами, чтобы сосредоточиться самой и сосредоточить на себе внимание. Этому ее учила преподавательница Галина Захаровна, которая говорила, что нельзя вести культурно-воспитательную работу, если не овладеешь вниманием людей. Поэтому Лида пробежала взглядом по каждому лицу, задерживаясь на каждом человеке до тех пор, пока он не обратит на нее внимания, добилась того, что все начали смотреть в ее сторону, и только тогда улыбнулась широкой, располагающей улыбкой.
– «Страдная пора, – раздельно прочла Лида. – Передовая статья областной газеты „Красное знамя“ за шестое июля одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года. – Здесь она сделала небольшую торжественную паузу, а потом вдруг сердито нахмурила сросшиеся на лбу брови. – У тружеников полей нашей области началась ответственная пора, – четко и громко продолжала Лида, – наступили дни сенокоса. В этом году колхозам и совхозам области предстоит заготовить на двести тысяч центнеров сена больше, чем в прошлом году. Для выполнения этой возросшей задачи требуется полное напряжение сил, правильное использование всей сенокосной техники, укрепление дисциплины и четкая организация труда. Так, например, и обстоит дело в колхозе „Красный партизан“ Черемушкинского района, где председателем тов. Лозовских…»
Читала Лида ни быстро, ни тихо, ни скучно, а как раз так, как читает человек, который прочел пять-шесть десятков книг, половина из которых – школьные учебники. Она читала сразу только одно слово, поэтому не знала, что следует дальше, и у нее получалось так, что в строке все слова стоят по отдельности. Лида не могла придавать строке и предложению смысловое выражение, и от этого слова звучали одинаково монотонно, а выделялись только те, которые нельзя было не выделить. В прочтенном куске Лида, например, выделила слова «центнеров», «техники», «партизан», так как они по звучанию, а не по смыслу были значительнее других.
Читала Лида тяжело, с напряжением; на лбу у нее выступил рясной пот. Наверное, поэтому колхозники слушали Лиду внимательно, боясь нарушить тишину, положение тела меняли медленно, а когда кто-нибудь из ребятишек подавал голос, со всех сторон раздавалось шиканье.
– «… В колхозе „Красный партизан“, – продолжала Лида, – труд колхозников организован правильно и рационально, благодаря хорошему уходу превосходно работает имеющаяся техника, не бывает нарушений трудовой дисциплины».
Дочитав до этого места, Лида остановилась, так как на газетном поле была пометка синим карандашом, означающая, что именно это место прочитанного Лида должна была связать с жизнью, так как в культпросветшколе ее учили агитацию и пропаганду тесно связывать с местными условиями. Поэтому Лида поискала и нашла глазами копнильщицу Марию Лузгину, сурово свела брови и значительно покашляла.
– Вот, товарищи, – сказала Лида, – какие есть положительные примеры сознательной дисциплины на заготовке кормов, а у нас в этом отношении полной благополучности нет. За примерами ходить недалеко. Колхозница Мария Лузгина вчера допустила опоздание в количестве двадцати минут…
Всю эту фразу Лида произнесла резким, изобличительным голосом, говоря своими словами, она поставила ударения там, где надо, смотрела она при этом на Марию Лузгину так, как и было положено глядеть на нарушительницу трудовой дисциплины, то есть строго и осуждающе, в общем все Лида проделала так, как ее учили в школе, но ожидаемого эффекта не получила. По словам преподавательницы Галины Захаровны, после увязки прочитанного с жизнью среди слушателей должна была обязательно завязаться дискуссия, в ходе которой аудитория должна была горячо заклеймить нарушителей трудовой дисциплины, должны были появиться отдельные высказывания и реплики.
Ничего этого на стане не произошло. Правда, Мария Лузгина заворочалась и покраснела; правда, бригадир Сергей Сергеевич помигал осуждающе в сторону нарушительницы трудовой дисциплины, мальчишки обидно засмеялись, но все остальные безмятежно молчали, словно Лида вовсе и не отрывалась от газеты, словно она и не связывала прочитанное с жизнью. Те, кто дремал, продолжали дремать; женщины лежали, тесно прижавшись друг к другу, а девчата смеялись своему – тайному и чужому. Тихо, дремно, спокойно было на стане, и Лида осторожно, про себя, вздохнула.
– «… Однако не во всех колхозах области дела обстоят так хорошо, как в передовом колхозе „Красный партизан“, – продолжала она круглыми, отдельными словами. – Хуже всех обстоит дело в Средне-Чулымском районе, где на первое июля…»
Емкая тишина опускалась на землю, совсем притихли жаворонки и кузнечики, в синих омутах перестала бить рыба, клонились к земле, увядая, травы. Знойный полдень выжигал землю тишиной и безветрием, сушил реки и озера, и марево все струилось и струилось, точно земля и небо хотели слиться. И по-прежнему покос походил на огромную шахматную доску, с которой на время убрали фигуры, чтобы дать отдохнуть разноцветным шахматным пешкам, коням, слонам и королям.
Лида Вараксина до конца прочла передовую областной газеты, потом две корреспонденции о международном положении и небольшую заметку о происшествии, в которой рассказывалось, как в областном городе был пойман ловкий жулик. Заметку она прочла для того, чтоб оживить аудиторию, но опять ничего не добилась: когда она кончила, пожилой колхозник Игурнов спал, женщины подремывали, и даже тракторист Витька Вдовин держал открытым только один глаз.
– Политинформация закончена, товарищи! – снова вздохнув, сказала Лида. – Если у кого есть вопросы, прошу задавать.
Вопросов тоже не было. Как только Лида свернула газету, уснули сразу три женщины, закрыл второй глаз Витька Вдовин и положил подбородок на мякоть ладони бригадир Сергей Сергеевич. Потом и ребятишки начали затихать: вот перевернулся на живот и уснул один, вот зазевал второй, а вот и третий, сладко смежив длинные ресницы, уронил голову в сено. Вскоре спали почти все, и только повариха тетка Варвара все что-то бормотала возле костра, но голос у нее был монотонен, как молитва, и ходила она по-прежнему по замкнутому кругу, как слепая лошадь в кружиле, и это тоже нагоняло сон.
Все цепенело и меркло вокруг, круглая, грузная тишина выползала из тальников и озерьев, с белесого неба опускались косички шевелящихся в зное солнечных лучей. Все замерло, укладывалось спать до четырех часов дня, когда шел на убыль зной и оживали травы и небо, когда в мир возвращались движения и краски.
Лида вдруг судорожно зевнула. Брови у нее раздвинулись, сухие губы обнажили тесные белые зубы, а руки сделались длинными, словно она стала меньше ростом. Зевнув, Лида ссутулилась, фигура ее приняла те самые формы, которые были от рождения свойственны телу крестьянской женщины, предки которой работали в поле.
Сделавшись самой собой лицом и фигурой, Лида еще раз со всхлипом зевнула, забыв прикрыть рот ладонью, поднялась, бессознательными шагами пошла к ближайшей копешке. Она мутными глазами посмотрела на сено и бросилась на него грудью – в модном летнем платье, с газовой косынкой на пышно взбитых волосах. Она едва коснулась головой пахучего сена, как веки ее смежились, изо рта вырвался звучный, длинный храп.
Высоко оголив мускулистые ноги, постанывая во сне от счастья здорового молодого тела, Лида Вараксина спала посередь сенокосного стана, а от стола смотрел на нее вдруг проснувшийся Витька Вдовин. Он видел крепкие полные ноги Лиды, выпуклое бедро, и глаза у него темнели, ноздри раздувались.
Опять звенели жаворонки, сыпались брызгами из-под ног стрекочущие кузнечики, оживали синие омуты и замшелые тальники. Швейными машинками трещали тракторные и конные сенокосилки, разноцветье женских кофт и косынок заливало покос; висели в небе распятые коршуны, и не было конца-края солнечному сиянию, звону, теплу, сини и зелени.
