Моррис испробовал абсолютно все, но успеха не добился. Он начал с «Би-Би-Си», потом обил пороги прочих телекомпаний (в глубине души он считал себя предназначенным для телевидения или радио), обошел все газеты и издательства, медленно, но неуклонно спускаясь со ступеньки на ступеньку: крупные фирмы, средние фирмы, государственные конторы (никто не посмеет сказать, будто он не поступился самолюбием), мелкие предприятия и, наконец, сфера обслуживания. Он вел наступление по всем фронтам (почта озолотилась за его счет), но за последним собеседованием вечно ждало одно и то же – отказ. Голубые глаза, честное открытое лицо, светлые волосы… И все же было во внешности Морриса нечто угрожающее, что не ускользало от промышленных магнатов.
По результатам собеседования от 14-го числа мы с сожалением…
Клочок бумаги или его компьютерный собрат в виде электронного письма. В тексте менялись лишь числа.
Наконец, компания «Гестетнер» предложила Моррису мелкую должность в административно-хозяйственном отделе, расположенном в Саутгейте (от Парк-Ройял это – настоящий марафон в лондонском общественном транспорте). После трех недель перетаскивания бумажонок между бухгалтерией, рекламным и производственным отделами Моррис уволился.
– Никчемный дармоед! – разорялся отец, обнаружив, что сын опять сидит на пособии. – Попрошайка. Тебе никуда не пробиться, – бубнил он, шумно пожирая яичницу, – кишка тонка!
Как Моррис ни старался, он не мог примириться с тем, что его отец – все тот же отсталый работяга, каким был всегда. (Да, Лоуренс, в конце концов, научился понимать своего отца, но ведь он не жил с ним под одной крышей.) Муниципальная квартирка на первом этаже, где они обитали, казалось, вот-вот взорвется от обильной плоти этого человека, от его пивных кружек и сандвичей с вареными яйцами, от его заскорузлых от пота маек, от немытых чашек из-под какао, от грохочущего голоса и вечных споров с политическими и спортивными комментаторами. («Эй, придурок, да Рон Гринвуд опять промахнулся с командой!») Моррису некуда было деться от отца, от его запахов и звуков, и на этом крошечном клочке пространства, сдавленном со всех сторон стенами и старой мебелью, не стоило рассчитывать на романтическое примирение в духе незабвенного Лоуренса.
Поэтому в одну прекрасную ночь, спустя год после исключения из Кембриджа, через несколько недель после бегства из «Гестетнер» и бессмысленного собеседования в Управлении по сбыту молока (Боже, дай мне силы!), Моррис покинул дом на Санбим-роуд, а еще спустя четыре часа и родину – на «Волшебном автобусе», который, как он надеялся, оправдает свое название. Через несколько месяцев Моррис узнает, что Управление по сбыту молока предложило ему возглавить отдел рекламы. Но к тому времени все корабли были сожжены, и не только в переносном смысле: у него попросту не было денег даже на обратный билет.
* * *
– Когда твоя семья приехала в Верону?
Пятница, вторая половина дня, последний урок. Невеселый месяц май. Два года спустя.
– Моя семья в Вероне эти много сотня веков.
Боже всемогущий!
– Задай мне вопрос.
Молчание.
– Спроси, почему я приехал в Верону.
– Почему вы приехать в Верона?
– Приехали.
– Ah si…[21] приехали.
– Потому что только до Вероны мне хватило денег на билет.
Непонимающий взгляд.
– Деньги. Кончились. Я должен был остановиться. Здесь. Найти работу.
Недоумение. Мимолетная улыбка. Юное лицо на фоне фамильных фресок. Слева от фресок стояла маленькая бронзовая дриада, которой Моррис часто подмигивал во время нудных уроков с этим бестолковым мальчишкой, но дриада ни разу не подмигнула в ответ. Впрочем, красотка все равно хороша: маленькие груди лишь намечены, стройное тело тянется изо всех сил, поддерживая что-то вроде лавровой ветви. Наверняка стоит целое состояние.
– Значит, вы хи-иппи? – Улыбка Грегорио становится бессмысленной, как у всех этих латинян, блестящие волосы напомажены до самых корней, в темных глазах нездоровое оживление. – Вы как Джек Керуак, да?
– Боже упаси!
– Cosa?[22] Я тоже бы хочу быть хи-иппи.
Мечтает небось о стране вечных каникул, с раздражением подумал Моррис.
– Может, как-нибудь я и возьму тебя с собой. Ti porto con me.
Грегорио воодушевился:
– Был бы очень, очень хорошо! Если мои родители был бы согласиться. – Он запнулся и перешел на итальянский, расплываясь до ушей: – Они могут решить, что путешествие пойдет мне на пользу.
Темный блеск оливковых глаз разбился о ледяную англосаксонскую синеву.
– Ладно, урок закончен.
Словно в подтверждение, зазвонил телефон. Грегорио, фонтанировавший энергией всякий раз, когда заканчивались его мучения, стремглав подскочил к аппарату.
– Буду через минуту! – прокричал он в трубку.
Грегорио предстоял визит к бабушке с дедушкой, жившим в соседнем квартале, – именно оттуда его семья отправлялась на выходные в Кортину. Значит, хладнокровно подумал Моррис, до понедельника в этом доме никого не будет. Решено, он что-нибудь украдет.
– Провожать меня не надо! – крикнул Моррис вслед Грегорио, который уже спешил к себе в комнату за лыжной амуницией.
– Bene, arrivederci a martedн.[23]
– Arrivederci.
Окинув невозмутимым взглядом комнату и чуть задержавшись на окнах, Моррис спокойно снял с пьедестала бронзовую дриаду и запихнул ее на самое дно папки. Статуэтка непристойной выпуклостью распирала кожаные швы. Может, открыть задвижку на окне, чтобы как-то объяснить пропажу? Но с лестницы уже доносился торопливый топот, и Моррис стремительно развернулся к дверям, но остался на месте. Хватит ли времени, чтобы поставить дриаду на место? Хватит?..
Нет.
– Эй, Грегорио, давай помогу тебе снести на улицу сумки?
Нагруженный Грегорио спрыгнул с последней ступеньки винтовой лестницы. Маленький пьедестал нестерпимо резал глаза своей наготой. Как и неимоверно раздувшаяся папка. Какой же он болван! Моррис жег взглядом пьедестал, напрашиваясь на худшее. Но Грегорио уже скользил с «другом» по заснеженным склонам Кортины, элегантно лавируя в лощинах, ловко огибая начинающих неумех. А может, он никогда и не замечал статуэтку? От волнения тело Морриса покрылось саднящими мурашками, по спине стекал пот. Обтянутые брюками ягодицы плотно слиплись.
– Дай мне хотя бы лыжные палки.
– Bene, grazie.[24]
Они вышли на каменную лестницу, ведущую во внутренний дворик. Моррис смотрел, как Грегорио поворачивает в замке ключ, затем вставляет в почти незаметное отверстие крошечный стержень с зазубринами, – видимо, включал сигнализацию. Рядом с дверью загорелся маленький зеленый огонек. Они спустились к фонтану, где в сумеречном свете поблескивал влажными боками фавн, и вышли на улицу Эмилей.
Отец Грегорио заканчивал складывать вещи в «мерседес», стоявший на углу улицы Фама.
– Buona sera, Signore, Signora.
– Buona sera, Morees! Come sta? Tutto bene, il lavoro?
– Grazie, grazie,[25] – благодарно улыбнулся Грегорио, когда Моррис положил лыжные палки на верхний багажник, рядом с остальными вещами.
– Вы как-нибудь должны поехать с нами, – сказала синьора, снисходительно глянув на учителя.
Ее лицо под копной крашеных светлых волос выглядело до нелепости молодым, – видимо, от всех эти мазей и кремов, подумал Моррис отстраненно и заглянул в раскрытую папку, на дне которой бронза отсвечивала тусклыми предательскими бликами. Их мог увидеть кто угодно.
– Боюсь, я не умею кататься на лыжах.
– Грегорио вас научит.
– Sн, sн, – подтвердил мальчик. Он был выше Морриса и смотрел сверху вниз, обнажив в улыбке крупные белые зубы.
– Вы очень нравитесь Грегорио, – сказал отец семейства с таким видом, словно облагодетельствовал Морриса невероятным комплиментом. – Нам бы очень хотелось, чтобы вы поехали с нами.
– Как-нибудь непременно, – вежливо отозвался Моррис.
Как же, пригласят его, дождешься.
Следующим вечером Моррис быстро миновал улицу Портоне Борсари, свернул на улицу Фама, потом на улицу Эмилей и оказался перед большими дубовыми воротами. В палаццо, кроме семейства Грегорио, обитало еще несколько жильцов. Близилась полночь. Он нажал на первый попавшийся звонок. Famiglia Zane.[26]
Через несколько мгновений из динамика домофона раздался треск.
– Chi а?
Это штуковина безбожно искажает голос, лишает его всякой индивидуальности…
– Sono Gregorio, Signora.[27] Никак не могу найти ключей от калитки. Надеюсь, я вас не разбудил.
– Va bene,[28] – с явным раздражением ответил женский голос, но через мгновение ворота зажужжали и открылись, Моррис решительно скользнул во двор. В конце концов, Грегорио – сын хозяина дома.
