— Неправда, — сказала супруга.
— Правда, — сказал я.
— Ты, как всегда, с комплиментами, — сказал Степанов.
— Я как всегда, — сказал я. — Вы куда?
— Так, гуляем. В книжный магазин на экскурсию.
У нас теперь есть точно такой книжный, как в уважающих себя столицах, потому что есть точно (ну, или примерно) такая, как везде, «Плаза». Называется она «Плаза Украины», всё в ней на американский манер, и все ходят в неё и в её шикарные магазины на экскурсию. Чтобы в Нью-Йорк или ещё куда не ездить.
— Мне в книжный нельзя, — сказал я. — Мне там слишком многое хочется купить. А куда потом всё это девать? Да и денег сейчас нет на книги.
— А у меня есть деньги, — сказал Степанов. — Такие дела.
Они свернули в книжный не прощаясь, а мы пошли прямо не задерживаясь. Но задержались. Эля решила, что ей нужно в «Рыбу». Купить сырой сёмги. По двадцать гривен за килограмм. Чтобы дома её посолить кустарным способом и наделать много-много бутербродов. К прощальному вечеру на работе. Но сёмги в «Рыбе» не оказалось. То есть сёмги было завались, но солёной и от этого безумно дорогой.
— Придётся обойтись без сёмги, — сказала Эля. — А жаль. Ею закусывать — интеллигентно. Да и вкусно.
У почтамта Валюня сказал:
— Ну пока, — и вошёл в помещение переговорного пункта.
— Пока, — сказали мы ему в спину.
— А я пройдусь с вами, — сказал Колючий. — Вы прямо?
— Прямо.
— Лида говорит, что профессор Бойко — голубой педофил, — сказал на ходу Колючий. — Она уже и в университет сообщила, и в союз художников. Я ей говорю: «Разве так можно? Вы с ним тридцать лет знакомы». А она говорит: «Он на Пасху к моему сыну грязно приставал».
Я разговора на тему Лиды не поддержал. Не любил я тему Лиды. И её заведомо ложных измышлений не любил.
На углу Садовой и проспекта остановились.
— Ну, всё. Мне налево.
— А нам опять прямо.
— До вокзала?
— Да. Прощайтесь.
Колючий похлопал Элю по плечу, приобнял. Эля улыбнулась.
— Хорошо прощайтесь, — сказал я.
Колючий удивился и Элю поцеловал. Эля тоже его поцеловала.
— Надо ехать на Орель, — сказал Колючий. — Сливаться с природой. А то что мы тут сидим и сидим?
— Да, — сказал я. — Непонятно.
— Почему ты ему ничего не сказал? — спросила Эля, когда он ушёл.
— Зачем? — сказал я. — Зачем портить день?
— Но он же не понял, что попрощался со мной по-настоящему. Может быть, навсегда.
— Почему это навсегда? — сказал я. — Навсегда я не согласен.
Глава 3
Это было летом — 2
Да, летом 2002-го года. Ровно через четыре месяца после смерти мамы. День в день. Именно тогда Эля меня наконец уговорила. И припёрла к стенке, сказав, что даже съездит со мной в Киев. Придумала себе командировку, хотя мужу всё было про нас известно, — и мы поехали.
Взяли билеты в одно купе, только она подсела в своём Верхнедзержинске. Её, как и предполагалось, никто не провожал. Но перед станцией я всё равно вышел из купе и постоял не спеша в тамбуре. А когда вернулся, она уже сидела на нижней полке, и поезд уже трогался.
— Привет! — сказала Эля.
— Привет! — сказал я.
— Курил? — сказала Эля.
— Курил, — сказал я. — На случай, если бы тебя вдруг провожали.
— Кто меня может провожать! — сказала Эля.
— Ну, я не знаю, кто.
— И я не знаю.
Поезд пришёл на удивление точно. Без двух минут шесть. То есть времени у нас было много. А куда его девать, мы не знали. Поэтому просто бродили по Киеву. Бесцельно. На ходу что-то такое съели — в катакомбах всё того же американского типа под Майданом Нэзалэжности. Кафешка называлась практически по-французски — «Швыдко», и ели мы нечто быстрого, швыдкого то бишь, приготовления. Вкус еда имела смутный. Поев, заглянули сквозь стекло в закрытый ещё книжный магазин. Такой же, как у нас, в нашей доморощенной «Плазе». Отсюда, снаружи, он выглядел роскошно. Правда, я знаю, что все закрытые магазины, а книжные особенно, выглядят гораздо роскошнее, чем открытые.
Больше внизу делать было нечего. Мы выбрались наверх. Постояли на Крещатике. Осмотрели со спины бетонную тетку в золоте. Она торчала над городом и что-то символизировала в лучах восходящего солнца.
До немецкого посольства прошли пешком. Пристроились к какой-то сильно советской очереди. Обнаружили, что очередь не та. Выяснили, что та будет в два часа дня, и занять её заранее или там предварительно в неё записаться — нельзя ни за какие деньги. Не предусмотрено порядком. Можно, конечно, сидеть тут, во дворике, не отходя, и быть первым. Но это глупость. Потому что посольские служащие принять успевают обычно всех.
И мы ушли. Эля сказала:
— А не съездить ли нам к дяде Йосифу. Восемьдесят лет человеку, надо его навестить.
— Он что, болен? — спросил я.
— Почему болен? — сказала Эля. — Он ещё огого.
Она поехала к дяде. А я не поехал. Что я, восьмидесятилетнего дядю не видел? Я решил, раз уж всё так удачно сложилось, найти две редакции, где мне были должны. Не очень много — много наши органы массовой информации не платят, — но какая разница сколько, главное не количество, главное — что не ты должен, а тебе. Это уже само по себе радует и веселит.
Не знаю, как съездила Эля, а я — так очень удачно съездил. В обеих редакциях мне отдали деньги. На Украине это такая редкость — чтобы те, кто тебе должен, добровольно отдавали деньги. Да ещё по-белому, по первому требованию и не по знакомству. Загадочная всё-таки страна Украина.
Встретиться с Элей мы договорились в 13–00. Встретились. Съели по мороженому и пошли к посольству.
Вдруг увидели неоновую вывеску «Едем». Переглянулись. Мистика какая-то. Я подумал: «Наверно, Эля права, надо ехать». И тут же догадался, что это всего лишь название ресторана, написанное по-украински, и означает оно не «едем», а «Эдем». Но ощущение, что это знак, осталось. А может быть, я нуждался в знаке, и готов был принять за него что угодно.
На этот раз очередь во дворе имела место быть. И как раз та, что нужно, только гораздо длиннее. Двигалась очередь быстро. Вдоль неё ходил какой-то полуофициальный дядька, смотрел документы, отвечал на вопросы, давал советы (как потом выяснится, вполне дурацкие. Но это выяснится потом). Дядька посмотрел моё свидетельство о рождении. Перечитал национальность мамы и национальность папы.
— Молодой человек, — сказал он. — Что вы здесь до сих пор делаете?
— Живу, — сказал я и отнял у него документ.
Дядька удивился:
— Зачем?
А я стал злиться и психовать. Какое ему дело, что я здесь делаю и зачем живу? Нет, ну какое?
Часа через полтора я держал в руках анкеты и памятки, с подробными рекомендациями — как поступать дальше, если я хочу получить полное право жить — нет, проживать! — в благословенной стране Германии, считаясь беженцем. Что не только почётно, но и прибыльно.
Я сунул бумажки в сумку.
— Всё, звоним Куркову.
Курков взял трубку после первого же гудка.
— Привет, это я, — сказал я. — Мы приехали.
— Ну так приходите, — сказал он. — Ты же знаешь адрес?
Адрес я знал. Но шли мы долго. Потому что петляли.
Я подходил к прохожим аборигенам и спрашивал:
— Не скажете, где находится американское посольство? — что делать, сегодня был день посещения посольств и их поисков.
Прохожие аборигены или шарахались от меня, или посылали в самые разные стороны и места. Почему-то никто из них точно не знал, где находится американское посольство. Где американские химчистки, знали многие, а где посольство — нет. Но Курков жил именно поблизости посольства, а не поблизости химчистки.
Эля сказала:
— Я знаю, почему они шарахаются. Они думают, что мы хотим американское посольство взорвать.
— Взорвать?!
— Посмотри на свою черную сумку.
Я посмотрел.
— Теперь прислушайся.
Я прислушался.
В сумке громко тикал мой будильник угличского часового завода. Я всегда беру этот безотказный будильник с собой в дорогу. Мало ли что.
— Про твою чёрную рожу я не говорю. Типичный террорист.
— Сумка да, сумка тикает, как сумасшедшая, — сказал я. — А рожа — вопрос спорный. У меня уже вся голова седая.
— А что, седых террористов со спорными рожами не бывает? — сказала Эля и сказала: — Пошли.
— Куда?
— Какая разница? В любом случае мы на правильном пути.
Эля, как обычно, угадала. Мы нашли посольство. Поскольку давно ходили вокруг да около. Наткнулись на вывеску «ул. Некрасовская», дальше всё уже было просто.
— Смотри, — сказал я, когда подошли к дому Куркова. — Он же чуть ли не во дворе у американцев живёт. Наверно, в гости к ним ходит, на файф-о-клок, бля, на ланч. Ловко устроился.
