Пани Крусевич уговаривает ее встать с постели. Зачем? — спрашивает она. Пани Крусевич напоминает, что она собиралась кое-что сделать. Отдать костюм мужа в химчистку. Зачем? — спрашивает она. Ну если не в химчистку, то просто так пройдись. Просто пойди погуляй.
Не желая огорчать пани Крусевич, она выходит на улицу. Проходит мимо кондитерской. Дверь открыта, на пороге появляется молодая пара, оба с мороженым в плоских вафлях. Она начинает фантазировать, будто это они с мужем идут по улице и едят мороженое, только вафли другие — рожки, которые так любил муж.
Мороженое в рожке можно есть по-разному. Можно высунуть язык и облизывать. Можно целиком сунуть в рот. Можно откусывать маленькими кусочками, начиная с верхушки. Можно есть медленно, а можно быстро. Когда ешь медленно, мороженое тает и липкой струйкой течет между пальцами.
Как ел мороженое ее муж?
Облизывал? Начинал с верхушки? Медленно?
Никак не вспомнить.
Она заходит в кондитерскую и покупает мороженое. Пробует есть его так и эдак. Приходит в ужас: она не помнит, как ел мороженое ее муж!
Она больше не хочет гулять. Садится в трамвай, напротив нее — пара. Они не смотрят друг на друга, не разговаривают, мужчина держит руку на колене женщины. Женщина поправляет пальто и снимает руку, он, не глядя, кладет ее снова.
Ее охватывает странное чувство.
Не ее — ее колено.
Колено начинает тосковать по руке.
Это не ее тоска — это колено стало живым, самостоятельным, тоскующим существом.
Она разглядывает руки мужчины, но колено вспоминает другую руку.
Она вздыхает с облегчением: пусть она не помнит, как он ел мороженое, но ее колено помнит его руку.
Она предпочитает прогулкам трамваи, потому что в трамвае ты не настолько снаружи. Сильнее всего ощущаешь себя снаружи около окон первого этажа. Она заглядывает в них, смотрит на людей — как они разговаривают, несут стакан с чаем или поливают цветы. Им, конечно, тоже несладко — Лилюся уверяет, что страдание сегодня поселилось в каждом польском доме. Она верит Лилюсе, но хорошо знает, что страдания поляков ценятся выше и даже достойны зависти.
Ее страдания — худшего толка, как и она сама. Так думает весь мир, а весь мир ведь не может ошибаться в своем понимании добра и зла, точнее, в своем понимании лучшести и худшести.
Она хуже — и поэтому вынуждена маскироваться. У нее новое имя и новый цвет волос, новый голос и новый смех, и сумочку она ставит по-новому. И такая, новая, она нравится людям больше, чем настоящая. Что же это значит? Что в новом обличии… Что та, кого она изображает, лучше ее настоящей.
Дорога дальняя… Червонный король думает о ней…
Тереса тычет указательным пальцем в короля и червонного туза:
— Вот, смотри, он думает о тебе. Конечно, жив, иначе как бы он мог думать?
Дорога закончится благополучно, и еще впереди встреча. С шатеном. С печальным шатеном…
— Кажется, я его знаю, — восклицает Тереса. — Я гадала на его невесту. Вышел казенный дом — и вот, пожалуйста, она действительно оказалась в Равенсбрюке. А может, нам его навестить? Ты печальна, и он тоже…
Они идут в гости. Печальный шатен — сероглазый, с густыми темными бровями — угощает их вишневой наливкой и колбасой из Карчева. Он лирический тенор, напевает арию Надира из «Искателей жемчуга», по-французски: «Je crois entendre encore — ля-ля-ля-ля-ля-ля — sa voix tendre et sonore» (при этих словах — «и арфой многострунной чудный голос мне звучал» — ей хочется плакать), потом рассказывает о профессоре пения по фамилии Дидур.
— Адам Дидур, вы ведь слыхали о нем, правда?
Тереса уходит, хозяин подсаживается поближе.
У нее такие красивые волосы…
— Это не настоящие волосы, мои темнее.
У нее такое красивое имя…
— Это не настоящее имя.
— А что-нибудь настоящее у тебя есть? — спрашивает хозяин.
— Ожидание. Это самое настоящее из всего, что у меня есть.
Печальный шатен заверяет, что об ожидании ему известно не меньше, и приобнимает ее.
Не по этой шее тосковала его рука, думает она, сейчас он это поймет.
Она права — он убирает руку. Вздыхает. Пытается ее утешить.
— Получишь новый адрес, — шепчет он ободряюще, — пошлешь ему посылку… А что ты ему пошлешь?
Она начинает мечтать:
— Лук, чеснок, корейку, может, сахар…
— Корейку? — оживляется шатен. — А где ты покупаешь корейку?
— На Керцеляке, в павильоне с навесом, за хлебным.
— Интересно, понравилась бы ей корейка? — задумывается тенор. — Она всегда была такая привередливая…
— Купи грудинку. Тоже питательно, но дешевле.
Он гладит ее по руке.
— Моя соседка все ждала, ждала, а вчера получила записку. Из Скаржиско, из лагеря.
Они умолкают. Темнеет. Комендантский час. Они зажигают карбидную лампу.
Утром она спрашивает:
— А каким образом твоя соседка получила записку?
— Как все получают — человек привез. Некий Франтишек.
— Бесплатно?
Хозяин удивляется:
— Ну кто же сегодня станет бесплатно возить записки?!
Франтишека она находит в рабочем поселке (соседка печального шатена рассказала, где его искать). Двухэтажный дом на несколько квартир, вокруг сосны, висит гамак. Она объясняет, кто дал ей адрес. Расхваливает коллекцию кукол-цыганок на вышитых пуховых подушках. Внимательно слушает про соревнования удильщиков, восхищается наградами (на буфете множество кубков), интересуется, не нужны ли пану Франтишеку люди — возить записки. Нужны.
На фабрике ХАСАГ[8] он работает вместе с евреями из концлагеря, и они дают ему письма для своих родных. Когда есть время, возит сам, когда нет — поручает надежным людям. За каждое доставленное по адресу письмо надежный человек получает десять злотых. Она не спрашивает, сколько платят евреи самому пану Франтишеку. Она согласна на десять. Он дает ей несколько писем. Все написаны мелкими буковками. И речь везде об одном и том же, говорит пан Франтишек: евреи просят родных что-нибудь продать. Меховой воротник, скатерть, серебряный половник — что угодно. И через пана Франтишека прислать денег. Если продавать нечего, просят занять у двоюродных. А если близких родственников не осталось — узнать, кто еще жив, и передать привет.
Она прячет письма в лифчик и спрашивает, где можно достать сало.
Едет в деревню, покупает сало. Продает на Керцеляке. Разносит по адресам письма, ответы отдает Франтишеку, получает десять злотых за каждый. Прячет в лифчик очередную порцию и опять едет в деревню.
— Ты возишь письма и берешь за это деньги? — поражается Лилюся.
Она понимает ее благородное изумление, но, к сожалению, не может позволить себе делать что-либо бесплатно. Ей нужно платить за сторожку в Срудборуве. Она должна вытащить мужа из лагеря — как только раздобудет новый адрес. Она ничего не делает бесплатно и не испытывает по этому поводу ни малейших угрызений совести.
Она должна встретиться с мужчиной, которого называют Доктором. Они не знакомы. Его знала Соня Ландау (с ней она тоже почти не знакома). С Соней дружили сестры мужа, и племянник Шимек очень ее любил. Поссорившись с подружкой, он всегда бежал жаловаться Соне. Ссорились они из-за кубиков: Ануся строила стену, а Шимек — деревья.
— Пускай будет лес, — настаивал он, — это же Юзефов!
Но Ануся разбрасывала кубики.
— Я полицай, — кричала она, — а ты спекулянт, пиф-паф, давай падай, не видишь, что ли, я в тебя попала?!
И Шимек снова бежал к Соне Ландау:
— Скажи ей, что в Юзефове нельзя стрелять!
Нет больше Шимека, и сестер тоже нет. Соня пока жива и знакома с гестаповцем — вроде бы порядочным — с Аллеи Шуха[9]. Она звонит ему, когда арестовывают ее подругу, но трубку снимает другой гестаповец. Да, он с радостью заменит коллегу; чем может быть полезен? Соня объясняет, офицер сочувствует подруге и приглашает Соню в кафе. Соня говорит, что на ней будет темно-синяя юбка и красная блузка, он сразу ее узнает. И в самом деле. Гестаповец сразу узнает Соню, заталкивает ее в машину и везет в Павяк.
Доктор приезжает на велосипеде — в спортивных бриджах и в кепи. Глаза у него заплаканные: оказывается, он влюблен в Соню Ландау. Постепенно доктор успокаивается и расспрашивает ее о муже. Да, раз Соня просила, он попытается помочь. Привезет мужа в Варшаву (это будет стоить денег) и добьется освобождения (это будет стоить еще дороже).
Она горячо благодарит Доктора. Отдает ему все — деньги, вырученные за сало и за письма, квитанцию из химчистки на костюм мужа, да еще пишет записки знакомым, у которых оставила вещи. Записки одинаковые, в каждой шесть слов: «Пожалуйста, отдайте все пану Доктору. Изольда». (Изольда, не Марыня, чтобы не было сомнений.) Если и ее арестуют, объясняет ему, пусть заберет вещи, продаст все и спасет мужа.
